Майское снижение цен на нефть более чем на 11% (для Brent) не является чем-то уникальным для мирового нефтяного рынка, знавшего и более резкие колебания конъюнктуры. Однако все равно последовательная в течении нескольких недель динамика цены в одном направлении по нефти всегда вызывает бурную реакцию большого числа комментаторов — от аналитиков и участников рынка до политиков и даже зачастую лидеров общественного мнения по вопросам, далеким от энергетики. Из динамики цен на нефть могут делать выводы и о судьбе зависящих от нефти политических режимов, и о глобальных трендах относительно расстановки сил в мире.
Нервозное и даже паническое, восприятие изменений цен на нефть проявляется и в меняющихся вместе и параллельно с ценой на нефть прогнозах относительно ее дальнейшей стоимости. Комментаторам хочется «попадать в тренд», поэтому при росте цен на нефть нет недостатка в прогнозах, что «она и дальше будет расти» чуть ли не к $80-90 за баррель. При падении же цен на нефть верх берут комментаторы, рассказывающие про «вероятное в дальнейшем» продолжение именно нисходящего тренда. Нефть в этом смысле — все равно что, скажем, биткойн.
На самом деле, разумеется, все прогнозы носят сугубо вероятностный характер, но и массовые попытки комментаторов «поймать тренды» имеют самостоятельное значение. Эти попытки усиливают свойственный современности эффект «гипперкоммуникации», когда многократное повторение сходных суждений (на уровне аналитиков, консалтеров, политиков, обычных медиа) становится самодовлеющим фактором, в том числе влияющим и на экономические показатели вроде цены на нефть. Еще не произошли никакие фундаментальные сдвиги в области спроса и предложения, но само по себе постоянное обсуждение сюжетов вроде «не останавливающегося падения цен на нефть» уже оказывается важнейшим психологическим сюжетом, влияющим на биржи. Тем более с учетом продаж «бумажной нефти» (эти продажи составляют большую часть сделок) и восприятия нефти биржевиками не только и не столько как физического ресурса, сколько как финансового инструмента.
Но психологические настроения могут очень быстро меняться, и тогда эффект гипперкоммуникации будет работать в обратную сторону. Например, большинство аналитиков в качестве причин майского снижения нефтяных цен приводят реакцию трейдеров на новости о торговой войне США и КНР, постепенно перерастающей в «холодную технологическую войну» (именно на новости, а не на данные о произошедшем изменении спроса и предложения на ресурсы). Отметим, что торговая война действительно влияет на настроения спекулянтов. Однако сведение всех значимых для энергетики последствий только к вероятному предстоящему падению спроса на ресурсы со стороны Китая — это очень упрощенная и зауженная интерпретация.
В перспективе гораздо более важным последствием торговой войны, способной потенциально перетечь и в конфликты более высокой интенсивности, включая и силовую форму (вспомним хотя бы проблему Южно-Китайского моря), будет увеличение интереса к российским углеводородам со стороны Китая. Нарастание конфликтности по линии Вашингтон-Пекин обязательно увеличит спрос на гарантированные поставки энергетических ресурсов из России в КНР трубопроводным и морским транспортом вне контроля США и их союзников.
И все же именно «здесь и сейчас» динамика отношений США и КНР скорее неблагоприятна для экспортеров с точки зрения последствий для цены на нефть. Что может перебить данный тренд уже в обозримом будущем? Например, новости о нарастании напряженности в Персидской заливе. Ценовые тренды могут быстро переключиться, если Иран — с учетом ужесточения санкций против него — решит, что ему терять уже нечего и можно поднимать ставки в игре.
До введения первых «трамповских» санкций в мае 2018 года Иран экспортировал более 2,5 млн баррелей в сутки (данные Reuters). В марте 2019 года экспорт иранской нефти, по данным Bloomberg, составил почти 1,7 млн баррелей в сутки (более 36% из них пришлось на Китай, примерно столько же — на Индию и Корею. В апреле 2019 года (данные Refinitiv Eikon) не превышал 1 млн баррелей в сутки. На начало лета, по прогнозам источников западных агентств, экспорт ИРИ упал до критических 0,2-0,4 млн баррелей в сутки.
А раз особо Тегерану терять нечего, то не исключено, что он вновь может вернуться к идее перекрытия Ормуза или шантажа этой темой соседей-производителей и мировых покупателей нефти из Персидского залива.
Президент США Дональд Трамп уже заявил, что якобы договорился с саудитами об увеличении добычи нефти. Но сама Саудовская Аравия на деле эти соглашения однозначно не подтверждает. Нет полной ясности в вопросе о том, способна ли эта страна в одиночку заместить весь выпадающий иранский экспорт: это очень закрытое государство, достоверных данных о ее производственных мощностях нет, а наличествуют либо заявления самих саудовских чиновников, либо приблизительные экспертные оценки.
Также необходимо учитывать вероятность дальнейшего падения производства нефти в Венесуэле из-за масштабного кризиса в стране, а также вероятность снижения добычи и экспорта нефти Ливией с ее новой фазой гражданской войны (в 2018 году добыча нефти в стране составляла около 1,1 млн баррелей в сутки).
То есть не исключено, что одними усилиями саудитов компенсировать выпадающие объемы экспорта Ирана, Венесуэлы и Ливии может не получиться. Даже «самостоятельные» (т.е. «по просьбе США») усилия Саудовской Аравии по увеличению добычи все равно фактически были бы формой разрушения ОПЕК+. И не ясно, согласен ли на это Эр-Рияд. Кстати, из-за майского падения цен более вероятен сценарий снижения обязательств участников ОПЕК+ на второе полугодие 2019, а не полный отказ от них.
Возможно, знаменитые твиты американского президента о том, как хороша дешевая нефть, сменятся твитами о том, как важно поддерживать развитие нефтяной отрасли США.
Фундаментально более важным фактором для цены на нефть, чем торговая война США и КНР, является рост американской добычи. За 2018 год этот рост оказался совершенно феноменальным — примерно на 17% (и это без конденсата), и рост продолжается. По данным EIA, в марте 2019 года США добывали 11,9 млн баррелей нефти в сутки, в конце мая, по предварительным расчетам того же источника, добыча достигла 12,3 млн баррелей в сутки. Инфраструктурные ограничения для роста добычи в США постепенно снимаются, «бутылочные горлышки» (вроде нехватки мощностей экспортных трубопроводов, ведущих к портам) «расшиваются». Не все специалисты по американскому рынку настроены однозначно положительно в плане ожидания продолжения интенсификации добычи нефти, тем более если цены действительно продолжат снижение. Но скорее рост все же будет.
Интересная интрига касается вопроса о том, что будет делать Трамп в случае гипотетического падения цен на нефть ниже $50 за баррель, то есть ниже комфортного уровня для многих компаний, разрабатывающих нетрадиционную вообще и сланцевую в частности нефть.
Трамп един в двух лицах, у него на самом деле две социально-политические роли. Он и президент, обеспечивающий своим избирателям дешевый бензин, и лоббист нефтяного бизнеса, включая сланцевый, который уже стал важной частью американской экономики и который нельзя подвергать излишнему стрессу. Возможно, знаменитые твиты американского президента о том, как хороша дешевая нефть, сменятся твитами о том, как важно поддерживать развитие нефтяной отрасли США (и компаний, добывающих нетрадиционную нефть, в частности) для решения поставленной главой Белого дома задачи «сделать Америку снова великой» и уйти от зависимости от сохраняющегося импорта нефти на территорию страны.
При $40 за баррель Россия за последние годы не жила, и реальный запас устойчивости российской экономической системы находится под вопросом.
Если подобных твитов от Трампа не будет, вероятность того, что ОПЕК+ будет продлено, заметно повышается. Если же продления ОПЕК+ даже в смягченной версии (с пониженными обязательствами участников) не будет, то начнется ценовая война на выживание, которая может оказаться довольно жестокой.
На стороне России будет относительно низкая себестоимость добычи традиционной нефти и готовность балансировать бюджет на уровне не сильно выше $40 за баррель (по крайней мере, таковы декларации российских финансовых властей). Хотя и понятно, что гораздо удобнее для страны цены выше $60 за баррель. Скажем честно, при $40 за баррель продолжительное время Россия за последние годы не жила, и реальный запас устойчивости российской экономической системы (и, соответственно, социально-политической также) находится под вопросом.
На стороне ближневосточных поставщиков окажется еще более низкая себестоимость добычи, чем в России. Но проблемой могут стать раздутые бюджетные траты и привычка населения многих нефтяных монархий к достаточно легкой жизни. Саудовская Аравия, например, в отличие от стран вроде РФ, Казахстана или Азербайджана, так и не пошла на неприятную, но облегчающую функционирование нефтяной отрасли меру под названием девальвация. Возможно, пойти на нее все же придется, что приведет к весьма вероятному росту социального напряжения в королевстве, помноженному на ту же проблему шиитского меньшинства и неоднозначный расклад в элитах королевства относительно поддержки наследного принца Салмана.
На стороне же США будет постепенный технологический прогресс, удешевляющий производство нетрадиционной нефти, но этот прогресс все же имеет свои границы. Ошибаются те, кто ожидает, что «завтра-послезавтра» себестоимость добычи в США сравнится в среднем с аналогичными затратами РФ или стран Ближнего Востока. Но не следует забывать про второй козырь США — мощнейшую финансовую систему и производную от нее способность сланцевых и иных подобных компаний постоянно брать все новые кредиты под обещания в дальнейшем (когда цены на нефть якобы вырастут) все отдать.
Благодаря финансовому козырю при низких ценах на нефть американские компании тоже могут держаться довольно долго, хотя и не вечно. Вопрос: в этом сценарии ценовой войны сойдут ли ближневосточники и/или российские производители с гонки раньше американцев?