Французский артиллерист Любен Гриуа не верил своим глазам. Его пушки косили русских солдат как траву, но противник не двигался с места. Стойкость русских — следствие невежества и суеверия, решил полковник Гриуа. Большинство его земляков и соратников, наступавших летом 1812 года на Москву, думали так же. Они жестоко ошибались.
Недооценка русской армии была не единственным просчетом Наполеона. Он заблуждался и в отношении императора Александра I, который оказался куда расчетливее и дальновиднее своего соперника, говорит профессор Лондонской школы экономики Доминик Ливен. В своей новой книге «Россия против Наполеона» (Russia against Napoleon) потомок знатного остзейского рода фон Ливен восстанавливает историческую справедливость в отношении родины своих предков, двое из которых участвовали в борьбе с Наполеоном.
Редактор трехтомной Кембриджской истории России, Ливен — один из ведущих мировых специалистов по российскому XIX веку и сравнительной истории империй. Это придает дополнительный вес его главному тезису. Ливен доказывает, что Россия и ее царь внесли решающий вклад в крушение французской гегемонии в Европе и установление на континенте прочного мира после двух десятилетий непрерывных войн.
Как ни парадоксально, в мировой исторической науке эта концепция впервые изложена с такой убедительностью. На Западе историю Наполеоновских войн знают преимущественно по французским и немецким источникам. Первые преуменьшали заслуги своих врагов и преувеличивали роль превратностей судьбы, вторые преувеличивали свой вклад в победу и преуменьшали успехи русских союзников. В России же историческую реальность заслонила «Война и мир» — несмотря на то что эпоху Александра Лев Толстой знал слабо и к тому же всячески стремился принизить роль личности в истории. Правда, вытеснение кампаний 1812–1814 годов из русского общественного сознания началось еще до Толстого. Военачальники и администраторы, отличившиеся в войне с Наполеоном, впоследствии либо участвовали в подавлении восстания декабристов (генералы Иван Дибич и Михаил Милорадович), либо занимали высшие государственные посты в николаевской России (военный министр Александр Чернышев, министр иностранных дел Карл Нессельроде, министр финансов Егор Канкрин). Закреплению в благодарной памяти потомства это, мягко говоря, не способствовало.
А заслуги их были более чем существенны. По Ливену, исход схватки с Наполеоном определило не мифическое «народное самосознание», а сильные личности и трезвый расчет. Александр I блестяще разыграл немногие сильные карты, которые были у него на руках. Без его лидерства небогатая и слабоуправляемая страна, какой была Россия в начале XIX века, вряд ли отбила бы натиск противника, опиравшегося на ресурсы всей Европы.
Мир с Наполеоном, заключенный Александром в 1807 году, был крайне тяжел для России. Франция навязала ей участие в так называемой континентальной системе, означавшее полное прекращение торговых контактов с крупнейшим импортером российского сырья — Великобританией. Это нанесло сильный удар по экономике России и в обозримом будущем могло подорвать саму основу ее существования как великой державы. Возобновление схватки с Наполеоном было вопросом времени. И Александр не терял его зря.
Его молодые порученцы Чернышев и Нессельроде организовали в Париже мощную разведывательную сеть. В числе их платных информаторов был министр полиции Фуше, а сводки из французского главного штаба поступали в российское посольство едва ли не раньше, чем к Наполеону. Разведка держала Александра в курсе передвижений наполеоновских войск в Центральной Европе и помогла правильно оценить внутриполитическую ситуацию во Франции. Самодержцу докладывали не только о настроениях во французском обществе, но и о том, что Наполеон ел на завтрак, — важная информация, учитывая, сколь многое во французской политике зависело от импульсивного императора. На основе разведданных Александр пришел к выводу, что Наполеон постарается закончить кампанию в России как можно быстрее, пока не подняли голову его враги во Франции. Так возникла идея стратегического отступления и затягивания войны, которую и осуществили в 1812 году главнокомандующий Михаил Барклай-де-Толли и сменивший его Михаил Кутузов. То, что кампания закончилась разгромом французской Великой армии, во многом следствие ошибок, допущенных ее руководством, но Ливен подчеркивает, что к этим ошибкам Наполеона вынудила совершенно неожиданная стратегия русских. Наконец, без лидерства Александра было бы невозможно ни сколотить антинаполеоновскую коалицию в 1813 году, ни перенести войну на территорию Франции в 1814-м. Ливен убедительно доказывает, что, если бы Александр не перенес боевые действия в Европу, в скором времени Россия столкнулась бы с еще более сильным натиском со стороны Наполеона, который к весне 1813 года собрал новую Великую армию.
Самый красивый план не стоит бумаги, на которой написан, если идет вразрез со способностями исполнителей. Ливен показывает, что, несмотря на поражения в кампаниях 1805–1807 годов, русская армия была сильным институтом, и вовсе не потому, что состояла из беспрекословного человеческого материала. «Безмолвное упорство» русских полков, как назвал этот феномен гений военной стратегии фон Клаузевиц, проведший кампанию 1812 года в рядах русской армии, было не следствием забитости и темноты вчерашнего крепостного. Русский солдат был частью института, который цари начали насаждать еще в середине XVII века, организуя в стране полки иноземного строя. В эпоху, когда не существовало ни средств массовой информации, ни массового начального образования, подвигнуть простых солдат к самопожертвованию с помощью патриотических призывов было невозможно. В распоряжении российских военачальников был другой инструмент — чувство локтя. Новобранец попадал в часть, костяк которой состоял из ветеранов и офицеров, проведших в полку большую часть жизни. Для людей, вырванных из семьи на 25 лет по существу навсегда, полк становился второй семьей, а солидарность с товарищами по оружию — второй натурой.
Другим сильным институтом была меритократия в армии. Со времен Алексея Михайловича русские цари привлекали на службу иностранцев, и эта долгосрочная политика с лихвой окупилась в кампаниях 1812–1814 годов. Исключительно важную роль сыграли в них офицеры и генералы иностранного происхождения — остзейские немцы, французские роялисты, эмигранты из стран, покоренных Наполеоном. Они занимали ключевые посты в штабах и тыловом обеспечении и блестяще справились с задачами, которые оказались не по зубам французским штабистам и интендантам, — от снабжения пятисоттысячной русской армии на европейском театре войны до переброски из глубокого тыла свежих резервов. Менеджерской изнанкой войны часто пренебрегают, и Ливен подробно демонстрирует, что в этом деле русская военная бюрократия оказалась на голову выше, чем ее противник и союзники.
Как настоящий историк, Ливен не может не задаваться вопросом: а не были ли напрасными жертвы, понесенные народами Российской империи? В конце концов, французская гегемония в Европе могла бы сдержать германскую экспансию, ставшую причиной двух мировых войн, и помешать Великобритании превратиться почти на целое столетие в единственную сверхдержаву. Спасая Пруссию от уничтожения, которое готовил Наполеон, Александр не мог предвидеть, каким вызовом для Европы и России станет прусский милитаризм через полвека, отвечает Ливен на свой же вопрос. А британское доминирование в мировых делах было для России даже благотворным, поскольку подъем международной торговли, обеспеченный британским военным и коммерческим флотом, сыграл позитивную роль в экономическом развитии империи Романовых.
Ливен убежден, что в растущем отставании России от Западной Европы, приведшем в середине XIX века к поражению в Крымской войне, не было вины Александра I и Николая I. Для полноценного участия в индустриальной революции Россия была слишком бедна человеческим капиталом — не хватало образованных кадров, а плотность населения была крайне низка. Существовал и технологический барьер: начать индустриализацию она смогла лишь после появления железных дорог, связавших воедино месторождения угля и железной руды. Так огромность, которая спасла империю в схватке с Наполеоном, на десятилетия вперед стала тормозом для ее развития.