Праздник, который опять с тобой

Когда вы влюблены, вы едете в Париж — и тогда влюбляетесь по-настоящему. Я стараюсь не писать как Хемингуэй, но это не так просто,ведь я провел последние четыре дня в Париже вместе с Пичес,читая ей вслух «Праздник, который всегда с тобой» в кафе и в номере гостиницы, где умер Оскар Уайльд. Это славная книга, Папа написал ее спустя 40 лет после того,как жил в Париже Ф.Скотта Фицджеральда,Гертруды Стайн, Эзры Паунда, Форда Мэдокса Форда и Джеймса Джойса.Она была опубликована после его смерти и стала сенсацией не только потому, что так хороша сама по себе, но в основном из-за сцены, где Скотт делится с Хемингуэем переживаниями по поводу размера своих мужских достоинств. Эта тревожная сцена разыгралась в ресторане Мишо на углу улиц Жакоб и Святых Отцов. Что же касается Пичес, то на самом деле ее зовут по-другому, но имя «Персик» ей подходит, поскольку она уроженка американского Юга и очень дика.Имя Зельда ей бы тоже подошло, но так уже звали жену Ф. Скотта Фицджеральда, которая была сумасшедшая.Буквально сумасшедшая, в том смысле, что таких хватают и отправляют в больницу.Пичес совсем не сумасшедшая,но она с Юга и буйная,как все южане,которые никогда не могут вовремя остановиться.

В «Тейеван» — великолепном ресторане неподалеку от места, где жили в те далекие дни Скотт и Зельда, Пичес так разбушевалась после жаркого из дикого кабана и фуа-гра с инжиром и мандаринами в карамели, а также бутылки Nuits-St-Georges, нескольких бокалов мори, сладкого красного вина с юго-запада Франции, и четырех рюмок арманьяка 1975 года, что предложила заняться любовью прямо под столом. Я сказал «нет» — ведь я хочу когда-нибудь вернуться в «Тейеван», а я уверен, что им не нравится, когда гости занимаются любовью под столом, даже если остальные посетители ушли, а скатерти очень длинные.Она же продолжала настаивать, и мне пришлось объявить: «Отлично, мы уходим». Все равно было уже полпятого — к этому времени большинство приличных людей давно отобедали.

Мы прошли несколько кварталов под холодным дождем до дома 14 по улице Тильзит, где жили в давние годы Скотт и Зельда.Здесь нет таблички, как на стене дома 74 по улице Кардинала Лемуана, в котором поселились Хемингуэй с Хэдли. Это несправедливо, ведь Скотт переехал туда вскоре после того, как издал очень хорошую книгу «Великий Гэтсби». Впрочем, это (да и холод) нас не заботило, ведь мы были счастливы после обильной еды и большого количества выпитого вина и арманьяка.

Мы шагали под дождем по авеню Фридланд, и я зашел в табачную лавку напротив статуи Бальзака,чтобы купить сигару, а когда вышел всего-то через пару минут,какой-то француз уже припарковался рядом с Пичес и приглашал ее к себе домой. А до этого в ресторане, пока я ходил в toilette, она кокетничала с тремя элегантными бизнесменами из соседнего кабинета.Они глядели на нее весь обед, но я их в этом не виню, ведь Пичес выглядит просто восхитительно. Кроме того, мне было жаль французов, поскольку Буш только что победил на выборах, так что я улыбнулся им, когда вернулся на место,и они улыбнулись мне в ответ, будто говоря: «Вам очень повезло, месье». Кстати, метрдотель сказал то же самое, и не только потому,что напрашивался на чаевые.

Но теперь, когда я вышел из табачной лавки и увидел удирающего на машине француза и ухмыляющуюся Пичес — под дождем в сумраке ее белокурые волосы блестели, как золотой листок, зеленые глаза сияли, а ямочки на щеках особым образом играли, — я взял ее за руку и решил не оставлять больше одну ни на каких французских бульварах.

Вот так мы и провели четыре дня в Париже. Мы были не очень молоды и не очень бедны, но очень счастливы. Можно быть счастливым в Париже, если ты беден, но, как сказал бы Диккенс, гораздо, гораздо лучше иметь при этом евро в кармане, а еще лучше — толстые пачки евро,поскольку тогда можно питаться в ресторанах «Тейеван» и «Каспийская икра» на площади Мадлен, жить в номере Оскара Уайльда в отеле на улице Изящных искусств и попивать шампанское все те часы, что играете в слова. Если судить по счетам, мы именно так и поступали. Просматривая теперь счета и ощущая в печени тяжесть и во рту привкус сигары, от которого я не мог избавиться, даже раз десять почистив зубы пахучей американской пастой, я удивляюсь, что мне удалось запомнить хоть что-то из нашей поездки в Париж. Зато я отчетливо помню, что был очень и очень счастлив.

Находясь в Париже, необязательно обедать в дорогих ресторанах. Вовсе нет. Мы чаще всего ели сандвичи с ветчиной и сливочным маслом и пили домашнее вино и бочковое пиво.

Мы сидели на улице под пропановым «грибом»-нагревателем, ели и пили,были всем довольны и уверены,что эта еда, которая стоила примерно €20,— лучшая, какую только можно найти в Париже. Потом мы пошли в Музей Клюни и видели гобелены «Дама с единорогом», сотканные примерно тогда же, когда Колумб высадился в Новом Свете. На одном из гобеленов Дама гладит рог Единорога таким образом,что это наверняка вызвало хихиканье или даже серьезный скандал при дворе.Были бы они там по-осторожнее, в XV-то веке!

Оттуда мы пошли вверх по крутому холму к Пантеону, и нам повстречалась подвыпившая компания, которая обрадовалась, увидев американцев, несмотря на недавнюю победу Буша.Так мы добрались до площади Контрэскарп, где начинается улица Муфтар. Хемингуэй, Хэдли и их сын, мистер Бамби, жили в паре шагов отсюда. Мы отметили эту находку в небольшом кафе, и я прочитал Пичес один из самых замечательных абзацев в книге: «Я ел устрицы, сильно отдававшие морем, холодное белое вино смывало легкий металлический привкус, и тогда оставался только вкус моря и ощущение сочной массы во рту;и глотал холодный сок из каждой раковины, запивая его терпким вином, и у меня исчезало это ощущение опустошенности, и я почувствовал себя счастливым и начал строить планы».

Тут нам захотелось белого вина и устриц,но с этим пришлось подождать, ведь нам еще надо было найти дом 27 на улице Флерюс, где жили когда-то Гертруда Стайн с Алисой Б. Токлас. Я не стремился быть очень уж точным, поскольку одна из прелестей Парижа — немного в нем заблудиться. Поэтому в конце концов мы вышли на улицу, где жила мадам Кюри. «Напомни мне,— попросил я Пичес, — что такого замечательного она сделала».«Радий,— ответила Пичес, — неужели ты сам не знаешь?» Пичес — врач и собирается писать диссертацию по медицине, поэтому мое невежество не произвело на нее особого впечатления, и, когда мы дошли до Люксембургского сада, она о нем и вовсе забыла.У входа в сад стоял продавец каштанов,и я уже собрался было купить каштаны, но тут он высморкался в ладонь, и я передумал.Хемингуэй писал, что приходил в сад, чтобы наловить голубей на обед. Возможно, и так, хотя я читал, что он в те дни был вовсе не так беден,как написал в книге,поскольку Хэдли,которую он вскоре бросил ради Полины, как раз получила хорошее наследство.Однако история о том, как они голодали и как бедны они были,получилась неплохая,поэтому я решил мысленно не задерживаться на этом. Вместо этого я задержался в Люксембургском дворце, где во времена Революции был заточен мятежник Томас Пейн,борец за независимость американских колоний, который избежал гильотины лишь потому,что стражник не увидел на двери его камеры знака «X»,означавшего, что эту голову следовало рубить. Я также задержался на том факте,что Айседора Дункан приходила сюда танцевать по утрам,но это было до того,как она была задушена шарфом,обмотавшимся вокруг колеса автомобиля.Тем временем мы с Пичес пересекли безмятежный парк и оказались у дома 27 на улице Флерюс. Это жилье Гертруды Стайн и ее странной компаньонки Алисы Б.Токлас,у которой были усики и которая разговаривала с женами, в то время как грозная Стайн наставляла молодых авторов, как не надо писать. Как я понял из глав, посвященных Стайн, Хемингуэй считал ее ворчуньей и утешался этим,но,возможно,мне это только показалось.Я пытался как-то читать Гертруду Стайн, но через пару часов бросил, не поняв ни слова.У меня была возможность познакомиться с ее творчеством в университете, но я ею пренебрег.

Мы пошли вверх по улице Асса мимо доски с душераздирающей надписью о том, что отсюда забрали и увезли в Бухенвальд еврейскую семью. В Париже много таких печальных досок. В 1962 году де Голль торжественно открыл в восточной части острова Сите близ Нотр-Дама Memorial des Martyrs de la Deportation — памятник 200 000 человек, депортированным нацистами и правительством Виши. Многие из них были евреями, 30 000 — парижанами. Мы посетили мемориал на следующий день. Когда входишь в галерею, напоминающую склеп, и видишь 200 000 кварцевых «капель»,вкрапленных в стену,трудно остаться хладнокровным.Когда выходишь, видишь над собой слова «Прости. Не забывай».

Мы искали дом 113 по улице Нотр-Дам-де-Шан,где Хемингуэй жил над лесопилкой, но следы его давно уже исчезли.Эзра Паунд,окончивший свои дни в приюте,где ныне обитает покушавшийся на Рейгана Джон Хинкли,жил в доме 70. Паунд с Хемингуэем упражнялись в боксе, но Хемингуэй так и не научил его хуку левой. Вечером того дня мы пошли в Мадлен послушать «Реквием» Моцарта. Это умиротворяющее место, здесь играл на органе Сен-Санс,и здесь же впервые был исполнен траурный марш Шопена — гимн смерти, известный каждому ребенку. Величайшими похоронами Парижа,которых был удостоен американец, были похороны Майрона Т. Херрика,американского пославо Франции в годы Первой мировой войны, — и они выглядели как похороны короля.Французы выходят на улицу ради похорон: в 1885 году погребальный кортеж Виктора Гюго сопровождали два миллиона парижан.Но самое сильное впечатление произвело на меня то обстоятельство,что площадь Мадлен названа именем проститутки. Пичес, ревностная англиканка, не разделила моего восторга по этому поводу, но заиграла музыка, и она скоро забыла, что злится на меня.После концерта мы прошли пару шагов до ресторана «Каспийская икра» и сели в зале на втором этаже — под шедевром масляной живописи, изображающим русского боярина, который путешествует по снегу в санях. Мы ели иранскую икру с блинами, запивали это дело ледяной водкой, после чего наконец почувствовали себя очень бедными, но и очень счастливыми.