Диана Вишнева: «Многое из того, что я вижу в последнее время, меня печалит и страшит»

Диана, вы русская прима с уникальной международной карьерой, но теперь устраиваете еще и фестиваль-мастерскую Context. Как вы к нему пришли?

Диана Вишнева: Фестиваль очень молодой, хотя он достаточно долго зрел. В уме, в моем желании и целенаправленности. Я классическая балерина с академической выучкой Академии Вагановой, выросла в Мариинском театре, обрела имя и стала прима-балериной, но уже с юных лет понимала, что классическое наследие нужно как-то обогащать и пробовать новые направления танца, а не ждать, когда твоя карьера классической балерины закончится. К этому я подходила довольно серьезно, и в определенный момент у меня появились возможности и для самостоятельной работы вне театра. Я много работаю с зарубежными танцевальными труппами, привлекаю продюсерские компании. Чувствовать себя человеком мира — это не только перемещаться по зарубежным странам и танцевать в компании, а действительно погружаться в работу хореографов, оттачивать мастерство, приобретать опыт, который ты можешь в какой-то момент карьеры, когда почувствуешь, уже передавать. Этот посыл вылился прежде всего в благотворительный фонд, который поддерживает и пропагандирует любое направление танца, помогает детям. Из работы фонда возникла идея фестиваля. Очень важная миссия фестиваля — просвещение, в программу входят лекции, круглые столы, кинопоказы и мастер-классы. И это созидательная история. Мы помогаем нашим молодым быть рядом с мастерами, чьи имена гремят по всему миру, но в России не всегда известны, помогаем увидеть тенденции, разные стили и интегрироваться в мировой контекст.

Русский балет, уверены обыватели, и так безусловная отечественная победа — как космос.

Д. В.: Понимаете, мы лучше других, потому что у нас традиции и история классического балета. Но нельзя забывать, что классический балет не может совершенствоваться, если рядом что-то не способствует этому развитию. Раньше со мной никто не хотел разговаривать, когда я говорила: «Давайте поедем в Россию. Давайте я вас привезу в свою компанию. Дайте я возьму своих танцоров». Мне говорили: «Нет, вы, русские, не готовы, вы совершенно другие, современное вас не интересует, мы будем не поняты».

Они имели в виду, что русский балет высокомерен?

Д. В.: Нет-нет. Они имели в виду, что мы очень слабые в современном понимании.

Ваш фестиваль в этом году посвящен Майе Плисецкой.

Д. В.: Она была главой попечительского совета. Майя Михайловна меня очень поддерживала, ей всегда хотелось развития современного танца еще при ее деятельной карьере балерины. Конечно, будет посвящение ей, и я очень рада, что она у меня в судьбе, что мы не только знали друг друга, а общались и дружили.

Как вы познакомились, как общались?

Д. В.: В последнее время я много танцевала ее репертуар. «Анна Каренина», «Кармен». Майя Михайловна часто приезжала на гастроли, так как было очень плотное сотрудничество Родиона Константиновича Щедрина с театром и с Валерием Абисаловичем Гергиевым. Я станцевала «Болеро», балет, который после Майи Михайловны 40 лет русская балерина не исполняла. Когда она узнала, что я буду танцевать «Болеро», она сказала: «Я очень хочу приехать. Это для меня так важно видеть». И когда Майя Михайловна присутствовала на этом спектакле, когда зрители поворачивались лицом то к сцене, то к ней — это было так волнительно и этот момент ощущения связи поколений навсегда останется в моей памяти.

Мы постоянно встречались где-то, общались, она готовила свой юбилейный вечер буквально за два года, и теперь он станет спектаклем памяти великой балерины. Она так ждала этот вечер в Большом театре. Очень хотела, чтобы это осуществилось, и ничто не предвещало, конечно, потому что она никогда не жаловалась на здоровье. Майя Михайловна была полна сил и энергии. Последний раз я с ней виделась в прошлом сентябре, когда танцевала «Болеро» с труппой Бежара в Грузии. Я пригласила Майю Михайловну и Родиона Константиновича, и они с удовольствием согласились приехать. Это был теплый и гостеприимный визит — она очень давно не была в Грузии, со времен Шеварднадзе. Как это было важно — видеть грузинский народ и его преклонение перед ней, и присутствовать, и иметь к этому отношение. А познакомились мы очень, очень давно. Это было в Париже, я еще была совсем юной, и это был гала-вечер, посвященный Майе Михайловне в театре Кардена.

Мы помним трагическую историю с Сергеем Филиным. Вашему фонду пришлось включаться?

Д. В.: Сергей с самого начала был окружен огромным вниманием, ему помогали, слава богу, силами театра и попечительского совета. Это невероятная трагедия, вообще, по-моему, очень трудно было представить, что это может произойти в таком хрустальном, на первый взгляд, виде искусства как балет, несущем красоту и благородные эмоции.

Изменилась ли, на ваш взгляд, ситуация, атмосфера в Большом после смены руководителя?

Д. В.: Я связана театральной этикой и не могу говорить о внутреннем распорядке Большого. Другое дело, что я работаю с этим театром и мне очень приятно, что я имею возможность танцевать на сцене Большого театра. Каждый театр живет достаточно непростой внутренней жизнью, и это совсем не новость, что устройство и система различаются и атмосфера везде разная. К тому же Москва — это центр, здесь многое связано с политикой. Многие факторы влияют и иногда, мне кажется, немножко мешают творческой атмосфере, тут все должны концентрироваться и быть коллективно сплоченными людьми. Но то, что касается администрации, как раз-таки из-за того, что это в Москве и это центр, работает очень хорошо, быстро, отлаженно.

Из ваших старых интервью я помню, что у вас долгие отношения с Большим и они были разными. Было даже что-то вроде бунта балерин, которые, очевидно, опасались конкуренции.

Д. В.: Еще совершенно юной, студенткой Академии Вагановой, я уже была зачислена в театр как стажер, но чтобы называться прима-балериной, нужно хотя бы несколько сезонов. Но когда уже во второй сезон тебе дают премию «Божественная» и ты едешь танцевать в Большой театр, вряд ли можно сказать, что отношения не сложились. Спектакль имел сильный резонанс, его все отметили, и после этого у меня как раз-таки сложилось сотрудничество. А дальнейшие трения — внутреннее стечение обстоятельств. То есть такой эпизод есть в моей карьере, но у меня не изменились отношения с театром, ведь я заключаю контракт с художественным руководителем и директором. Алексей Ратманский извинился за тех людей. Это ведь ситуация конкуренции, ревности, которая всегда присутствует.

А почему в хрустальном мире балетного искусства люди относятся друг к другу так воинственно?

Д. В.: Это связано с лимитированностью карьеры. Времени очень мало, и каждый хочет как можно быстрее себя проявить, заявить о себе, какие-то роли сделать. Раньше у людей не было выхода. Если ты не обладаешь определенными пропорциями или определенной индивидуальностью, у тебя просто не будет места. Сейчас можно уехать, границы открыты. И есть выбор. Мне говорят, 20 лет — это огромная карьера. Но вы даже не представляете себе, какая это огромная карьера, как сжато и сконцентрированно время.

Недавно в Академии Вагановой сменилось руководство, и вы опасались, как бы академия не потеряла школу.

Д. В.: Я знала внутреннюю историю, и я могла об этом судить. Вопрос был в том, как эта смена руководства произошла. Меня никто никогда не убедит в том, что московский и питерский стили идентичны. Это совершенно разные школы, с разными стилями. И я считаю, что профессиональный руководитель тут должен быть наследием, а не гостем в Мариинском театре, должен пройти его от корки до корки. Быть индивидуальным, но с плодами этого театра, и это мое мнение.

В искусстве все очень «чуть-чуть». Что произойдет с академией, выяснится через 10 лет. Потому что это такие микроизменения, незаметные глазу. Они происходят постепенно и все равно происходят, теряется прежний почерк . Понимаете, это же прекрасно, когда в Москве другие акценты, другие ощущения положения поз и рук, форма ног другая. И я приветствую этот разный почерк — на основе двух классических школ. У нас более сильна женская школа, а Большой театр всегда славился мужским танцем. Это связано с репертуаром, эпоха Григоровича наложила определенный отпечаток на стиль и почерк танцовщиков.

На вас сказывается напряженность в отношениях между странами?

Д. В.: Я никогда не сталкивалась с проблемами. И рада, что в этом смысле культура едина. Я не политизированный человек, хотя, конечно, в курсе, что происходит. Многое из того, что я вижу в последнее время, меня очень сильно печалит и страшит.

Какой из 20 лет карьеры для вас главный?

Д. В.: Еще ребенком, в 1994-м — а тогда Академия Вагановой не отправляла на международные конкурсы — мне посчастливилось попасть на один из самых престижнейших в то время конкурсов Гран-при Лозанны, где я выиграла золотую медаль, которая не присуждалась 10 лет и которая не была даже изготовлена. Это дало мне определенное начало западного имени и карьеры. А потом я отмечала карьеру уже не по годам, а по встречам с хореографами. До хореографа ты должен дорасти, ты должен просто быть готов подойти к нему, пойти с ним в зал, убедить его сказать тебе да. Ты прима, известная в мире, и хореограф должен увидеть, что перед ним человек, способный в любой момент опять начать с нуля. И для этого ты должен обладать решимостью, быть решительным, чтобы твои желания и риски поддержали. Очень важно быть профессионально готовым. Думаете, я не была знакома с компанией Бежара? Конечно, знакома. Но я не считала, что имею право попросить «Болеро». Я не имела права. А потом поняла, что теперь могу заикнуться и попросить. И они решат, могу ли я…

Для каждой роли приходится сдавать новый экзамен?

Д. В.: Ты можешь станцевать «Жизель» юной, молодость подкупает. Но ты никогда не выстроишь драматическую линию «Жизели» в молодом возрасте. У тебя нет ни жизненного, ни сценического опыта. «Жизель» — спектакль, до которого нужно созреть. И ты всю свою сценическую карьеру ведешь к тому пику, когда ты можешь действительно создать свою Жизель.

В одном интервью, удивительно откровенном, вы рассказываете, что в вашей жизни была страсть такой силы, что по итогам вам пришлось уехать из страны.

Д. В.: Да.

То есть вы не тот человек, для которого жизнь больше любви.

Д. В.: Понимаете, я не смогу быть в своей профессии, если я не гармонична с жизнью. Твоя личная жизнь также связана с отражением того, что ты можешь сделать в профессии. Мои тогдашние отношения были разрушены, буквально разбито сердце. Я приехала в Париж на спектакль. И Бриджит Лефевр (в то время директор балета Парижской оперы), которая меня очень хорошо знала и понимала, увидев эти перемены, сказала: «Ты не волнуйся, но тебе надо вытерпеть четыре года». Так и произошло. Через четыре года я вновь начала внутренне дышать, в этом мне, конечно, помогла и моя профессия. Ты никогда не полюбишь снова, если в тебе нет жизни.

Насколько я понимаю, ваша нынешняя семейная жизнь совершенно безоблачная и счастливая. Ваш муж даже работает с вами.

Д. В.: Главное, как мне кажется, найти свою половину. И тогда ты какие-то таланты другого человека направляешь или он, если хочет, направляет твои. У нас есть общее дело и общие интересы. И никаких ультиматумов. Я как раз пыталась его отговорить, предупредить, что со мной не нужно связываться, не думая, что есть мужчина, который может все это вытерпеть, осознать, понять, принять. И Константин довольно четко сказал: «Я разберусь».