Дома, как правило, живут дольше, чем те, кто их построил
Моя швейцарская знакомая, красавица и умница галеристка Арьель, наконец-то решилась и вышла замуж. И вот теперь она строит поблизости от Веве новый дом для новой семьи.
— Я так спроектировала дом, — щебетала Арьель серебристым голоском, не сводя влюбленных глаз со своего мужа, — чтобы, если мы однажды расстанемся, у дома были бы две абсолютно отдельные половины. У каждого — своя…
И муж сиял, перебирая ее волшебные светлые волосы.
Такая любовь немного резанула мне слух, а потом я подумал, почему бы нет. Швейцария, особая страна. Я ведь только что прочитал в женевской газете про 70-летнего горожанина, который застрелил свою 68-летнюю жену. Видимо, набрался храбрости и решил, что если не сейчас, то когда?
— У нас и без того просторная квартира, — говорит мне мой лондонский приятель, — а еще ведь есть часть, где живет моя мать. Когда она умрет, дом будет слишком для нас велик.
И сидящая рядом мать, классическая английская мать в белых букельках и золотых очках, кивала и всячески соглашалась, что этот деликатный момент будет чреват необходимостью каких-то перестановок и перестроек.
В Париже на Drouot я видел душераздирающие экспозиции. В аукционный зал из парижской квартиры выбрасывается все, с чем хозяин не смог расстаться при жизни и что не смог взять с собой после смерти. Игрушки выросших детей, акварели с видами потерянного Алжира, сумочки и туфли умершей жены и ее портрет в молодости. Каждая такая выставка — вопль о прошедшей жизни.
Я смотрю на планы новых домов, беседую с архитекторами и вижу бездну изобретательности, упоение жизнью, невероятный азарт. Я не вижу одного: что произойдет с этим домом через 30 лет.
Термиты пожирают окружающую среду и из остатков строят свои дома, не думая, что с ними будет. Их несет, как нас — нам есть что переработать в дом. Наши дома периода первоначального накопления — с сауной и биллиардной как знаками высшей роскоши — стали как раз такими термитниками. Бывшие хозяева осели в зарубежье, пали под пулями коллег или заняли кресло руководителя государственной корпорации, и дома опустели, покрыв землю мертвой коркой. Я помню вид с балкона страшного кирпичного коттеджа в районе Подольска на бескрайнее поле, густо заставленное жуткими кирпичными коттеджами с редкими огоньками в окнах-бойницах. «Кто живет здесь?» — спрашиваю я хозяйку дома. «Да все больше вдовы», — отвечает она.
Японский архитектор Шигеру Бан придумал дома из прессованной бумаги. Их главный конструктивный элемент — картонные трубки: поставь их вертикально — образуется колонна, собери их горизонтально — образуется стена. Эти дома предназначены для беженцев, жертв землетрясений, всех, кто лишился нормальных человеческих домов. У шигерубановской архитектуры много скромных достоинств. Но главное — ее абсолютная экологичность: при необходимости дом можно сдать в макулатуру. Это, конечно, крайность, бытовой эгоизм, уже изжитый в семейных отношениях, когда махарани перестали бросать в погребальный костер махараджи. Но я вот за что — за то, чтобы мы думали, когда заказываем архитектору сложить в горку кирпичи, что жизнь наша имеет свойства меняться. Чтобы мы принимали во внимание тот факт, что любовь иногда проходит, что наши родители не вечны, но зато у наших детей тоже будут дети.