Маргарет Тэтчер, Ангела Меркель и Хиллари Клинтон — имена этих политиков знает каждый. Они сделали головокружительную карьеру, несмотря на гендерные стереотипы, с которыми сталкивались. Что же объединяет этих сильных женщин?
Почему женщине так сложно добиться высокой должности? Где лежат корни неравенства? Почему наши представления о влиятельной персоне связаны именно с мужским полом? На эти и другие вопросы отвечает профессор Кембриджа, историк Мэри Бирд в своей книге «Женщины и власть: Манифест», которая выходит в издательстве «Альпина нон-фикшн» в конце августа. Forbes Woman публикует интересные фрагменты.
Да, к счастью, сейчас на тех постах, которые мы все согласимся признать «высокими», женщин больше, чем 10 и тем более 50 лет назад. Будь то политики, эксперты, полицейские чины, менеджеры, директора, судьи или кто-то еще, женщины там все еще в явном меньшинстве, но их стало больше. (Приведу только две цифры: в 1970-е в британском парламенте женщины составляли около 4%, сегодня их около 30%.) Но мой главный тезис таков: наши ментальные и культурные представления о влиятельной персоне связаны исключительно с мужским полом. Если мы закроем глаза и представим себе образ президента или — если двинуться в сторону экономики знаний — профессора, в большинстве случаев это будет не женщина. И это так, даже если ты сама женщина-профессор: культурные стереотипы столь сильны, что на уровне картинок, возникающих перед закрытыми глазами, мне все равно сложно представить профессором себя или кого-то такого же, как я. Я поискала в Google изображения по запросу «профессор карикатура Великобритания»: «карикатура» — чтобы поиск выбрал только воображаемых профессоров, а не реальных; «Великобритания» — чтобы исключить американское понимание профессора, слегка отличное от нашего.
В первой сотне картинок только одна изображала женщину — профессора Холли из игры «Ферма покемонов». Иными словами, у нас нет стандартного представления о том, как выглядит влиятельная женщина, кроме того, что она довольно мужеподобна. Строгий брючный костюм или по меньшей мере брюки, столь популярные у западных женщин-политиков, от Ангелы Меркель до Хиллари Клинтон, наверное, удобны и практичны; они могут демонстрировать отказ от роли вешалки для модных вещей, удела столь многих «политических жен»; но кроме того, это простой прием — как и понижение голоса, — позволяющий усилить сходство с мужчиной, чтобы больше соответствовать высокому посту. Елизавета I (или тот, кто сочинил ее знаменитую речь) хорошо понимала суть дела, говоря, что у нее «сердце и желудок короля».
Именно идея разделения женщины и власти сделала такими яркими пародии Мелиссы Маккарти из «Субботним вечером в прямом эфире» на одного из прежних пресс-секретарей Белого дома Шона Спайсера. Говорят, они злили президента Трампа сильнее многих других пародий, потому что, по словам «источника, приближенного к президенту», «он не любит, когда его люди выглядят слабыми». Если расшифровать эти слова, то они означают, что Трампу не нравится, когда его сотрудников-мужчин изображает женщина или когда их изображают женщинами. Женский пол означает слабость. Отсюда следует, что женщина и сейчас не воспринимается как носитель власти. Мы можем искренне желать, чтобы женщины проникали во власть, а можем, когда им это удается, воспринимать их во власти как нечто чуждое, как непрошеных гостей — зачастую неосознанно. (Я все еще вспоминаю Кембридж, где в большинстве колледжей женские туалеты находились за два двора, а там еще по коридору и вниз по лестнице в подвал: интересно, был ли в этом умысел.) Но и в том и в другом случае метафоры, описывающие приход женщины во власть — стучаться в двери, брать штурмом, пробить стеклянный потолок, — или упоминание о присутствии «волосатой лапы» подчеркивают ее чужеродность. Женщины во власти представляются нам разрушительницами преград или, наоборот, захватчицами, берущими то, на что, в общем-то, не имеют права...
Что нужно, чтобы ввести женщин во властные структуры? Полагаю, сначала стоит обозначить различие между индивидуальными случаями и более общей картиной. Если мы обратимся к историям женщин, которые «преуспели», то увидим, что тактики и стратегии, обеспечившие им успех, не сводятся к подражанию мужским обычаям. У многих из этих женщин есть общая черта — способность использовать к собственной выгоде символы, которые обычно лишают женщину влияния. У Маргарет Тэтчер таким символом, похоже, был ридикюль, и получилось, что самый стереотипный женский атрибут превратился в символ отправления политической власти: как во фразе «надавать ридикюлей». Ни в коей мере не сравниваю уровень, но что-то подобное сделала и я как раз в самый разгар тэтчеризма, собираясь на собеседование к первым своим нанимателям из ученого мира. Специально к случаю я купила пару синих колготок. Обычно я в таком стиле не одеваюсь, но логика была железная: «Если вы вздумаете счесть меня типичным синим чулком, так я покажу вам, что прочла ваши мысли и сделала ход первой». Что до Терезы Мэй, то о ней даже сейчас судить рано, и все более вероятным кажется, что когда-нибудь мы будем вспоминать ее как женщину, которую привели во власть — и держали там — ровно для того, чтобы она не справилась. (Я изо всех сил стараюсь сейчас не сравнивать ее с Клитемнестрой.)
Но все же я подозреваю, что этот ее «пунктик» на туфлях, эти каблучки-рюмочки — лишь способ показать, что она не собирается вписываться в мужские шаблоны. А еще она довольно ловко, как и Тэтчер когда-то, находит бреши в броне мужской власти традиционалистов-консерваторов. То, что она не принадлежит к миру «своих парней», что она «не из наших ребят», помогло ей очертить для себя суверенную территорию. Она обратила это в независимость и силу. И она отчаянно нетерпима к менсплейнингу (менсплейнинг — снисходительная манера разговора, когда мужчина объясняет что-то женщине с помощью упрощенных формулировок, делая скидку на ее пол; таким образом, он ставит под сомнение ее осведомленность и компетентность. — Прим. ред.).
Такого рода подходы и приемы могут применять многие женщины. Но серьезные вопросы, к которым я пытаюсь подступиться, не снимаются советами, как обойти существующий статус-кво. Запастись терпением — тоже, на мой взгляд, не ответ, хотя постепенные изменения почти наверняка будут происходить. Собственно, учитывая, что в нашей стране женщины всего каких-то 100 лет имеют право голоса, нам стоило бы поздравить себя с революцией, которой мы все, и женщины и мужчины, помогли свершиться. И все-таки если я права в отношении тех глубинных культурных структур, что легитимизируют отлучение женщин от власти, постепенный прогресс скорее всего растянется слишком надолго — по крайней мере для меня. Нам нужно больше думать о том, что такое власть, зачем она нужна и как она распределяется. Иначе говоря, если мы не представляем женщину вполне включенной во властные структуры, надо ли нам скорее пересмотреть определение власти, а не женщины? До сих пор, рассуждая о власти, я двигалась обычным для подобных дискуссий путем, ограничиваясь национальной политикой, внутренней и внешней, и политиками. Для полноты картины добавим еще кого-нибудь из обычного набора: генеральных директоров, крупных журналистов, телевизионных продюсеров и пр. Такое понимание власти выходит слишком узким, напрямую связанным с общественным престижем (или в каких-то случаях с известностью). Оно относится к людям «высокопоставленным» в самом традиционном смысле и неотделимо от метафоры «стеклянного потолка», которая не только успешно вытесняет женщину из власти, но и женщин-первопроходцев преподносит не иначе как уже успешных суперледи, которым лишь последние устои мужских предрассудков не позволяют подняться на самую вершину.
Не думаю, что такая модель привлекательна для большинства женщин: даже те из них, кто не собирается баллотироваться в президенты США и не метит в директора компаний, все равно справедливо хотят получить свою долю власти. И она определенно не привлекла нужного числа избирателей на выборах 2016 году в США. Даже если мы ограничимся верхними этажами государственной политики, вопрос о том, чем измерять успех женщин в этой области, непрост. Публикуется множество рейтингов, сравнивающих процент женщин в представительных органах власти. Возглавляет эти рейтинги Руанда с 60%, а Великобритания стоит почти на 50 ступеней ниже с показателем около 30%. Удивительно, но в Национальном совете Саудовской Аравии доля женщин выше, чем в конгрессе США. Трудно не испытывать горечи, видя некоторые из этих показателей, и не аплодировать другим, и многое справедливо сказано о роли женщин в Руанде после гражданской войны. Но я не могу не спрашивать себя, сколько таких стран, где широкое присутствие женщин в парламенте означает лишь то, что совсем не в парламенте там сосредоточена власть. И еще я подозреваю, что мы не вполне честно отвечаем себе на вопрос, зачем нам женщины в парламенте. Есть немало исследований о важной роли, которую женщины-политики играют в составлении законов в пользу женщин (например, о дошкольном образовании, о равной оплате труда или о домашнем насилии).
В недавнем докладе Общества Фосет отмечалась связь между паритетом женщин и мужчин в Национальной ассамблее Уэльса и тем, как часто в ней обсуждались «женские вопросы». Я, конечно, нисколько не против того, что заботе о детях и подобным вопросам уделяется должное внимание, но не уверена, что эти материи и впредь должны считаться «женскими темами»; и равно я не уверена, что это — главная причина, по которой женщины должны работать в парламентах. Настоящие причины проще и важнее: «задвигать» женщин — чудовищная несправедливость, сколь бы неосознанно она ни творилась, и потом — нельзя же позволить обществу не использовать компетенцию женщин, будь то в науке, экономике или социальном обеспечении. И если это означает, что в выборной власти станет меньше мужчин, а так и выйдет (от общественных перемен кто-то выигрывает, а кто-то неизбежно проигрывает), я с радостью посмотрю этим мужчинам в глаза. Но мы все еще рассматриваем власть как нечто элитарное, наделяющее престижем, требующее личной харизмы, так называемых «лидерских качеств», и часто, хотя и не всегда, приносящее популярность. И все еще понимаем ее слишком узко: как предмет обладания, которым лишь немногие — по большей части мужчины — могут владеть и орудовать (именно такое послание символизирует образ Персея или Трампа, потрясающего мечом). При таких условиях женщины как пол — а не отдельные личности — по определению от власти отлучены. Нельзя так просто поместить женщину в структуру, которая изначально маркирована как мужская. Необходимо изменить саму структуру. И значит, власть нужно переосмыслять. Лишать ее общественного престижа. Думать совместно о власти ведомых, а не только лидеров. И главное, думать о власти как об определении или даже глаголе («править»), а не как об объекте обладания. Власть, на мой взгляд, — это возможность быть полезной, что-то менять в жизни, это право рассчитывать на серьезное отношение ко мне как к личности. Власти именно в этом смысле многим женщинам не хватает — и такой власти они хотят.