В мае 2018 года — два юбилея, мимо которых не пройти. Пятьдесят лет назад 3 мая в Париже начались первые выступления студентов и молодежи, которые переросли в массовые протесты и всеобщую забастовку, тот «Май 68-го» радикальнейшим образом изменил не только Европу, но и весь мир. А 200 лет назад 5 мая в сонном немецком Трире родился Карл Маркс, чья деятельность в значительной мере предопределила основные социальные потрясения ХХ века. Юбилеи революции и революционера — хороший повод задуматься о том, что произошло за это время с миром и с нами.
События 1968 года, казалось бы, давно и всесторонне проанализированы. Они воспринимаются как апофеоз левого и антисистемного движения второй половины ХХ века, в котором воплотились его основные тренды: антиимпериалистические движения на периферии, кризис массового общества, сексуальная революция, подъем пацифизма, формирование новой молодежной культуры.
Нет сомнения, что современный мир ведет свой отсчет именно с 1968-го, и тем более примечателен момент, на который сегодня мало кто обращает внимание: европейская революция, казавшаяся тогда отрицанием основ, на деле превратила в пыль не сам буржуазный строй, против которого ополчилась, а основополагающие левые идеи и лозунги, под которыми выступали ее лидеры.
Конец 1960-х был периодом наивысшего расцвета традиционного капитализма и порожденного им общества потребления. Экономический рост во Франции в период с 1954 по 1967 год составлял в среднем 5,3% в год, безработица в Германии в 1966-м опустилась до 0,4%, в США 1% самых богатых американцев контролировал 18,3% национального богатства против 41,7% в начале ХХ века, а верхняя планка ставки подоходного налога достигала 90%. Именно в это время не только холодильник и стиральная машина, но и автомобиль стали для жителей развитых стран обыденными потребительскими товарами. Все это реализовалось не за счет «сверхэксплуатации колоний» (они уже получили независимость к началу 1960-х), а вследствие исключительно быстрого развития индустриального производства. Чем проще была его унификация, чем более стандартным оказывалось общество, тем богаче становились все его члены.
Однако то, что всегда казалось желаемым, неожиданно превратилось в главный объект ненависти.
Май 1968-го стал временем, когда наиболее активная часть общества потребовала свободы самовыражения, поставив ее гораздо выше материального благополучия. «Anything goes!» — эта максима, позднее сформулированная Полом Фейерабендом как основная для современного мира, перевернула прежние представления о жизни.
«Новый реализм» воплотился в «требовании невозможного» — и всего несколько десятилетий спустя оказалось, что это невозможное вполне реально: полная личная свобода, невиданные эксперименты в интимной жизни, равноправие меньшинств, информационная независимость и мгновенные коммуникации, возможность перемещаться по миру, в котором исчезают границы и возникают частные армии, а деньги эмитируют не правительства, а чуть ли не любой, кто захочет.
Эти «требования невозможного» были на первый взгляд антикапиталистическими, но при ближайшем рассмотрении они в куда большей степени расходились с основами социалистического мироустройства с его четкими правилами и регламентацией повседневной жизни. Взрыв 1968 года указал на исчерпанность экономики и общества, сформировавшихся в ходе промышленной революции Нового времени.
Парадокс истории состоял именно в том, что если в конце 1960-х новую революцию воспринимали как угрозу капитализму, то сейчас можно констатировать, что она стала его спасением.
Экономический смысл тех событий сводился к масштабной фрагментации потребления и диверсификации потребительских предпочтений. Уйдя в «нишевое» производство, ведущие компании значительно расширили возможности сбыта своей продукции. К тому же нематериальные блага стали цениться выше традиционных предметов потребления, и появились целые отрасли, производство в которых не наталкивалось на какие-либо ограничения. Прежде всего это информационный сектор, но также искусство, медиа, образование и многое другое.
Моральное устаревание товаров, услуг и технологий стало происходить в разы быстрее их физического износа — и тем самым безбашенная свобода создала экономический рост совершенно нового типа. Рост, который всего за четверть века показал, что все социалистические эксперименты — это даже не вчерашний, а позавчерашний день. И если еще в 1963 году Раймон Арон писал, что «Европа состоит не из двух коренным образом отличных друг от друга миров: советского и западного, а представляет собой единую реальность — индустриальную цивилизацию», то в конце 1980-х разрыва между этими двумя мирами не видел только слепой, а еще через несколько десятилетий «заповедниками» современных левацких идей остались разве что Куба, Венесуэла и Северная Корея.
1968 год принес и другие события, важнейшими из них стали паническое подавление «братскими компартиями» реформистского движения в Чехословакии и свертывание квазирыночных преобразований в Советском Союзе. Реакцией на требования свободы в коммунистическом мире стало стремление к предсказуемости и управляемости, которое породило застой и обеспечило плановой системе скорую кончину.
В мире, созданном последними революционерами ХХ века, унификация выглядит лучшим рецептом политического самоубийства, а стабильность — очевиднейшим проявлением маразма и неадекватности. Пятьдесят лет спустя мы видим рецидивы этого ретроградного подхода, в России они проявляются, пожалуй, наиболее отчетливо. Но надежды на то, что одной стране удастся повернуть историю вспять, куда менее обоснованны, чем аналогичные мечты революционеров начала прошлого столетия.
Однако важнейшими следствиями революции 1968 года стали не «изменения классовой структуры», свойственные основным революционным событиям прошлого. «Европейская весна», как сейчас очевидно, спровоцировала две куда более драматичные перемены.
С одной стороны, новая свобода породила экономику, в которой все больше людей, используя свои уникальные способности (причем неважно, в какой сфере они проявляются — в создании компьютерных программ, изобретении новых социальных технологий, спекуляции на рынке ценных бумаг или игре в футбол), открывают для себя мир почти неограниченного богатства, при этом не эксплуатируя других в том смысле, который вкладывался в это понятие в индустриальную эпоху.
Потребители товаров и услуг по личному выбору покупают новые девайсы, загружают новые программы, ходят на матчи и концерты, вкладываются в рискованные финансовые инструменты. В современном мире возникает та экономика «простых товаропроизводителей», которую Маркс считал абстракцией, пригодной лишь для теоретических размышлений. И эта экономика совершает невероятный переворот — она доказывает, что неравенство материальных возможностей, основанное на неравенстве таланта, является допустимым и даже справедливым. По сути, тот технологический прогресс, свидетелями которого мы стали в последние десятилетия, подчеркивает лишь одно: социализму нет места в обществе, если только оно не хочет стоять на месте. Справедливое неравенство — это самый большой вызов традиционным представлениям о должном, и потребуется еще столетие, чтобы человечество окончательно осознало, чем он чреват.
С другой стороны, и новые требования свободы, и новая экономика, создаваемая в условиях этой свободы, отменяют многие предрассудки, когда-то считавшиеся «моралью». События 1968 года, несомненно, подготавливались борьбой за гражданские права в США — и вслед за отменой расовой сегрегации и пересмотром представлений о неравенстве людей из-за цвета кожи пришло время расцвета феминизма, отказа от дискриминации на основе сексуальных предпочтений и в конечном счете для пересмотра традиционных представлений о браке и семье.
Этот процесс столь же объективен и непреодолим, как и формирование экономики, основанной на разнообразии талантов и потребностей: в новых условиях чем более многообразным выглядит общество, тем больше творческих способностей людей оно мобилизует, тем больше предрассудков отбрасывает, тем более серьезные возможности для развития открывает. События того времени расчистили путь к утверждению современного понимания человека — именно как человека, а не как буржуа или пролетария, мужчины или женщины, «традиционного» или «нетрадиционного» в своих сексуальных предпочтениях, верующего или атеиста. Сегодня мы находимся на начальном этапе этого изменения, но процесс начался и будет идти до тех пор, пока государство и общество окончательно не станут сущностями, подчиненными человеку, а не господствующими над ним.
События 1968 года подтвердили, что накопленные капиталистическим обществом противоречия должны были спровоцировать масштабные перемены — тут Маркс оказался прав. Однако вскоре выяснилось, что развитие пошло совсем иным путем, чем предполагали левые интеллектуалы. Вместо резкого «обрушения» капитализма та «общественно-экономическая формация», «прогрессивными эпохами» которой основоположник марксизма называл «азиатский, античный, феодальный и современный, буржуазный, способы производства», стала деградировать медленно, проходя через свои «регрессивные стадии», одну из первых мы наблюдаем сегодня.
Поэтому, выдвигая социалистические, как им казалось, идеи, лидеры 1968 года эффективнее других сработали на разрушение социалистических практик.
И сегодня можно утверждать, что даже если первые 150 лет с дня рождения Маркса не показали ошибочности его ожиданий, последние 50 лет практически перечеркнули его социалистические пророчества — и пришло время сказать левацким идеям «прощай». Заслуга в этом 1968 года и вызванных им процессов огромна и неоценима.