Подводные лодки нашим бабушкам нужнее, чем прибавка к пенсии

Зачем нам ценности

Очень неблагодарная тема — ценности в России. Никто особо в них не верит, и я сам, когда начинал бизнес, не представлял, что это такое. Ценности — это общие нравственные нормы, по которым мы с вами живем. Что это такое — нравственный закон внутри нас, о котором говорил Кант? Это когда вам хочется отнять у ребенка мороженое, но вы не можете этого сделать… Бывают обстоятельства, и в России они встречаются на каждом шагу, когда перед нами стоит выбор: придерживаться ценностей или искать оправдания и потихонечку деградировать.

Я всегда говорю молодежи, что самый эффективный бизнес — это самый честный бизнес. И в ответ встречаю ироничные улыбки: «Ну да, не украдешь — не заработаешь, не обманешь — не поедешь». На самом деле, если вы хотите быть успешными в колхозе, то, в принципе, можно добиться частичного успеха без всяких моральных основ. Но если вы ставите задачу стать конкурентным в мировой экономики — без миссии, без ценностного ряда это не удастся.

У нас не очень много компаний, которые продают что-то за границей. Конкурентоспособность их весьма слаба. Поищите русские фамилии среди вице-президентов мировых корпораций. Вы найдете считаные единицы. Что-то недотягивает. Что-то не получается. Именно потому, что с младых лет мы не видим связи успеха с ценностным рядом.

Для меня осознание пришло, когда мы впервые столкнулись с мировыми компаниями. Говорим: для того чтобы быть конкурентным, нужна помощь с налогами, понизьте нам счета. В ответ я слышу от президента Mitsubishi Motors: «Ну что вы! Вы гражданин своей страны, вы должны платить все налоги. Если бизнес после уплаты всех налогов не идет, значит у вас нет бизнеса — не надо им заниматься»…

Державная идеология

Мы стремимся закрыться, закрыть границы для товаров. Не хотим вступать в ВТО. Только что я был в Брюсселе, беседовал с представителем России в Евросоюзе господином Чижовым. Спрашиваю: ну чего с ВТО-то? Он говорит: «Вроде преодолели все крупные вопросы, но теперь все мелкие стали крупными». Какие-то санитарные проблемы… Нам не нравится, что курятину хлором обрабатывают. Чижов так иронично замечает: умолчим, как обрабатывают ее здесь, в России. Но мы продолжаем предъявлять все новые требования. По сути, за всем этим стоит нежелание огромного количества россиян вступать в ВТО. И оно объяснимо — объективно мы чувствуем, что неконкурентны. Мы просто закроем огромное количество предприятий, и обозначится большая проблема — рост безработицы, рост социального напряжения. Но что делать? Если все оставить как есть, это повлечет дальнейшее закрытие страны, «Советский Союз — 2».

Выбор очень тяжелый. Нам придется поступиться одной из национальных ценностей — державностью. Где эти разговоры ни ведешь, все время слышишь: ну вы что, иностранцы ведь скупят у нас предприятия.

Нет такой ценности — державность. Как я это обнаружил? Тост на 9 мая где-то в году 1996-м, у нас работают первые экспаты. Тост, естественно, мы поднимаем за Родину. Рядом сидит британец, и мы ему говорим: пей за свою Родину. Он говорит: да нет, я не собираюсь за свою пить, мне она вообще не нравится. Мы думаем, какой-то ненормальный англичанин. И тут он нам объясняет, что их молодежь воспитывается больше ценностями компаний. «Ценности Coca Cola я знаю, а ценностей Великобритании не знаю», — говорит нам этот парень.

За этим стоит большой культурный разрыв между нами и ними. Каждый из них видит в компании свое маленькое государство. Тот, кто любит конкуренцию, идет работать, например, в Nike, чтобы «сделать» Adidas. Или идет в Hewlett Paсkard, чтобы там быть инженером и делать передовую технику…

Для Запада державные речи не являются ведущими. Они, конечно, иногда мобилизуют. Но иногда они являются тормозом. По моему убеждению, сейчас для нашей страны это огромнейший тормоз. В общем, я в этом не одинок. Я читал трехтомник Витте, он писал, что его как министра путей сообщения заставляли строить железные дороги на пушку, на Дальний Восток — для того чтобы возить солдат. И, кажется, в 1910 году он пишет: сейчас я понимаю, какая это была ошибочная стратегия. Надо было строить между Курском и Воронежем: для того чтобы экономика страны была сильна, и тогда бы мы доминировали в тех странах, где мы хотим.

Недели четыре назад, будучи в Индонезии, я увидел огромную демонстрацию. Спросил людей: чего вы здесь собрались? Я впервые увидел жителей тех мест на картинах Поля Гогена — туземцы с толстыми губами; мне казалось, им еще триста лет до нашего развития. Сейчас эта демонстрация была против спасения какого-то банка. Правительство решило спасти банк и выделило $700 млн. Индонезийцы вышли на улицы. Спрашиваю у парня на мотороллере с флажком: и ты вышел? Да, говорит, оппозиция попросила нас выйти и поддержать, сегодня будут большие дебаты. Наутро открываю газету: правительство отменило решение. То есть эти, как мне казалось, папуасы, могут сегодня без битья витрин, без сжигания машин, выйти на улицы и сказать своему правительству: нет, мы не согласны с тратой $700 млн.

Державный культурный код, конечно, не позволяет этому научиться. Все-таки мы должны поддерживать всегда то правительство, которое есть. Мы всегда между Родиной и правдой, истиной будем выбирать, конечно, Родину, какая бы она там ни была. Иногда будем путать ее с начальством. Для успеха, для эффективности это страшный удар. Это страшное распыление сил. Очень большой культурный разрыв ощущается сейчас буквально на каждом шагу. Мы набираем молодежь из институтов и чувствуем, что не можем оперировать так же легко, как американская или английская компания. Ощущения такие, что наши ребята не успевают схватить, как устроен мир, — не такие доброжелательные. По отдельности — все нормально, вместе — вот не получается. Начинаю изучать, в чем дело, где заложен корень.

Вспоминается такой пример. В городе Бежецк, что недалеко от Москвы, живет егерь Алексей. Несколько лет назад мы заехали на охоту, остановились у него. Двор весь усеян обломками, мусором. Алексей предложил переночевать — выгнал жену и дочку на ночь куда-то к соседям, чтобы мы разместились. У него колодец. Механизм состоит из таких, знаете, четырех палок накрест, нужно их крутить, чтобы достать ведро. Но двух палок я не обнаружил, нужно было как-то изловчаться. Спрашиваю его: Алексей, какого дьявола ты не сделаешь для своих женщин хотя бы нормальную подачу воды? Отвечает: ну вот еще, у меня есть дела поважнее! Тут я поинтересовался: а что за дела поважнее есть у Алексея, у которого весь двор захламлен и даже воду достать — проблема. Алексей, подумав, мне так говорит: ну вот тут американцы Украину захватывают, вот это меня совершенно достало. То есть он целыми днями об этом думает.

Этот пример я вижу на всех уровнях — от президента до последнего егеря. Ощущение, что у нас есть какая-то миссия, что мы должны обязательно противостоять всему миру, конечно, высасывает из нас все возможные соки. Причем поменять это ощущение очень сложно. Оттого что надевают халаты Ford, ничего не происходит. У Шаламова есть такая фраза: интеллектуальное расстояние от мужика до Иммануила Канта (я заменяю это на «гражданина») гораздо больше, чем между мужиком и лошадью. Надо не то чтобы обучать простым вещам, а просто менять ментальность — на открытость, на дружелюбие, на честную игру во всех вопросах — от политического собрания до экономической деятельности.

Если мы не признаем реальность — насколько мы отстали, то очень трудно добиться успеха. Все действия будут неверные, просто потому что нулевая планка неправильно нами определена. Мы начинаем гнуть пальцы и говорить: ну как же, мы ведь в космос летали. И действительно летали. И самолеты наши самые лучшие — и действительно есть какой-то самый лучший параметр, один-два. Но это мешает мобилизации, и для бизнеса, для успеха это колоссальное препятствие. Не видел ничего более сложного для преодоления, чем эта проблема.

Что с народом

Что делать? На самом деле ответ на этот вопрос содержит ловушку. Он заставляет подозревать отвечающего в измене Родине: не хочет ничего полезного для нашей страны сделать, обязательно надо отдаться иностранцам — или кого-то пригласить, или многому учиться. Я не вижу другого пути, как только перестать думать в державной ментальности. Нужно думать только в разрезе эффективного или неэффективного государства, гражданского общества, бизнеса.

У меня взгляд пессимистический. Нам придется выходить из этого долго и, возможно, по частям. Москва и Питер — Северо-Запад России будут быстрее готовы к этому, чем районы Кавказа и др.

Вот хороший пример. В Оренбурге бабушки атакуют меня: дайте нам пенсий. Объясняю, что мы подняли пенсии, еще поднимем, четыре раза уже в прошлом году. Они говорят: нет-нет, вот сейчас как нам жить? Цены на коммунальные услуги поднимаются, а пенсии идут такие же. И тогда я провожу эксперимент, говорю: ну хорошо, я в бюджетном комитете могу проголосовать либо за рост пенсий, либо за четыре новые атомные подводные лодки, которые требует министр обороны. И что, вы думаете, бабушки выбрали? Правильно! Конечно, сначала они говорили: надо и то, и то. Нет, только одно. «Но ведь без подводных лодок у нас и страны не будет», — говорят бабушки, живущие на тысячу рублей в месяц после оплаты всех коммунальных услуг.

Приезжаю в Москву, рассказываю мастеру в парикмахерской эту историю. Она: «Вот оттого что у нас такие бабки, мы и войну выиграли». То есть это будущая бабушка. Быстрых изменений, видимо, не произойдет. Народ готов жертвовать всем для того, чтобы быть грозным, чтобы охранять, и это въедается очень глубоко… Решение вопроса, конечно, кроется в массовом переформатировании сознания. Чтобы мы начинали чувствовать себя личностями и начинали объединяться, могли куда-то пойти и что-то потребовать — как индонезийцы. Бедные люди — у них средняя зарплата $150-215 на заводе, у менеджеров — $400, однако они уже контролируют свое правительство, они уже умеют это делать. У нас обычно говорят: давайте сначала сделаем людей побогаче… Я уверен, не пройдет.

У нас есть телекомпания в Оренбурге. Там мы воспитываем людей уже шестой год, пытаемся им две точки зрения прививать. Никакого эффекта нет. Люди реагируют: «А? Кого это там ругают? Губернатора? Ну, значит, это Петрову что-то надо».

Хотя ставишь задачу: ребята, просто дайте людям возможность не принимать суждения, пока они не услышат две точки зрения… Простым вещам хотелось бы научить: чтобы выслушали и потом делали какой-то вывод. Не так это легко сделать. Я вот попробовал у себя по району поездить. Вы попробуйте прийти в аудиторию другую — рабочие наши, колхозники бывшие, очень трудно говорить. Или просто не верят: «Понятно, любой бизнес — это все жулье, это очевидно. И все начальство — негодяи». Люди не доверяют друг другу, соседу. Самый большой враг — это сосед, хуже даже грузина. Вообще очень тяжелая наследственность и тяжелая ситуация.

Выполнят любой приказ

Наши не только военные, но и гражданские власти под видом защиты страны очень плохо различают преступность приказа. Я думаю, никто из вас не сомневается, что милиционер выполнит любой преступный приказ своего начальника. Ладно милиционер, я видел, и префекты наши говорят: «Мне прикажут, я вас тут пристрелю». Не буду фамилию называть. «Я — исполнительная власть, мне прикажут, я сделаю все». У меня есть знакомые генералы, которые хвастались: вот мы взорвали журналиста Диму Холодова. Я спрашиваю: «Как это вы?» — «Ну, суд-то не доказал». — «Суд не доказал, но вы-то говорите». — «Понимаешь, приказ был». Я спрашиваю: «А тебе прикажут, ты меня тоже взорвешь?» Как-то начинают: «Ну какую ерунду ты говоришь». Видно, что взорвут. Никаких сомнений нет — выполнят любой приказ. Можно поставить любого министра обороны, хоть лошадь из конского полка, все равно они будут подчиняться, потому что приказ начальства выше всего. Все это оправдывается сохранением страны, державной идеологией.

Мне кажется, это заблуждение, что виноваты наверху и, стоит им поменяться, все исправится. Там разные люди, и все очень быстро мимикрируют. Если нас будут миллионы завтра — большая часть наверху станет мгновенно ценностными демократами. У большинства никаких ценностей, кроме карьерных, я не нашел. В парламенте на 80% люди гибкие по всем вопросам. В администрации примерно та же пропорция, насколько я знаю.

В Думе полно нормальных людей. Но это не Дума, это уже Верховный Совет СССР. Еще в каких-то специальных вопросах мы можем что-то улучшить (я могу свои профессиональные вопросы решать: хочу устроить, чтобы продавались машины с номерами прямо в салонах, чтоб техосмотр легче проходил). Но вопросы политические, практические… Почему в залах нет людей? Вы ругаете нас, что мы не ходим туда на работу. Ни по одному вопросу нельзя убедить аудиторию в зале поменять решение, которое у них уже заранее проставлено. Там такой листочек с разлиновочкой, написано «комитет поддерживает, голосовать «за». И вот подходишь к этой фракции, берешь листочек и понимаешь: ты можешь выдвинуть самый убийственный аргумент, можешь Цицероном разливаться по всей стране, ничего изменить нельзя. Даже если одного присутствующего ты убедишь, он же не может отвечать за тех, кто тебя не слышит и где-то в этот момент находится. Поэтому Дума превращается в орган все менее и менее значимый. В целом понятно, что это некоторый крах российского парламентаризма на этой стадии. Это не значит, что Думу надо уничтожать. Но нельзя допускать монопольного доминирования одной партии. Это голосование (на выборах в Думу в 2007 году. — Forbes) было за уничтожение парламента. К сожалению, народ такое решение принял.