День независимости: расплатится ли экономика Каталонии за самостоятельность

Объявление независимости Каталонией, пусть и отложенное, представляет собой вызов — но не Испании, а самой себе в первую очередь. У королевства в любом случае сохранится налаженная система и внутреннего управления, и внешних связей, а мятежной провинции предстоит создавать все заново. Отделение части от целого всегда оказывается в конечном итоге головной болью для сецессионистов — об этом свидетельствует мировая практика.

Вспомним историю стран Балтии времен первого провозглашения независимости после 1918 года. Их экономики на протяжении столетий были частью экономики Российской империи, а Рига и Таллин служили ее важнейшими портами; уже в 1901 году Рижский порт по торговому обороту (195,8 млн рублей) вышел на первое место в империи. Мощная индустрия Риги (третье место в стране по числу промышленных рабочих) была ориентирована в первую очередь на потребности бездонного российского рынка. Достаточно вспомнить такие предприятия, как Русско-Балтийский вагонный завод, машиностроительный завод «Феникс», судостроительный завод «Ланге и сын», завод резиноизделий «Проводник» (до 14 000 работающих) по объему производства в своей отрасли занимавший второе место в России и четвертое (а по шинам — второе) место в мире.

То же самое можно сказать о текстильных фабриках Нарвы (Кренгольмская мануфактура была одной из крупнейших в мире). Россия была одновременно и крупнейшей сырьевой базой для промышленности Балтии. 63,5% продукции заводов и фабрик на территории Курляндии и Лифляндии шло в Россию, 29,5% — потреблялось на месте, и лишь 7% вывозилось  за границу.

Внутренний же рынок вновь образованных стран Балтии (к тому же разделенных таможенными барьерами) был просто мизерным по сравнению с имевшимися производственными мощностями, а прежний рынок сбыта был безнадежно потерян. Также и транспортная инфраструктура, в первую очередь порты, рассчитанные на грузопотоки большой империи, оказались излишними по своим размерам. Отношения были разорваны не только с Россией. Литва после захвата Польшей ее столицы — Вильнюса, почти на двадцать лет прервала отношения с соседкой, через которую проходили важнейшие транспортные магистрали. В свою очередь Литва захватила Клайпеду-Мемель у Германии, что обусловило напряженные отношения еще и с ней.

Все это привело к затяжной рецессии и необходимости смены экономической модели. Страны Балтии превратились из бурно развивающихся промышленных регионов в поставщиков сливочного масла и свинины. Произошла деиндустриализация — цеха крупных предприятий стояли пустыми, а количество промышленных рабочих составляло около 40% от дореволюционного.

Примерно такие же процессы происходили в Ирландии после обретения независимости в 1922 году, полученной в борьбе против Британии. «Торговые войны» с Лондоном, споры о выплате земельных рент, протекционистские тарифы привели к тому, что страна оказалась на европейской обочине, а ее экономика —  в депрессивном состоянии вплоть до 60-х годов. Из трехмиллионного населения 400 000 было вынуждено иммигрировать, не видя для себя перспектив.

Разумеется, не все сецессии заканчиваются столь драматично. История Европы знает и более цивилизованные примеры, например, отделение Норвегии от Швеции в 1905 году или Исландии от Дании в 1944 году, когда победа сепаратистов не приводила к тяжелым последствиям для экономики. Но надо иметь в виду, что в отличии от Каталонии или Шотландии, Норвегия не была частью единого государства. Со Швецией ее объединяла лишь династическая уния. По всем же остальным признаками Норвегия была вполне самостоятельным государством со своей собственной валютой. Ее экономика не была завязана на Швецию — рыба, молочные продукты, древесина шли на мировой рынок. Судоходные норвежские компании также обслуживали вовсе не потребности Швеции.

То же самое касается Исландии — и наличие собственной валюты, и экспортно ориентированный характер экономики, в которой рыболовство и овцеводство, а также производство алюминия, играли основную роль, а энергетика во многом основывалась на геотермальных источниках. Во всем этом роль Дании была малозначительна. К тому же географически она очень удалена. Но даже в этом случае между Исландий и Великобританией вспыхнули так называемые «тресковые войны» — за право вести ловлю в прибрежных водах острова, поскольку за Рейкьявиком более не стоял Копенгаген.

Но ни Каталония, ни Шотландия, грозящая новым референдумом, не являются де-факто отдельными странами. Они давно и прочно интегрированы в экономику метрополий. Это же касается других потенциально взрывоопасных точек на карте Европы — Бельгии (распад на Валлонию и Фландрию), Фарерских островов, Уэльса, Галисии, Страны Басков, Бретани, Корсики, Южного Тироля, Фризии, Северной Ирландии, области проживания саамов в Норвегии, Швеции, Финляндии, Аландских островов.

Во всех этих случаях последствия могут быть если не катастрофическими, то явно негативными. Да, сепаратисты надеются на мирный исход, но его, во-первых, никто не гарантирует. Как говаривал Карл Поппер, право на независимость оборачивается лишь возрастанием числа угнетенных наций, и количество конфликтов может лишь возрасти. Во-вторых, несмотря на наличие общей валюты, предстоит заново определять параметры вхождения новых стран в зону евро, а это очень непростой и долгий процесс, требующий согласования всех участников еврозоны. После проблем с Грецией, никто не горит желанием принимать на себя новые риски. В-третьих, метрополии могут потребовать защиты своего внутреннего рынка, ввести таможенные барьеры, что также ударит по экономике новых стран. Для той же Каталонии, в которой туристический сектор играет такую важную роль, дополнительные ограничения на въезд и выезд могут стать крайне  болезненными. Но почему Мадрид обязан будет идти ей навстречу? В-четвертых, с независимостью увеличивается бюрократический аппарат (армия, погранслужбы, МИД и т.д.), соответственно, возрастает налоговая нагрузка на экономику.

Впрочем, как показывает та же недавняя история, политические решения, связанные с провозглашением независимости, слабо состыкуются с экономическим анализом. Европа решительно движется от денационализированного состояния к новому национализму, что чревато актуализацией понятия «национальная экономика». Таков неожиданный эффект строительства Евросоюза с его упором на права меньшинств.