Учите матчасть: Владимир Потанин

Владимир Потанин

№8 в рейтинге

сейчас: Президент компании «Интеррос», гендиректор ГМК «Норильский никель»

образование: МГИМО

В МГИМО я, конечно, оказался неслучайно. У нас даже была семейная легенда. Мой отец занимался спортом. Во время одного из хоккейных матчей его ударили клюшкой по голове, разбили голову. Он возвращался домой, забинтованный. Шел через арку, на него упала сосулька и сбила шапку. Навстречу шел неопохмеленный алкоголик и в ужасе отпрянул. Он увидел картину буквально из «Джентльменов удачи»: идет мужик, шапка падает, он встает уже забинтованный. Мне рассказывали эту историю в детстве, и у меня произошел монтаж. Когда меня спрашивали лет в шесть: «Вовочка, а кем ты хочешь быть — пожарным или космонавтом?», я отвечал: «Экономистом, как папа. Он играл в хоккей, его ударили клюшкой по голове, и он сразу стал экономистом». Через некоторое время выяснилось: чтобы стать экономистом, как папа, надо поступить в МГИМО. На отца в свою очередь повлиял дядя — он оканчивал Академию внешней торговли и участвовал чуть ли не в Генуэзской конференции с Любимовым и Чичериным.

В 1970-е годы МГИМО было местом не просто номенклатурным. В принципе туда принимали только по большому блату. Существовали различные квоты: армейские, производственные или квоты ЦК — ребята поступали по рекомендациям компартий республик. Но в основном работали ректорские списки. У меня папа в тот момент был торгпредом в Новой Зеландии, и я, конечно, оказался в каком-то списке — тех, кого валить не надо, что называется. Но я без всяких комплексов говорю, что был «блатным», потому что свой блат отработал.

Я окончил школу с золотой медалью, хотя в 1978 году прошла разнарядка — золотые медали давать только детям из рабочих и крестьянских семей. Помните знаменитые истории, когда инженеры на заводах, в НИИ вступали в партию с двумя рабочими? Это называлось «с прицепом». Вот нечто подобное коснулось и медалей. Но родители мне объяснили, что с медалью поступать будет проще, все-таки два экзамена, и вообще блат с медалью и без смотрится по-разному.

Когда я написал сочинение и математику, их отправили в город на экспертизу. К математике трудно было придраться — решил и решил, а за сочинение мне поставили четверку. Приходит ответ: в медали отказать. Родители уехали в Новую Зеландию, и посоветоваться я мог только с директором школы. Она говорит: «Что тебе терять? Подавай апелляцию, хуже не будет». У директора, видимо, в районе были хорошие отношения, и апелляции дали ход. Вызывают в город, захожу на заседание комиссии. Сукно, дорожка партийная. Они говорят: «Рассматривается дело такого-то по вопросу подделки документов на получение золотой медали». И продолжают: «Вы что, не понимаете, что вы отвлекаете людей? Не понимаете, что вам за сочинение можно было бы два ставить? Ерунду же пишете». А я писал сочинение на тему «Лев Толстой. Подвиг народа в войне 1812 года». Как тут можно ошибиться? Они начали меня пытать: «У вас стиль плохой. А еще вы карьерист и конъюнктурщик! Что вы здесь пишете?» А у меня в сочинении была ссылка на произведение Леонида Ильича Брежнева «Малая земля». И я корректно написал, что произведение Толстого многих вдохновило, для многих стало эталоном подвига нашего народа и вообще способности народа совершать подвиг, и Леонид Ильич в своем произведении тоже на это ссылается. То есть дал связь с современностью через Брежнева. И вдруг я понял, что наступил мой звездный час, что медаль начинает тянуть уже шею. Я говорю: «Вы знаете, наверное, вы правы. Как вы сказали? Конъюнктурщик? Я согласен и прошу отметить это в протоколе заседания. Поскольку Брежнева не по делу упомянул, мне медаль не положена». Руководитель комиссии говорит: «Идите». Я вышел, а через три минуты выяснилось, что медаль дали и мне, и еще троим, кто шел за мной.

Кстати, на вступительных по английскому вытаскиваю билет, а там — Леонид Брежнев, «Возрождение». Я решил, что это хороший знак.

А с внуком Леонида Ильича, Андреем Брежневым, мы потом учились на одном курсе, но в разных потоках. Я с ним не дружил в студенческие годы, так, здоровались, но пара смешных историй была. Однажды на третьем курсе, как сейчас помню, после экзамена по бухучету мы все обсуждали, где отпразднуем завершение сессии. Выяснилось, что все не влезают ни в одну квартиру. И тут Брежнев говорит: «А что? Поехали ко мне на дачу». Мы оробели: «Андрюша, ну неудобно как-то. Там у тебя родители». У него отец был Юрий Леонидович Брежнев, первый заместитель министра внешней торговли. На что Андрей говорит: «Да нет, родители в командировке, там дед один, но он нам мешать не будет, он будет Высоцкого слушать».

Другая смешная история была, когда мы работали на разгрузке вагонов с капустой — субботник на овощной базе на Мосфильмовской улице. Мизансцена такая: мы наверху грузим капусту, а девочки внизу стоят тесаками что-то стругают. И когда капусту спускаешь вниз, она в их сторону катится, и они так визжат приятно, разбегаются. Однажды нас решил проконтролировать один из секретарей райкома партии. Подъезжает на черной «Волге», выходит из машины в плаще, в ботиночках лакированных. Гордо глядит в небо, видимо, уже видя коммунизм на горизонте, и в этот момент к его ногам, к его чистым ботинкам подкатывается довольно грязный кочан. Лицо его искажается — испачканные ботинки возмутили его, кажется, больше, чем порча народного добра. Он тихим командным голосом спрашивает: «Кто бросил кочан?» Тут выходит Брежнев и говорит: «Извините, это я, но нечаянно». «Что значит нечаянно? Да я тебя!.. Как фамилия?» — «Брежнев». Тот смотрит недоверчиво и дальше орет: мало того, что вы здесь портите народное добро, так еще внуком Брежнева притворяетесь. «Посмотри на рожу свою!» Красный весь, распаляется. Ему на ухо староста курса: «Он действительно Брежнев. Андрей Юрьевич. Внук». И тут второй функционер, как артист на высокой ноте, срывается с места и исчезает. Я никогда не видел, чтобы черные «Волги» так быстро отъезжали задом.

В 1970–1980-е, когда мы учились, Союз стоял прочно, максимум, о чем можно было мечтать — о хорошей карьере. Для меня стоял выбор между работой в МИДе и в Министерстве внешней торговли, то есть работой советского «бизнесмена» и дипломата. Естественно, я тяготел к Внешторгу — там отец работал, да и вообще я чувствовал, что склонен к практическому труду. Навыки какие-то проявлялись еще с детства. Даже в колхозе на картошке мне всегда доверяли руководство бригадой. Нужно было наметить фронт работ, договориться с колхозом, чтобы в дождь зря не гоняли на мокрое поле, чтобы дали возможность поработать там, где полегче, где пацаны в поле работают, а девчонки едут в комбайне. То есть учитывать нюансы. Нужно было как-то договариваться о том, чтобы тебе давали нормальный набор продуктов, а то в колхозе как ни работай — все равно останешься должен. В общем, я всегда хорошо договаривался.

Родители с раннего возраста учили меня, что очень важно сохранять безупречную репутацию. Когда я на каникулах организовал бригаду по сбору клубники в соседнем колхозе, все шло гладко до тех пор, пока я не договорился, чтобы излишки не просто съедать, а продавать на сторону. Довольно быстро выяснилось, что в колхоз приезжают перекупщики с рынка и для них что килограмм плановый, что внеплановый — все равно. Соответственно, наши внеплановые килограммы шли лучше всего. Но, видимо, кто-то проболтался. Родители устроили мне нереальную взбучку, хотя вроде ничего незаконного мы не делали — собирали клубнику и реализовывали по кооперации. Тем не менее сам запах несанкционированного заработка и возможных разбирательств родителей настораживал.

В институте я был руководителем лекторской группы факультета. Чтобы получать грамоты, нужно было читать много лекций, а для этого их нужно было организовать. У меня получалось — договаривался даже, чтобы нашу группу приглашали с поездками по разным городам. Это было довольно круто — люди получали за лекции небольшие деньги плюс проветривались 3–4 дня, за это давали отгулы и освобождали от субботников. То есть у нас была своя «валюта» расчетов, и я эту «валюту» хорошо освоил. Из 240 человек на курсе 50 были в нашей лекторской группе.

Вуз, конечно, имеет огромное значение — бренд, атмосфера. В этом смысле МГИМО стимулировал к обучению. Во-первых, оставлял достаточно много свободного времени для самостоятельных занятий. Во-вторых, давал очень хорошие возможности для изучения языка — там был отличный лингафонный кабинет. А языки открывали доступ к экономической литературе и коммерческой корреспонденции. Мы изучали «живые» контракты, то есть когда-то заключенные, читали тексты из французской и английской прессы, в том числе по экономике. Это, конечно, не было нормальным научным образованием Запада, но окошко приоткрывало. И через какое-то время, когда потом потребовалось, был виден вход — куда идти, где искать, что читать.

Конечно, было много предметов, которые сейчас кажутся балластом, — политэкономия социализма, научный коммунизм, марксистско-ленинская философия. История партии у нас была три семестра. Но и это было поучительно — тренировало память. «Математику за тем и учить надо, что она ум в порядок приводит», так и здесь. Ну и чтобы получить «хочу», нужно какой-то процент посвятить «надо».

Преддипломную практику я проходил в Марокко, где работал уже в местной компании, которая принадлежала марокканскому королю и производила фосфаты. Смотрел их реальные годовые отчеты, читал текущую корреспонденцию. Пусть в режиме преддипломной подготовки, но все равно был практически стажером в достаточно прозападной фирме с правильной корпоративной культурой.

В студенческие годы я еще подрабатывал грузчиком на «холодильнике». И у нас, студентов, была репутация людей, которых можно отправлять на погрузку мороженого. По двум причинам. Во-первых, мороженое, которое грузили на экспорт в Чехословакию, нужно было аккуратно укладывать, а ни один уважающий себя грузчик к вечеру, когда приходили фуры с автотрассы, не мог уже удержать тело в вертикальном положении — не выпил к 9 часам, значит, не зарабатываешь. И во-вторых, мороженое грузили при помощи специальной тележки — она называлась «рокла». Нужно было подвести тележку под поддон, поднять и вручную везти. Бригадирша, которая занималась распределением, — от нее и зависело наше благосостояние — говорила: «Студентов — на мороженое, они с роклой ловко управляются». То есть я позиционировался как человек, который ловко управляется с роклой. А разница какая? С роклой ловко управляешься — грузишь мороженое, за 1 рубль 34 копейки — тонна. Плохо управляешься — идешь на другую рампу грузить, например, мясные туши за 38 копеек — тонна. «Ловко управляясь с роклой», я постепенно осознал: очень важно понимать, кто и с чем ловко управляется.