Сначала моментальный экскурс. Дайджест того, что надо было бы сказать об уникальности «женской ситуации» в России, если б у нас было много времени и места.
Так вот, сказать надо было бы о том, что женщины здесь не успели по-настоящему побороться за свои права, о том, что революция «спустила» их им в обязательном порядке и скоро они, как практически любые права, доставшиеся таким образом, во многом превратились в формальность.
О том, что наличие огромного числа женщин в среднем и высшем эшелонах советских органов (именно такую женщину — советского функционера воспел Галич под именем «товарища Парамоновой») не отменяло общей презумпции «бабы-дуры» и даже «бьет — значит любит».
О том, что низложение советской власти отменило даже чисто декларативные представления о женской самодостаточности: новая культура предлагала женщину как аксессуар, прилагающийся к набору других символов успеха вроде большой машины и дачи в «престижном» месте, а книжные магазины в одночасье оказались завалены руководствами, как выйти замуж за миллионера и как лучшим способом использовать знание, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Теперешняя линия государственного и общественного консерватизма, во многих других областях полностью отменяющая опыт и установки девяностых, этот подход как раз только закрепила, внеся лишь некоторые коррективы вроде рекомендованного православия и плодовитости.
В итоге мы имеем дело практически с консенсусным мнением, которого придерживаются люди что консервативных, что либеральных взглядов.
Вопрос о положении, правах и возможностях женщин (ну за исключением, конечно, случаев прямой уголовщины: по статистике, в России от домашнего насилия погибает 40 женщин в день) — это, как считается, навязчивая идея узкого кружка, мало совпадающая с интересами общества. Ситуация вокруг так называемого телочкогейта только сильнее проявила, практически узаконила такое положение вещей.
Вообще-то во всем этом «телочкогейте», во всей этой недавней бурной дискуссии вокруг того, можно ли в публичном пространстве обозначать женщин исключительно как сексуальный объект, а проще говоря, допустимо ли слово «телочки» в официальном твиттере интернет-издания «Медуза» (либерального и даже «западнического» издания, кстати, — но это так, к слову), самым грустным мне представляется, собственно, наличие этой самой дискуссии.
Ну мы же не обсуждаем, можно ли плевать соседу в суп и, главное, нужно ли этому соседу расценивать такой плевок как проявление постмодернистской иронии и реагировать исключительно понимающе-одобрительными усмешками. Хотя нет, что это я, ну конечно, мы и это обсуждаем. Как, впрочем, и все остальное.
Эти наши постоянные обсуждения, это состояние дезориентации и бесконечного словоблудия вполне точно было описано в недавней редакционной статье британской газеты The Guardian. Статья называется The truth is out there («Истина все же существует») и анализирует методы теперешней российской пропаганды.
Идеологи теперешней массовой дезинформации, говорится там, идут по стопам философа Ницше, провозгласившего, что правды нет, есть лишь интерпретации. Их стратегия состоит в том, чтобы любой разговор о любом событии сводить к перечислению множества «равноценных» версий, отрицая и высмеивая даже предположение о возможности одной, и при этом истинной. Такое предположение неизменно встречается торжествующим: «А кто ты вообще такой, чтобы знать правду? Все, что ты утверждаешь, всего лишь твое личное мнение, ничем не превосходящее любое другое».
Взявшись описывать ситуацию в российских медиа, авторы The Guardian описали нашу теперешнюю гуманитарную ситуацию вообще. Недаром Владислав Сурков, которого многие считают главным конструктором этой пропагандистской машины, с некоторым даже болезненным упорством, цитируя Борхеса и Набокова, декларировал, что его культурный кругозор совпадает с набором знаний и вкусов отечественных интеллектуалов, да и способ думать в принципе тот же. В некотором смысле он не ошибался.
Российское общество — то есть его думающая и прилюдно формулирующая эти мысли часть — чем дальше, тем больше отвергает возможность хоть каких-то общих установок, хоть каких-то единых для всех правил и взглядов, то есть в конечном счете общей для всех правды. Любая структурность и строгость в теперешнем интеллектуальном поле представляется одномерностью и, соответственно, объявляется смешной и недостаточно прозорливой. Это среди прочего сводит на нет практически любую правозащитную деятельность, требующую «тупого», что называется, отстаивания вполне одномерных истин.
И это уж точно изничтожает попытки отечественных феминистских движений и программ, да и вообще даже обсуждения положения женщин.
Потому что — ну как, как можем мы, такие тонкие и рафинированные, об этом говорить без иронии.
Ну, домашнее-то насилие мы, конечно, осуждаем, но связи между ним и теми самыми «телочками» мы усматривать не собираемся, потому что это же звериная серьезность прямо, фи.
В итоге те, кто готов вести серьезный и артикулированный разговор о положении женщин, и, главное, те, кто готов предложить набор самых простых (и потому понятных) общественных правил и потом их именно что «тупо» отстаивать, оказываются загнанными в некоторое подобие интеллектуального гетто — как недостаточно затейливые, недостаточно «легкие» и вообще недостаточно клевые.
Ну что ж, зато мы можем успокаивать себя тем, что у нас с иронией все хорошо.