«Страх парализует систему»: что общего между эпидемией и финансовым кризисом
Отрывок из книги «Правила заражения» эпидемиолога Адама Кухарски, опубликованный американским Forbes.
Субботним утром в марте 2003 года в штаб-квартире ВОЗ в Женеве собралась группа экспертов, чтобы обсудить доселе неизвестную инфекцию, обнаруженную в Азии. Случаи заболевания уже были зафиксированы в Гонконге, материковом Китае, Вьетнаме, а тем утром появились сообщения о первых зараженных во Франкфурте. В ВОЗ намеревались вот-вот объявить миру об угрозе, но сначала нужно было ее как-то назвать. Специалисты хотели что-нибудь легко запоминающееся, но в то же время не стигматизирующее страны с первыми выявленными случаями. В конце концов ученые сошлись на «тяжелом остром респираторной синдроме», сокращенно — SARS.
Эпидемия SARS вылилась в более 8000 больных и сотни смертей на нескольких континентах. Несмотря на то что распространение болезни удалось взять под контроль в июне 2003-го, эпидемия обошлась мировой экономике в $40 млрд. И в эту цифру входит не только непосредственно лечение заболевших, это и экономический эффект от сокращения рабочих мест, пустых гостиниц и прекратившейся торговли.
По мнению Энди Халдана, главного экономиста Банка Англии, эффект от эпидемии SARS можно сравнить с финансовым кризисом 2008 года. «Сходство просто поразительное, ― говорил он в 2009-м. ― Внезапно наступает некое внешнее обстоятельство. Страх парализует систему, и она полностью останавливается. Сопутствующий ущерб в таких случаях очень обширный и глубокий».
Халдан предположил, что у людей два основных варианта реакции на вспышку заболевания — они могут убежать или спрятаться. В случае с инфекционным заболеванием бегство подразумевает попытки покинуть зараженную территорию в надежде избежать инфицирования. Из-за ограничений на передвижения и других мер предосторожности такого варианта во время эпидемии SARS обычно не было. Если бы зараженные путешествовали, а не были выявлены и изолированы органами здравоохранения, вирус мог распространиться гораздо шире.
Реакция бегства встречается и в сфере финансов. Опасаясь краха, инвесторы зачастую сокращают свои убытки, распродавая имеющиеся активы и тем самым снижая их цену еще сильнее.
Другой вариант — спрятаться, и в случае с эпидемией это означает избегать ситуаций, в которых можно подхватить инфекцию. Люди начинают чаще мыть руки, сводят к минимуму социальные взаимодействия. В финансах банки могут «прятаться», накапливая деньги и не рискуя кредитовать другие учреждения. Тем не менее Халдан отметил, что в тактике укрытия при вспышках болезней и при финансовых кризисах есть одно основополагающее различие. Тактика укрытия обычно помогает замедлить темпы распространения заболевания, даже если это предполагает какие-то издержки. И напротив — когда банки накапливают деньги, это может лишь усугубить проблемы, как это и произошло в случае с кредитным кризисом, вслед за которым наступил глобальный финансовый кризис 2008 года.
О заражении финансовых систем Халдан впервые задумался задолго до событий 2008-го. «Еще в 2004-2005 годах в аналитической записке я объяснял, как в результате такого рода инфекций мы вошли в эру «сверхсистемного риска», — вспоминает он. Там говорилось, что финансовая система может быть стабильной в одних ситуациях и крайне хрупкой в других. К тому времени подобная идея уже давно закрепилась в экологии: из-за своей структуры система может выдерживать незначительные потрясения, но, если оказать на нее достаточное давление, система становится очень уязвима и рискует быть полностью разрушенной. Сравнить это можно с рабочим коллективом. Если большинство сотрудников эффективны, то менее полезным членам команды многое сходит с рук, так как они тесно связаны с самыми ценными работниками. Однако, если подавляющее большинство с трудом достигает необходимых показателей, эти же связи будут тянуть более сильных сотрудников вниз. «Основной тезис заключался в том, что вся эта интегрированность действительно сокращает вероятность малых потрясений, ― объясняет Халдан, ― но в то же время увеличивает возможность крупных провалов».
После краха Lehman Brothers участники банковской сферы начали мыслить понятиями эпидемий. По словам Халдана, это был единственный способ объяснить произошедшее: «Рассказать, почему обвал финансовой системы начался с Lehman Brothers, не получится, не рассказав историю о заражении».
Если составить список факторов, способствующих заражению, то окажется, что для банковской системы ― в том виде, в котором она существовала до 2008 года, ― была характерна большая их часть. Начать стоит с распределения связей между банками. Каналы сообщения между ними были установлены неравномерно, и система находилась под контролем лишь небольшой группы организаций, из-за чего имелся огромный потенциал к быстрому распространению «инфекции». В 2006 году исследователи, сотрудничавшие с Федеральным резервным банком Нью-Йорка, жестко раскритиковали структуру федеральной системы денежных переводов. Проанализировав транзакции на сумму $1,3 трлн, осуществленные между тысячами американских банков за один день, специалисты обнаружили, что 75% платежей обрабатываются всего 66 учреждениями.
Вариативность связей была не единственной проблемой. Вопросы также вызывало то, как эти крупнейшие банки соотносятся с оставшимися игроками сектора. В 1989 году эпидемиолог Сунетра Гупта провела исследование, в котором была показано, что динамика инфицирования может зависеть от характеристики сети, которую в статистике называют ассортативностью. В положительно ассортативной системе лица с большим количеством связей взаимодействуют в основном с другими лицами с большим количеством связей. Это приводит к тому, что заболевание стремительно распространяется в таких группах высокого риска, но с трудом достигает других, менее связанных с остальными, элементов системы. В то же время в сети с отрицательной ассортативностью (их еще называют дисассортативными) люди из групп высокого риска в основном взаимодействуют с представителями групп низкого риска. В этом случае инфекция распространяется поначалу медленнее, но выливается в более обширную эпидемию.
Банковская сеть, конечно, оказалась дисассортативна. Поэтому крупная организация уровня Lehman Brothers могла разнести заражение очень широко, ведь на момент банкротства учреждение имело коммерческие связи более чем с миллионом контрагентов. «Организация была полностью опутана сетью займов, ― как в виде деривативов, так и наличных, ― и ни один участник понятия не имел, кто, что и кому должен», ― подчеркивает Халдан. Не помогли даже многочисленные и зачастую скрытые каналы в общей сети банка, через которые по хитроумным схемам обслуживались транзакции из Lehman Brothers в другие компании и предприятия. Более того, такие схемы могли быть предельно простыми. В 1990-2000-х годах международная сеть финансов стала гораздо теснее. К 2008-му каждое государство находилось всего в паре шагов от кризиса другой страны.
Когда один банк выдает кредит другому, между ними создается осязаемая связь: если заемщик потом не выплачивает кредит, то выдавшая его организация теряет собственные деньги. В теории с помощью подобной сети можно определить риск распространения тенденций на рынке, также как мы делаем это с заболеваниями, передающимися половым путем.
Но этим дело не ограничивается. Эксперт по математическому моделированию эпидемий Нималан Аринаминпатхи отметил, что сети кредитования были не единственной проблемой в 2008 году. «Это почти как ВИЧ, ― заявляет он. ― Передача инфекции возможна через половой контакт, а также через общие иглы или переливание крови. Маршрутов инфицирования множество». В финансовом секторе заражение тоже происходит различными путями. «Дело не только в отношениях «кредитор-заемщик», определенную роль здесь также играют общие активы и иные типы связей», ― добавляет эксперт.
В сфере финансов давно взята на вооружение идея о том, что для сокращения общего риска банки могут идти на диверсификацию активов. При наличии в портфеле широкого спектра инвестиций индивидуальные риски нейтрализуют друг друга, а положение банка становится более стабильным. Накануне 2008 года такой подход к инвестированию приняло большинство банков. При этом все они выбрали один и тот же способ реализации, предпочитая одинаковые типы активов и воплощая в жизнь одинаковые идеи по капиталовложениям. И несмотря на то, что каждый банк в отдельности сделал свой инвестиционный портфель разнообразнее, в том, как банки делали это, никакого разнообразия и близко не было.
Почему банки вели себя настолько одинаково? Во время Великой депрессии, последовавшей за обвалом Уолл-стрит в 1929 году, экономист Джон Мейнард Кейнс заметил на рынке сильный порыв следовать за толпой. «Солидный банкир, увы, не тот, кто предвидит опасность и избегает ее, ― писал он, ― а тот, кто терпит крах точно таким же образом, как и его окружение, чтобы не сойти ни в чьих глазах за виноватого». Когда многие банки инвестируют в одни и те же активы, между этими учреждениями создается потенциальный путь передачи. Если настает кризис и один банк начинает распродавать свои активы, это влияет и на другие организации с таким же типом инвестиций. Чем больше крупные банки диверсифицируют свои капиталовложения, тем больше появляется возможностей для общего заражения системы.
В феврале 2009-го инвестор Уоррен Баффет в своем ежегодном письме акционерам предостерег их о «пугающей сети взаимной зависимости» между крупными банками: «Участники рынка, стремящиеся уклониться от проблем, сталкиваются с такой же проблемой, как те, кто хочет избежать венерических заболеваний, ― писал он. ― Дело не только в том, с кем спите вы, но и в том, с кем спит ваш партнер». Баффет не просто поместил в группу риска, казалось бы, осмотрительные организации, но и предположил, что структура банковской сети сама по себе может провоцировать опасное поведение. Если бы для оказания помощи при кризисе вмешаться пришлось правительству, первыми компаниями в очереди на материальную поддержку были бы именно те, кто в состоянии инфицировать множество других. «Спать со всеми подряд, раз уж пошла такая метафора, может быть выгодно разве что крупным продавцам деривативов, так как в случае чего для них это гарантия помощи от государства», ― заключил тогда Баффет.
Перевод Антона Бундина