Начало истории тут.
Ночью в забаррикадированном узбекском квартале (в махале) под пение муэдзина мы слушали, как дантист-татарин рассказывал, что зубная боль и профессия дантиста вне политики и национальности, как к нему приходят в один и тот же кабинет враждующие между собой лидеры различных движений и лечатся. Вроде все как люди.
Проходит пару часов, не спится перед вылетом на юг Киргизии. Раздается звонок моего мобильного. Звонит знакомая из Москвы и рассказывает, что нашему проводнику по селам вокруг Оша отрезали голову. Отдаю трубку товарищу Аркадию, с которым мы полетели сюда, он слушает подробности. Мыслей на тот момент никаких нет. Позже гибель проводника, сотрудника МВД, и его водителя подтвердят в Оше.
В Бишкеке нам пришлось давать взятку, чтобы вылететь в Ош. Уехать мы не могли, конвои ушли, а часть колонн на Джелал-Абада просто отменили из-за обстрелов дороги. В аэропорту за 20 минут до вылета для нас разыграли целое представление, что билетов нет, а нашу броню продали. Хотя бланки без имен лежали прямо под носом. Закупленную нами гуманитарку (две упаковки обычной воды в хлюпких целлофановых пакетах), тушенку и сигареты отказались принимать в ручную кладь, хотя нехитрая поклажа могла рассыпаться в багажном отсеке. «Для вас же везем!» — не возымело эффекта. Русская девушка, летевшая в Ош к родне наверняка с похожим грузом, была вынуждена переплачивать за перевес, хотя мы дали добро на перерегистрацию веса на нас. Девушка кричала, чуть не сорвалась на слезы, но выдержала. Люди на таможне были непреклонны. То же было и на обратном пути, когда снова за взятку нам нашлось одно место вместо двух на улетающий борт. Мера была вынужденной. Цена за обратный билет в Москву выросла до $600, а проходящие мимо нас служащие МЧС не захотели взять нас на свой борт домой (хотя, надо отдать должное, один из них, самый молодой, некоторое время уламывал старшего взять журналистов).
Аэропорт. Виссарион Алексеевич
Через час после вылета из Бишкека на юг мы встречаем коменданта аэропорта города Ош Виссариона Алексеевича Кима. Считаю, что необходимо ходатайствовать о представлении Виссариона Алексеевича Кима к награде. Посреди хаоса эвакуации, бегающих людей, вооруженных дробовиками и автоматами мутных личностей, моющихся в туалетных раковинах озлобленных и отчаявшихся беженцев он четко, рублено отдает приказ за приказом, спокойно и уверенно руководит людьми, умудряясь выкроить минуту и дать нам свой телефон и ответить на вопросы мигом скопившихся вокруг него людей. На моих глазах он организовывает выделение драгоценной воды и хлеба для туркменских студентов, которые уже много суток безвылазно сидят в аэропорту. Туркменского борта пока за ними так и нет. В это же самое время своих граждан эвакуирует Турция, параллельно на борт российского МЧС оперативно запускают женщин и детей. Приказания коменданта беспрекословно исполняют два-три человека из охраны аэропорта. Прибывают новые автобусы с беженцами. Я смотрю в глаза коменданту и вижу, что он смертельно устал, что, скорее всего, не спал несколько суток, слышу, что он уже охрип, но вижу и то, что он делает свою работу. Его ведомство работает, спасает людей без оглядки на национальность. Работает созданная им команда по разгрузке гуманитарки. Виссарион Алексеевич просит командира самолета взять на борт больше женщин. Тот, извиняясь, отвечает, что уже перегруз и опасно лететь.
По решению коменданта на уходящие в следующие дни борта сажают и российских журналистов. Только благодаря ему мы с Аркадием в итоге чудом улетим из Оша дипломатическим бортом ООН, но об этом позже. Сейчас мы ждем машину, которая должна прийти за нами от начальника УВД Ошской области Омурбека Суваналиева. Пока ждем, я рассматриваю слоняющихся и сидящих на БТР солдат и каких-то ополченцев. Если солдаты на БТР похожи на армию, то остальные одеты и вооружены кто во что горазд. Держат оружие в руках нагло и в то же время пугливо. У всех палец на скобе. Люди в тренировочных штанах и в шлепанцах волочат за дуло автоматы. Мужик, полностью одетый в бундесверовский камуфляж, не может закрепить на голове шлем и дергано направляет на людей автомат. Все выглядит сюрреалистично. Запах гари чувствуется даже здесь, в аэропорту. Сотня вооруженных людей и человек 500 беженцев напоминают кочевое становье в поле.
Ош
Вскоре подъезжает наша машина, милицейская «буханка». Мы запрыгиваем в «обезьянник» сзади за решетку и так и едем в Ош. При въезде в город автоматчики выставили стволы в окна. Вижу первые следы и масштабы разрушения. Начинаю понимать, что это только начало того, что предстоит увидеть. Милиционерам раздаем воду и задаем вопросы, завязываем беседу. Они рассказывают свою версию случившегося. Вообще надо сказать, что вода и сигареты — лучший бакшиш на войне. В эту поездку они для нас много сделали и разговорили многих людей.
Знакомимся с Омурбеком Суваналиевым в его кабинете. Он дает первое толковое, внятное интервью и обрисовывает общую ситуацию. Семь погибших сотрудников, под сотню тел в моргах. Прошлой ночью был минометный обстрел. По ночам стреляют. В городе с Омурбеком работает приехавшая по его просьбе киргизская «Альфа» (на тот момент «Альфа» была в городе всего четыре дня). Относительное затишье, наступившее на юге, я думаю, можно связать с личностью Омурбека. Он пытается хоть как-то навести порядок своими малыми силами.
Он же рассказал о ситуации в узбекских махалях, что власти не могут туда зайти. Неясно, будет ошибкой или нет начать разбирать баррикады у входов в махали, на мой взгляд, через два дня в зоне конфликта это будет преждевременно. Процесс стоит, люди ошарашены и испуганы произошедшим и не готовы начинать переговоры. Любой заход в махали властных структур может спровоцировать новые жертвы.
Чуть позже станет ясно, что власти как таковой в городе все же пока нет, несмотря на обилие прибывающих военных. По домам сидит много людей, оказавшихся заложниками ситуации. По данным Омурбека, таких несколько сотен и одна из важнейших задач — вытащить таких людей. Чуть позже мы увидим их сами, киргизов и русских, которые не выдали погромщикам своих соседей-узбеков.
Тут же просим вытащить одного узбека из киргизского квартала. Он просит у моего друга Аркадия, журналиста, о помощи по телефону еще с утра. Омурбек, надо отдать должное, тут же отдает приказ выделить нам машину и группу спецназа. По лицам солдат видно, что грядущая операция не очень-то им и нравится. Командир группы объясняет, что вывозить узбеков им трудно, так как сами местные киргизы недовольны таким спасением их из кварталов и можно вполне попасть под раздачу своих же единокровных. Другая большая проблема — как и кому отдавать спасенных. Никакой процедуры нет, каждый раз это рискованная импровизация.
Операция «Спасение»
Машина влетает в киргизский квартал, солдаты орут прохожим, чтобы расступались. Люди в страхе шарахаются. Находим дом, высыпаемся горохом, бежим, ошибаемся подъездом. Из окон в шоке уже смотрят соседи. Какая-то бабушка называет квартиру, я размахиваю корочкой, ору, что мы — пресса и что приехали спасти человека. Врываемся в подъезд. Бойцы убегают на последний этаж, я остаюсь с замыкающим, как вдруг открывается квартира на первом этаже. Боец заученно направляет туда автомат, и ствол почти упирается в лицо русской старушке. Бабушка произносит с искренним удивлением: «Сынок, ты меня, что ли, убивать пришел?» Опять ору, что мы — пресса, и успокаиваю бабушку. Наверху слышу движение и крики спецназа. В первую секунду думаю плохое, бегу наверх. Там уже открыта квартира, стоит мужик, белый как мел, и смотрит на вооруженных людей. Ему что-то говорит мой напарник из Москвы. Вдруг из квартиры выводят женщин! Спецура приказывает им намотать на лица тряпки. Людей уводят. Последняя стоящая рядом со мной женщина не может зарыть дверь. Роняет ключи, не попадает в скважину. Она думает, что ее и ее семью увозят на расстрел.
Выбегаем, несемся в машину, людей затаскивают в кузов лицом вниз. Все под крики. С визгом шин стартуем. И почти сразу напарываемся на блокпост киргизов, в нашу сторону идут люди с арматурой. Командир спецназа что-то кричит им воинственно-приветственное, и толпа весело кричит в ответ, поднимает прутья и кулаки вверх. Спасенную семью закутывают в полиэтиленовую пленку, которая нашлась в грузовике. Чтобы голову просто не поднимали. Поворачиваюсь и вижу лицо девочки перед тем, как оно уйдет под пленку. Она прощается с миром и смотрит уже отрешенно на небо. Выехали из квартала.
Впрочем, через пять минут адреналин снова зашкаливает. «Внимание! Собрались! Узбекский район!» — кричит командир группы спецназа. Народ опять ощеривается стволами. Залетаем в полностью безжизненный район. Ни человека. Тишина. Высотное разбитое здание слева. «Могут быть снайперы! Смотреть! Открывать огонь на поражение при движении!» Должна состояться передача семьи узбекской стороне. Тормозим и садимся на корточки за машиной. Здание нас беспокоит. Семью ставят у стены. Атмосфера накаляется. Аркадий предлагает выйти, как журналист, и открыто передать людей узбекам. Кто-то из солдат говорит, что всю группу сразу тогда завалят. Командир встает в полный рост и идет куда-то за угол здания, к которому мы прижались. Слышу, как приказывает валить семью, если его убьют. Люди у стены стоят уже как мертвые. Им уже как будто все равно. Команда «Отпускай» и почти в это же время в здании напротив видно движение. Бежит человек. Огня никто не открывает. Группа и мы прыгаем в машину и под крики солдат и лязганье оружия вылетаем из района. Через 5 минут все начинают шевелиться, разговаривать, курить и пить воду. Операция завершена. Командир отчитывается по телефону. Стресс проходит. Потом уже звонивший и принимающий спасенных узбек скажет, что там, за углом дома, с него взяли $20-25 за освобождение семьи…
Узбекский квартал
Мы селимся в гостиницу, которую передали под казарму прибывающим из Бишкека силовикам. Выходим в поисках еды и попадаем в полуразграбленный магазин, который удалось двум хозяевам и соседям отстоять от толпы то ли узбеков, то ли киргизов. От мародеров. Магазин залит водой из обесточенных морозильников. Покупаем что-то по мелочи. Потом узнаем, что в гостинице есть в одном из номеров негласный чипок со всем самым необходимым и с запредельными ценами.
Идем пешком в узбекскую махалю. Несем сигареты и воду, тушенку и перловку. К тому парню, что звонил и просил спасти семью его соседа. Хотим узнать, что же за семья, и просто увидеть ту сторону. Это наша первая самостоятельная прогулка по городу. Без оружия. Продолжаем наблюдать разрушения, надписи или таблички «Кыргыз» на дверях неразграбленных ларьков и магазинов, множество других непонятных мне надписей, проезжающие мимо машины с вооруженными гражданскими людьми, баррикады. Баррикады вводят меня в ступор. Они просто огромны: контейнеры, гигантские камни, шины, бетонные несущие плиты, перевернутые фуры, автобусы и молоковозы. Как это все можно было быстро физически поместить, передвинуть? На одних руках!
Доходим до узбекского района, каждую секунду ожидая получить пулю из ниоткуда. Знакомимся. Раздаем еду и сигареты, и нас ведут по махалям. Я впервые увидел такое тотальное разрушение человеческого жилья вживую. Если до этого мы видели лишь фасады домов на улицах, то теперь могли залезть вглубь квартала. Нет живого места. Все покорежено, сожжено, разбито. Как такое можно сотворить без применения тяжелой техники, представить трудно. В сожженной школе имени Льва Толстого лежат парты. В больницу не решаюсь даже заходить. Сожженный еще советский аппарат «Газводы» как символ похороненного для многих здесь навсегда детства. Ходим по пепелищу, и я вижу пулевые выбоины и выбоины от крупных калибров техники. В подвалах и под руинами еще могут быть трупы. Американский журналист потом скажет нам через день, что видел обгоревший и неубранный скелет в одном доме. Люди идут рядом с нами, и здоровые взрослые мужики ревут, рассказывают. Идем на кладбище. Показывают свежие могилы. Их штук 20-30. Могильщик тоже плачет. Такое кладбище в каждой махале, а их до десятка на город Ош.
В махалях встречаются и российские граждане. В основном, скорее всего, они этнические узбеки с паспортом РФ. Но встречаю и тех, кто просто неудачно заехал из России в город навестить близких и попал в пекло. Николай из Екатеринбурга показывает мне свой авиабилет. Свой единственный документ. Он прибыл в Ош за день до погромов и теперь не знает, что делать. Выходить на улицу он боится. В целом русских не трогают. Быть может, это шанс и местным русским стать посредниками в переговорах между киргизами и узбеками, узбеки не отвергают такое развитие событий. Это хотя бы какой-то шанс из патовой ситуации.
Вообще, что интересно, в махалях самые активные люди — молодежь. Она живет, передвигается, планирует будущее, разговаривает с журналистами и, рискуя своей жизнью, возит их по селам. Самоотверженные люди, вызывающие уважение. Устраивают спасение детей журналистами, прибывающими сюда уже со всего мира. У узбеков пока нет никакого переговорного органа, никакого самоуправления или лидера. Пока еще шок.
В то же время народ взаперти дуреет. Уже идут слухи, что журналисты — агенты разведки киргизов, ходят и вынюхивают, как и что. Что узбекская молодежь зарабатывает на журналистах. Стали появляться проблемы у тех, у кого жены или родственники киргизской национальности. То есть люди стали морально опускаться, начинают обвинять самих себя, пошел внутренний раздор.
По словам узбеков, речь не идет ни о какой стихийной или спровоцированной извне вспышке насилия. По их мнению, была проведена спланированная операция. За несколько дней до погромов ввели комендантский час, но только для узбеков. Т. е. те лишились свободы передвижения. Через короткое время после утреннего намаза в махали ворвалась техника, следом шли люди в форме, и третьей волной шла толпа мародеров и погромщиков. Шли с самодельными огнеметами. Толпа состояла из тысяч людей. Атака длилась два-три часа, потом стороны откатывались, отдыхали, и начиналось все по новой. И так весь день. Работали снайперы. По крайней мере на видеокадрах из стихийной больницы, которые нам показали, видны четкие попадания в голову и сердце. У узбеков оружия я не видел ни в домах, ни в самих махалях. О мародерах говорили немного, все больше страшные истории пыток и гибели людей.
Мы спрашивали многих, как все началось, с чего. О причинах мало кто смог сказать что-то внятное. Общие фразы о кочевниках и земледельцах, о воде и земле, о том, чья это земля исторически, кто умнее, кто глупее. С каждой стороны свои страшные истории, кто на кого напал первым и что сделал. Силовики больше говорят о «нейтральном» бакиевском следе, не отвергают нарковерсию. Но фактов тоже не приводят. Местные в это мало верят, обвиняя во всем национализм соседей. Но как бы то ни было, сейчас уже не важен сам повод, потому что все переросло в национальную резню, равной которой по ожесточению здесь не помнят.
Уходим из махали уже после комендантского часа. Идти по пустому городу очень неприятно, под ногами шуршат гильзы, иногда где-то за домами раздаются выстрелы. Причем одиночные. Очередь, не знаю почему, как-то в этот момент кажется более обнадеживающим явлением. Доходим до перекрестка, и тут меня уже вовсю берет оторопь. По сожженному чернеющему и еще чадящему перекрестку опасливо куда-то идет семейная пара с коляской. В коляске видна голова малыша. Кажется невероятным, фантастическим инопланетным зрелищем после суток ужаса.
Следующим днем мы пытаемся попасть в Джелал-Абад, взять интервью у Мирослава Ниязова и у его добровольцев из Бишкека. Силовики не могут дать нам машину, а узбеки и киргизы напрочь отказываются ехать через села бывших соседей. В итоге мы едем на границу с Узбекистаном. Граница уже на замке, вернее, часовые стерегут лаз через сетку, который играет роль КПП. Принимают только тяжелораненых. Кругом одни женщины и дети. Много ненависти и никакой гуманитарки.
Блокпост
Отдельная история — это блокпосты. Что в городе, что на дорогах вне. Если есть техника, то еще терпимо. Значит, какое-то подобие власти, армии или милиции. Но стихийные блокпосты непонятных людей — уже очень опасно. Кто? Что? По какому праву? Внешний вид неприятный и угрожающий. Старики с красными лицами с непроницаемыми равнодушными взглядами. Еще хуже блокпосты из молодежи. Те просто агрессивны. Сразу тычут стволы и приказывают вываливаться из машины. Одеты в маски и шорты! Проверяют документы, придираются к каждой цифре или надписи. Узбеков без документов куда-то уводят. Эти же блокпосты устраивают стычки с баррикадами. Но посты в городе поражают другой крайностью. Солдаты подворачивают штаны, вместо ботинок шлепки, ставят кресла и стулья у БТР и сидят с чайничками и термосами, в маечках или по пояс голые, но с автоматом на коленях. На лицах многих — черные солнцезащитные очки. Сплошь все Рэмбо. На БТР видел расстеленные роскошные ковры. На наших глазах задержанному на блокпосте пытались приписать, что он снайпер, когда нашли горсть монтажных патронов и тысяч пять рублей местной валютой.
Для нас собирают видеоматериал, съемки с мобильных, записи слов раненых, кадры из моргов. Люди не верят, что мы сможем вывезти информацию. По слухам, у французских журналистов на блокпосте при обыске отобрали все диски. У нас обошлось, не обыскивали. Какие-то кадры я смотрю прямо в доме, на единственном компьютере на всю махалю. Из морга. Когда доходит до тел покалеченных бабушек, выхожу из здания и сажусь на ступени. Меня не трогают, впервые за все время вокруг меня не собирается толпа. Сижу молча пару минут, но надо встать и идти.
Возвращение домой
До аэропорта нас довозит пожилой киргиз на машине. После прохождения каждого блокпоста материт проверяющих документы и клянет все произошедшие события. Как и многие из встретившихся на нашем пути, он желает нам приехать еще раз в Ош, но уже в хорошие времена. Когда они наступят.
Менее чем через час мы уже в воздухе благодаря коменданту аэропорта. Взлетаем на фоне столбов дыма. Там внизу продолжается страх и ненависть, надежда и отчаяние, идет стрельба и мучаются люди. А еще через час на выходе из аэропорта Бишкека в первом же кафе по телевизору я вдруг слышу, как бодрая ведущая местной новостной программы рапортует зрителям, что, оказывается, в городе Оше все спокойно, по улицам гуляют женщины и дети, несут цветы…