10 лет назад, в ноябре 1999 года, цена нефти впервые со времен первой войны в Персидском заливе перешагнула рубеж $25 за баррель. Казалось, это верхняя граница возможного коридора, цена благоденствия, ведь всего годом ранее баррель нефти стоил втрое дешевле. Тогда никто еще не знал, что мир стоит на пороге невиданного скачка цен на ресурсы, а Россию и ее нефтяные компании ожидает период процветания, затмевающий, пожалуй, даже времена брежневского изобилия.
На тот момент в России было больше десятка крупных нефтяных компаний: одна — государственная, две — удельных, а остальные — частные. Существовали региональные монополии, в основном в сбыте и переработке, но для пяти лет реформ и это было немало. Были надежды, что Западная Сибирь станет коммерческим аналогом Северного моря, с живой конкурентной средой, множеством игроков, высокой инновационной активностью. У российских нефтяных компаний была низкая капитализация, но большие запасы, и можно было рассчитывать, что они воспользуются «ресурсной валютой» для покупки места в мировом нефтяном клубе, что в России появятся западные игроки со своими управленческими и производственными технологиями, а российские компании станут работать на мировой арене.
Сухой остаток
Какова картина 10 лет спустя? На первый взгляд все замечательно. Наши компании могут поспорить с западными грандами не только по размеру добычи и запасам, но и по капитализации. Но если взглянуть повнимательнее, поводов для радости станет меньше.
В России осталось семь относительно крупных нефтяных компаний. Одна удельная, одна — недавно еще удельная, самая маленькая — только-только оказалась в частных руках после многих лет застоя, две государственные, еще одна, по слухам, крайне близка к государственным людям и всего две действительно частные («Лукойл» и ТНК-BP). За это десятилетие появился уникальный пример — полностью частная компания, родившаяся не в результате приватизации, а выращенная с нуля на заемные деньги, пусть и из «секонд-хэнд»-активов, купленных с плеча старших братьев («Русснефть»). Но, увы, к нынешнему моменту ее почти нет. Иностранное участие в российской нефтяной промышленности сводится к трем Соглашениям по разделу продукции, разговоры о которых начались еще в советские годы, одному крупному западносибирскому проекту, акционерной доле с весьма ограниченными возможностями контроля над операционной деятельностью в двух компаниях и столь же малой возможностью привносить новые технологии (Conoco в «Лукойле», BP в ТНК-BP). Участие российских компаний в проектах за пределами России, к сожалению, еще меньшее. За 10 лет они даже сократили свою долю в общем пироге в постсоветских странах, например во Вьетнаме.
Но, может быть, улучшилась ситуация в сбыте и переработке? У нас появилось множество современных заправочных станций. Это плюс. Правда, на них до сих пор нельзя заплатить кредитной карточкой прямо у крана, на многих невозможно заправить полный бак и оплатить получившийся объем, надо платить заранее, как в самых неблагополучных районах в Америке. Мало где можно накачать шины — и то только летом. Но станции — это лишь верхушка айсберга.
Возможно, вас это удивит, но в России нефтепереработка — самая выгодная в мире. Настолько выгодная, что в последние годы она субсидировала добывающий сектор внутри компаний. Выгодная, несмотря на отсталые технологические процессы и длинные логистические цепочки, ведь компании поставляют на свои НПЗ сырье с собственных, а не с ближайших месторождений. Но связана эта выгода только с двумя факторами: с тем, что у мелких производителей, не имеющих своих НПЗ, сырье покупается за бесценок, и с тем, что переработка служит калиткой в таможне — государство поощряет переработку сниженными экспортными пошлинами на нефтепродукты (компании платят меньше вывозных пошлин, экспортируя нефть, разложенную на фракции). Страна на этом теряет около 5-7% выручки — нефтепродукты дорого транспортировать. Внутри страны их приходится доставлять до портов железной дорогой, а не трубопроводами, а по морю везти в специальных нефтепродуктовых танкерах. Но считается, что это поощряет техническое перевооружение НПЗ и играет на струнах гордости. Как-никак, экспортируем товар с добавленной стоимостью (который, правда, по прибытии идет на европейские НПЗ для дальнейшей переработки, то есть все равно является сырьем).
Чем, собственно, занимаются нефтяные компании — мейджоры, в ряды которых вроде бы вот-вот встанут наши нефтяники? Сводить их деятельность к добыче нефти на освоенных месторождениях так же нелепо, как видеть смысл деятельности компании Bayer в производстве аспирина. И то и другое — это пожинание плодов, посеянных много лет назад. В реальности как фармацевтические компании в основном заняты разработкой и постановкой в производство лекарств завтрашнего дня, так и для нефтяных компаний центральным является обеспечение своей добычной деятельности на десятилетия вперед. Для нефтяных компаний в это понятие входит множество параметров. Это развитие технологий, которые обеспечат долгую жизнь разрабатываемым месторождениям; технологий, позволяющих вовлечь в разработку запасы, к которым раньше было не подступиться (на глубоководье, в сложных залежах, отравленных сероводородом, географически удаленных); разведка и поиск новых запасов; работа с правительствами — держателями ресурсов. Это организация большого и разностороннего портфеля проектов — такого, чтобы катастрофа с одной его частью не убила всю компанию; организация консорциумов и работа в доле с другими компаниями — как потому, что в одиночку эти проекты поднимать слишком рискованно, так и потому, что нужен опыт многих участников и нужно учитывать интересы многих сторон.
Чего не хватает нашим нефтяникам
Печальная правда российской действительности состоит в том, что при всех своих глобальных амбициях российские компании так и не научились за 10 лет практически ни одному из этих необходимых умений. Последние технические достижения российской нефтяной отрасли — массовое применение гидроразрывов и компьютерное моделирование для анализа поведения нефтяных залежей — не более чем заимствование западного опыта, причем с 15-летним опозданием. Эти технические достижения взяты готовыми и отлаженными, никакого опыта работы с неопределенностями новых технологий российские компании не получили. Если посмотреть на проекты, реализованные за эти годы, список тоже будет очень коротким. Да, мы увидели освоение Тимано-Печорского бассейна, Приобского, Увата, Ванкора — но это, по большому счету, единичные проекты с советским еще заделом, на давно изученных территориях или по соседству с ними. Таким образом, и в плане управления проектами похвастаться особо нечем.
Но сложнее всего у российских компаний с коммерческими навыками, умением договариваться. Проектов, которые делаются совместно несколькими партнерами, в России меньше десятка. Российские компании сейчас — это медведи, которым не ужиться в одной берлоге. Начиная искать проекты за границей, они рассматривают лишь те, в которые можно войти в одиночку, чем заранее обрекают себя на роль игроков даже не второго, а третьего плана.
Российские компании, научившись договариваться с собственным правительством, не могут договориться ни с каким другим. Даже в постсоветских странах они беспомощно удивляются тем проволочкам, которые им чинят, хотя механизмы «отжима», скажем, в Узбекистане, весьма похожи на российские — запутанные системы обязательной национальной технической сертификации, навязывание местных партнеров и т. д.
Долгое время считалось, что российским компаниям не надо идти в мир, экономика нефтедобычи в России такова, что все остальное оказывается менее выгодным, но и это на поверку оказывается мифом. Маржинальная ставка налогообложения выручки (не прибыли!) в России около 90%. При более высокой себестоимости работа и в Мексиканском заливе, и в Северном море, и на шельфе Анголы оказывается более доходной — и компании потеряли много времени, руководствуясь этим мифом. Войти в крупные и значимые проекты за границей непросто: за участие в них соперничают мировые лидеры с внушительными финансовыми мускулами, а также китайские и индийские компании, готовые входить в любые проекты за любые деньги.
Впрочем, для правильного партнера место всегда найдется. Правильного — это способного принести уникальные технологии (тут нашим компаниям, увы, предложить нечего, в отличие, скажем, от бразильской Petrobras), рынки (здесь мы проигрываем китайцам и индийцам) или активы в обмен (тут как раз российским компаниям есть что предложить). Несмотря на то что добыча в России не так уж и выгодна, она была бы интересна западным компаниям — им важно увеличить запасы в своем портфеле, им важна диверсификация, они считают, что смогут на российских месторождениях сделать больше, чем делают российские операторы, и создать стоимость таким образом. В свое время Shell покупала у компании Marathon долю в проекте «Сахалин-2». Marathon не нуждалась в деньгах и в оплату с удовольствием взяла доли в других проектах — это стандартная практика.
Но в России значимые обмены оказываются невозможны, даже если не учитывать нынешнюю неспособность российских компаний нормально работать вместе с кем-то в рамках СП. Законодательство в области природных ресурсов делает иностранное участие в значимых российских проектах практически неосуществимым, тем самым запирая российские компании в национальных границах и обрекая на работу в странах-изгоях, в которых, возможно, и бывает высокая доходность, если проекты смогут доработать до планового горизонта на стартовых условиях, да только уж больно партнеры ненадежны.
Удивительнее всего то, что в такой ситуации оказались компании, обладающие чуть не лучшим человеческим потенциалом в России. Нефтяные компании стабильно находятся в списке самых привлекательных работодателей для выпускников лучших российских вузов, от ГУ-ВШЭ до Физтеха, в них трудится немало людей с хорошим западным образованием и опытом работы. Так что дело не в том, что в этих компаниях не знают, что нужно делать.
Покуда в стране не появятся работающие нефтяная и продуктовая биржи, нефтяным компаниям не будет резона коммерчески отделять переработку от добычи. Покуда существует мелочный контроль со стороны регулирующих органов за разработкой месторождений, компании не станут внедрять динамическое управление добычей. Покуда руководителям страны присуще конспирологическое сознание, а нефтяные компании рассматриваются как агенты влияния в мире, наших нефтяников будут считать именно такими агентами влияния и не пускать в значимые проекты. Покуда нефтяные месторождения считаются «фамильным серебром», предметом национальной гордости, к которому негоже подпускать инородцев, а не обычным бизнес-активом, пусть и со специфическими характеристиками, нашим нефтяным компаниям будет нечего предложить мировому сообществу и у них не будет шанса стать компаниями действительно мирового уровня.
Автор — управляющий консультант исследовательской фирмы IHS CERA. Статья отражает личное мнение автора