Не нужно пытаться понять речь чиновников - это особый языковой феномен
Ты напиши знаешь как, — шептал он, довольный, что собрание подошло к концу: — «В обстановке высокого трудового подъема по всему колхозу развертывается...» Это цитата из рассказа «Рычаги» советского писателя Александра Яшина. Рассказ этот замечательно иллюстрирует, как люди, разговаривающие совершенно нормально, вдруг «по щелчку» переключаются на официальный, партийный язык.
Почему официальные речи практически никогда невозможно слушать? Потому что должностные лица, изъясняющиеся таким образом, совершенно не ставят перед собой задачу донести что-либо до вашего понимания. Скорее наоборот.
Вообще чиновники — это каста, которая подвергается постоянной селекции. Каждый чиновник проходит большой путь, в процессе которого вырабатывает определенные навыки поведения, в том числе речевого. В чиновнике заложено фундаментальное противоречие. С одной стороны, он консерватор, хранитель неких норм. А с другой стороны, приспособленец, вынужденный всегда подстраиваться под начальство. Если первое лицо говорит, что нужно общаться в твиттере, чиновник заводит себе твиттер и осваивает чужие территории. В 140 знаках сказать что-то хоть более-менее осмысленное — это сложно. Поэтому чиновники в твиттере или в социальных сетях распознаются буквально по первым словам: язык для них — враг, который выдает их с головой.
В привычной же среде у чиновника есть, как правило, несколько речевых масок, и одна из наиболее распространенных — это маска косноязычия. Среди моих знакомых есть люди, которые в жизни разговаривают вполне нормально, но, когда они говорят как должностные лица, их очень сложно понять, потому что речь их становится чрезвычайно невнятной.
Стандартный чиновник, конечно, должен говорить невнятно: его в идеале не должно понимать ни его начальство, ни посетители, задача чиновника — эту коммуникацию с народом максимально усложнить. Ему нужно, чтобы посетитель, проситель поскорее ушел и не надоедал. А если уж остается — дал взятку. А значит, говорить надо медленно, непонятно, так, чтобы инициатива в разговоре перешла к просящей стороне. Это относится и к сантехнику, который приходит к вам чинить унитаз, но прежде, чем приступить к работе, будет долго мяться, бормотать, какая это сложная задача, как трудно тут что-либо сделать. И там и там особенности языка объясняются поставленными задачами: цель — либо отпугнуть человека, либо спровоцировать его на какое-то действие, связанное, как правило, с деньгами.
Речь российских чиновников — это в основном наследие советских времен. Советский официальный язык, в свою очередь, впитал в себя и язык французской революции, и церковнославянскую архаичную лексику. Последнюю — для торжественности, пафоса и усложнения понимания (все эти «кои», «дабы», «сугубо», «некий», «грядет», «стезя», «приемлет» и т. д.). Есть замечательное исследование на эту тему: «Язык революционной эпохи: Из наблюдений над русским языком последних лет. 1917–1926» авторства А. М. Селищева. Ему же принадлежит легендарная фраза: «Если говорит непонятно — значит большевик». А вообще, если мы хотим понять суть раннего советского языка, надо читать Андрея Платонова: неуклюжие, неправильные, но при этом гениальные фразы его героев отражают новый язык в динамике.
Российские же чиновники в последние два десятка лет обогатились еще и бандитской лексикой, в результате чего образовалась совсем уж гремучая смесь, которая так и не вылилась в единый стиль.
Бандитская риторика при этом помогает порой сменить регистр высказывания. Чиновник может говорить очень напыщенно, а потом вдруг у него мелькнет какое-нибудь полубандитское слово — и оно выполняет функцию подмигивания, намека на возможность каких-то других отношений.
В других культурах, безусловно, тоже есть чиновничий язык: и немецкий, к примеру, чиновник, тоже с помощью языка обозначает дистанцию между собой и посетителем. Однако не переходит в бандитский регистр и не предлагает на немецком языке «порешать вопросы» неофициальным способом.