Зияющая «бензоколонка». Почему Россия обречена на высокие цены на нефть
Котировки нефти, еще недавно бывшие главной угрозой для стабильности российской «бензоколоночной» экономики, последние месяцы демонстрируют поступательный рост. Пробив уровень в $80 за баррель, нефть стала одним из самых привлекательных инвестиционных товаров, подорожав за год на 54%. Это обеспечило рублю относительную стабильность, даже несмотря на новые ограничительные меры, введенные западными странами в адрес России; помогло федеральному бюджету в первом квартале выйти в плюс на 368 млрд рублей и позволило правительству впервые за многие годы возобновить наращивание резервных фондов.
Сегодня аналитики склонны объяснять рост цен на нефть массой причин как политического, так и экономического характера. Говорится, разумеется, о «нефтяной сделке» ОПЕК и России, заключенной еще в декабре 2016 года и пролонгированной 29-30 ноября 2017-го до конца текущего года, и об устойчивом восстановлении глобальной экономики в условиях низких процентных ставок и соответствующем росте спроса на энергоносители. Об обострении политической ситуации на Ближнем Востоке, опасениях столкновения Израиля и Ирана и о выходе США из «ядерной сделки» с Тегераном. О новой стандартизации судового топлива, могущей нарушить баланс спроса и предложения в ближайшем будущем, и о многом другом.
Все эти обстоятельства, безусловно, важны, как важны и спекулятивные ожидания биржевых трейдеров. Однако мне кажется, что энергоносители являются столь важным для глобальной экономики ресурсом, что обсуждение их роли и перспектив изменения их стоимости не будет сколь-либо полным без оценки сдвигов, формирующихся по мере перехода большинства развитых экономик от традиционно индустриальной парадигмы к современной knowledge-intensive экономике. На мой взгляд, как минимум четыре обстоятельства не могут не приниматься в расчет.
Нефтяные котировки — только рост
Первое и основное заключается в степени зависимости экономики от энергетических ресурсов. В классическую индустриальную эпоху, создавшую современное общество потребления (с начала 1920-х до конца 1960-х годов), рост энергопотребления в США происходил практически в точности пропорционально росту экономики: с 1930 по 1973 год объемы потребляемой в стране нефти увеличились в 5,9 раза, а ВВП в сопоставимых ценах – в 5,6 раза. Но между 1973 и 2009 годом потребление нефти стабилизировалось (рост составил всего 1,4%), тогда как ВВП взлетел более чем в 2,6 раза. Однако особенно важен не сам данный факт, а его «обратная сторона»: соотношение совокупной стоимости потребляемой нефти и масштабов экономики. В 1979 году в США потреблялось 18,5 млн баррелей нефти в день, что в тогдашних ценах составляло $213 млрд в год, или 8,1% американского ВВП. В 2017 году потребление оценивалось в 19,9 млн баррелей нефти ежедневно номинальной совокупной стоимостью $396,6 млрд в год, или 2,04% ВВП США.
Это означает лишь одно: повышение цен на нефть на 30-40% в конце 1970-х годов (реально же котировки нефти в сопоставимых долларах в 1974 году выросли в 3,2 раза по сравнению с 1973-м, а в 1979 году – в 2 раза по сравнению с 1978-м) отнимало у страны 3,0-3,3% ВВП, в то время как их рост вдвое в 2017 году — не более 2%. Иначе говоря, не действует главный аргумент сторонников давления на Запад: высокие цены на нефть более не опасны развитым экономикам, и никакой экономический кризис не может быть спровоцирован подорожанием энергоносителей. Таким образом, главный «исторический ограничитель» для повышения цен во многом исчез. И это, на мой взгляд, является важнейшей причиной того, что их рост вполне может продолжиться к новым максимумам.
Второе обстоятельство вытекает из первого. В основе быстрого развития современных западных обществ лежит стремительный технологический прогресс, но он далеко не всегда обусловлен только стремлением человеческого гения придумать нечто новое. Чтобы оставаться конкурентоспособными, большинство стран применяют специальные программы стимулирования инноваций, ужесточая в первую очередь стандарты энергоемкости, экологической безвредности и технологической эффективности. В такой ситуации повышение цен на энергоресурсы выступает естественным стимулятором развития: если сама «инфраструктура передачи сигнала» уже существует, то неважно, что именно его вызывает – стихийный рост котировок или искусственное завышение цен, как это делается в Европе.
Иначе говоря, снижение затрат на сырье, материалы и энергию, как ни парадоксально это звучит, противоречит логике постиндустриального прогресса. В 1980-е и 1990-е годы многие футурологи предполагали обратное, доказывая, что снижение потребности в ресурсах в конечном счете «уронит» цены на них. Однако такой тренд можно считать заметным лишь в период с начала 1980-х до конца 1990-х годов, то есть в пределах первого, подготовительного, этапа современного технологического перехода. С начала 2000-х годов общий тренд в движении котировок явно сменил направление — нынешние $80 за баррель приблизительно втрое превышают средние показатели 1997-2001 годов, и сглаженные графики за последние 25 лет никак не указывают на перспективы долгосрочного снижения цен. Даже нефть за мифические $250 за баррель, которую нам всем обещал глава «Газпрома» Алексей Миллер в 2008 году, не вызовет коллапса западных экономик.
Третье обстоятельство также не может быть сброшено со счетов. Начиная с середины ХХ века в развитых странах осознали, что экологическая проблема является наиболее серьезной экстерналией индустриального роста. Однако на протяжении всего того периода, который можно назвать временем формирования предпосылок для постиндустриальной хозяйственной парадигмы (т. е. между 1970-ми и концом 1990-х годов), основной акцент делался на повышении эффективности использования ископаемого топлива, в то время как с начала XXI века он стал интенсивно смещаться в сторону изменения методов получения первичной энергии.
В той же Европе объемы ветровой и солнечной генерации выросли в разы (в Германии, к примеру, установочная мощность соответствующих электростанций увеличилась с 2001 по 2015 год в 5 и 220 раз. Возникла и новая система использования данной энергии в том числе и в автомобильном транспорте — число покупаемых новых электромобилей в ЕС выросло за те же годы почти в 190 раз, достигнув по итогам 2017 года 306 000 единиц.
Стремительное снижение себестоимости возобновляемой энергии позволяет ей сегодня успешно конкурировать с традиционной. И для новых отраслей, а также для тех, кто уже установил соответствующее автономное энергоснабжение, резкое падение цен на нефть и газ сродни катастрофе. Учитывая, что здоровая окружающая среда для жителей развитых стран сегодня приоритетна по отношению к темпам экономического роста, интересы «чистой энергетики» давят (и будут продолжать давить) на нефтяные котировки в сторону повышения: чем они выше, чем больше возникает возможностей для развития бизнеса. В результате Швеция, которая с 2013 года обеспечивает более половины своего энергобаланса из возобновляемых источников, к 2026-2030 годам может стать первой страной в мире, полностью отказавшейся от использования любых видов ископаемого топлива. И подобный тренд характерен для многих стран ЕС.
Четвертый фактор может считаться имеющим определенное отношение к геополитике. В последние годы эйфория от победы Запада в холодной войне и пресловутого «конца истории» в значительной мере прошла. И сейчас куда чаще говорят о «возобновлении истории». Соответственно, и вопрос о том, насколько гарантирована «историческая победа» постиндустриальных Европы и Америки над индустриальной Азией, вовсе даже не снят с повестки дня. В такой ситуации высокие цены на энергоносители выполняют две критически важные для Запада функции. С одной стороны, они существенно сильнее тормозят экономический рост на глобальном «Юге», чем на «Севере», так как там энергоемкость ВВП намного выше и эффект ценовых скачков куда заметнее. Иначе говоря, высокие цены сдерживают не столько постиндустриальный, сколько индустриальный мир.
С другой стороны, высокие цены на сырье и энергию порождают классический капкан для стран, специализирующихся на их добыче: снижается мотивация к инновационному развитию; государство утрачивает потребность лояльно относиться к предпринимателям, без проблем наполняя бюджет нефтедолларами; нарастают авторитаризм и автаркия. Классическими примерами жертв высоких цен на нефть могут считаться Венесуэла, Нигерия и отчасти Россия. Поэтому у Запада нет долгосрочных причин опасаться усиления их конкурентов, ведь оно может оказаться далеко не столь устойчивым, каким видится из Москвы или даже Пекина.
Таким образом, если отвлечься от текущих политических и экономических событий, сложно найти серьезные причины, которые бы делали дальнейший рост нефтяных цен невозможным. Напротив, скорее легко обнаружить факторы, способствующие их дальнейшему росту, и целые отрасли, которые получат от такого развития событий очевидные выгоды.
Вечная «бензоколонка»
Покажется ли это кому-то хорошей новостью или плохой, но мне кажется, что положению России как успешной бензоколонки сегодня нет серьезной угрозы. Страна может существовать – и причем довольно успешно и зажиточно – в рамках ее нынешней специализации.
Единственное, к чему нужно готовиться на интервале в 15-30 лет, так это к действительно резкому смещению важнейших очагов спроса на энергоносители в сторону «Юга» по мере того, как Европа перейдет на возобновляемые источники энергии, а США станут энергетически самодостаточными за счет развития своей добычи. Один лишь Китай за последние 25 лет нарастил потребление нефти на 10,4% ее текущей мировой добычи, и, я думаю, это далеко не предел. Если превращение из энергетического придатка Европы в энергетический придаток Азии не пугает Москву, то больших проблем я в ближайшей перспективе не вижу.
Однако куда бóльшие трудности могут ожидать всех нас во второй половине столетия. Совершенно очевидно, что логика развития успешных государств через какое-то время реплицируется и в менее развитых. И тем же китайцам когда-то надоест дышать все более сгущающимся смогом на улицах своих городов. Поэтому через 30-40 лет новым трендом может стать не столько снижение цен на нефть, сколько падение спроса на нее безотносительно цены и сосредоточение этого спроса, например, в химической промышленности.
В такой ситуации проблемой для России станет не столько то, что ее бюджетная система почти наполовину зависит от поступлений от энергетического экспорта, сколько тот факт, что она является одним из крупнейших экспортеров энергоресурсов, и именно ее доля на скукоживающемся рынке будет представляться самой лакомой для конкурентов. Но это совсем другая история, далеко выходящая за временные рамки, которыми мыслит современная российская политическая элита. Которая, на мой взгляд, может быть спокойна: в среднесрочной перспективе повторение 1990 или 1998 годов нам не грозит.