Простить «награбленное». Почему борьба с коррупцией в России неэффективна
Мало кто в России обратил внимание на то, что 30 июня президент России Владимир Путин подписал Национальный план противодействия коррупции, рассчитанный до 2020 года. Событие это показалось рутинным прежде всего потому, что представление россиян о собственной стране как безнадежно коррумпированной стало практически неоспоримым. Но даже если страна поражена коррупцией, это не отрицает возможности борьбы с ней.
Может показаться, что борьба с коррупцией — прерогатива оппозиционных политиков, а власть «по определению» не будет этим заниматься. Российская практика последних лет опровергает это мнение все более решительно. Да, расследования того же Алексея Навального и других активистов действительно предотвратили ряд коррупционных преступлений, таких, например, как переоцененные госзакупки. Но вряд ли можно найти случаи, когда по следам таких расследований возбуждались дела и производились громкие аресты.
В то же время сама российская власть с относительно недавних пор начала довольно радикально бороться с коррупцией в своих рядах. Разумеется, избирательно и, конечно, после сложных внутренних согласований, но начала.
В 2015–2017 годах в стране были арестованы министр и восемь действующих и бывших губернаторов (один из них заочно), возбуждены уголовные дела против десятков вице-губернаторов и массы чиновников федеральных ведомств. Только в Ростехнадзоре за последние три года было арестовано 11 руководителей региональных отделений, из них 7 — только в прошлом году, причем у последнего задержанного конфисковали около 1 млрд рублей наличными. Серьезные встряски произведены в целых регионах, от Республики Коми до Дагестана, от Сахалина до Карачаево-Черкесии, на очереди, по некоторым признакам, Алтайский край и Башкортостан.
Но проводимый российской властью коррупционный «стресс-тест» вряд ли угрожает основам отечественной государственной системы и к тому же воспринимается населением с показным безразличием.
В чем разница борьбы с коррупцией в России и Армении
На мой взгляд, нынешняя борьба с коррупцией в России характеризуется двумя отличительными признаками. С одной стороны, она ориентирована не на демонтаж сложившейся системы, а скорее на передел сфер влияния внутри нее и на избавление от тех «винтиков», деятельность которых либо выходит за рамки допустимого по правилам системы поведения, либо представляется совершенно неэффективной (в публичном пространстве, разумеется, распространяется версия о том, что государство заинтересовано в искоренении злоупотреблений).
С другой стороны, борьба с коррупцией все больше сосредотачивается в руках ФСБ, выходцы из которой контролируют большую часть высших постов в государстве и которая, по сути, становится параллельной «вертикалью власти». Поэтому говорить о том, что сформировавшаяся в последние пятнадцать лет российская политическая элита, будь то в лице своих наиболее заметных представителей или как социальная группа в целом, что-то теряет, будет неверно. Антикоррупционная деятельность в современной России является борьбой, которая ведется с коррупцией как аномалией от лица «приватизированного государства», являющегося воплощением нормы. И она служит прежде всего укреплению существующей стабильности, а не ее подрыву.
Совершенно иначе воспринимается коррупционный «стресс-тест», проводящийся уже несколько месяцев в соседней с Россией Армении. В начале мая к власти в республике на волне массовых протестов пришли силы, враждебно относящиеся к политикам, «владевшим» страной на протяжении предшествующих полутора десятилетий. И борьба с коррупцией стала инструментом легитимации власти не в глазах представителей высших уровней бюрократической иерархии, а целого народа.
Сигнал, который при этом посылается, должен быть намного большей силы. И мы видим массовое возбуждение дел против членов парламента и министров и тотальную «чистку» государственного аппарата — от смены всех губернаторов провинций до увольнения руководства Службы национальной безопасности и других силовых ведомств. Естественной «сакральной жертвой» в подобной борьбе пали пусть и не бывшие первые лица государства, но их родственники, в том числе брат и племянник бывшего президента и премьера Армении Сержа Саргсяна.
Таким образом новая власть в Армении, как и несменяемая власть в России, совершенно верно использует борьбу с коррупцией для укрепления своей социальной базы, которой, повторюсь, в закавказской республике избран народ, а в России — бюрократия. Какими бы разными ни были эти процессы, возникают два вопроса.
Экономические итоги антикоррупционных мер
Первым является вопрос значимости непосредственного экономического эффекта, достигаемого в этой борьбе, ведь граждане, наблюдая за арестами и посадками, надеются на то, что жизнь станет от этого лучше. Экономика России, если оценивать ее в твердой валюте по рыночному курсу, превосходит армянскую в 140 раз — $1,53 трлн против $11 млрд в 2017 году. По данным МВФ, доходы российского федерального бюджета в прошлом году были больше доходов армянского в 94 раза.
Если предположить, что коррумпированность экономик наших стран в исходной точке, например, по состоянию на начало 2018 года была сопоставимой, очевидной оказывается относительно низкая эффективность и российской, и армянской антикоррупционных операций. Самыми большими суммами, попавшими в поле зрения армянских правоохранителей, были незадекларированные племянником экс-президента Саргсяна банковские вклады на $6,8 млн, а также деньги и имущество на сумму $1,5 млн, изъятые у бывшего главы президентской охраны Вачагана Казаряна. В России максимальной из известных сумм стали изъятые у полковника МВД Дмитрия Захарченко $150 млн.
Если сравнить эти цифры, то их разброс вполне соответствует различию масштабов российской и армянской экономик. И тут, какой бы важной ни казалась сама по себе борьба с коррупцией, возникает вопрос: если даже в Армении, где борьба с казнокрадами сейчас выведена на уровень национальной идеи, государство за два месяца вернуло себе не более $40 млн, что соответствует доходам бюджета за пять дней, а в России показатели на порядок ниже, то насколько оправдано такое «сотрясение основ»? Не правильнее ли будет странам, которые хотят реально распрощаться с коррупционным прошлым, подвести под этим прошлым черту и гарантировать масштабную и необратимую легализацию активов, оставив в прошлом дикую эпоху первоначального накопления? Просто потому, что только запуск экономического роста, а не передел награбленного, может реально повысить уровень жизни населения таких государств.
Второй вопрос состоит в том, в какой мере процесс антикоррупционной борьбы является «самодостаточным». Экономики постсоветских стран страдают не столько от коррупции, сколько от экономической политики, сдерживающей активность предпринимателей. Да, коррупция снижает инвестиционную привлекательность любой страны. Но в том же Китае она отнюдь не блокирует экономический рост.
В постсоветских государствах бюрократия восстанавливала свою власть над обществом годами, и демонтировать ее можно лишь системными мерами. Взыскание неуплаченных налогов или посадка чиновника — это куда менее действенные инструменты, чем упрощение фискальной системы, снижение уровня налогообложения или роспуск отдельных ведомств с практически полной сменой кадрового состава, как это было сделано с грузинской полицией при президенте Михаиле Саакашвили.
Если борьба с коррупцией подразумевает перераспределение доходов и подменяет собой обнаружение новых точек роста и обеспечение условий для инвесторов, то она не принесет перемен. С помощью борьбы с коррупцией можно прийти к власти (вспомним пример Александра Лукашенко), можно уничтожить политических противников (это почти наверняка будет сделано в Армении), можно перенаправить финансовые потоки, обеспечить себе популярность в обществе и выиграть очередные выборы, но при отсутствии глубинных экономических реформ ситуация неизбежно начнет возвращаться «на круги своя». Прекрасный пример — современная Украина.
Разумеется, никто не призывает оправдывать незаконное обогащение, будь то в России или в Армении. Однако то, насколько быстро заводит все постсоветские общества борьба с коррупцией, указывает прежде всего на нацеленность граждан на «негативную» мобилизацию и одновременно их неспособность к «позитивной» мобилизации. Люди многократно доказывали свою готовность выходить на акции протеста, потрясать фундамент государственного строя и даже успешно менять правящие клики. Но раз за разом их энергии не хватало на то, чтобы начать строить новое, разумно организованное и экономически эффективное, общество, сделав эту задачу более важной, чем сведение счетов и выявление затаившихся врагов.
Большой ошибкой всех постсоветских стран стало то, что их граждане надеялись перейти к современным экономике и обществу по относительно «ровной» и «беспроблемной» дороге, не принимая неизбежности беспринципного периода «первоначального накопления капиталов» бизнесменами или чиновниками. Сегодня важнейшей задачей является не их раскулачивание, а создание условий, при которых награбленное можно легально использовать не за рубежом, а в экономике собственной страны. В противном случае нам всем — и гражданам России, и гражданам Армении — придется долгие десятилетия искать выход из постоянно возвращающегося прошлого.