Появление летом 2017 года в российском Крыму турбин для строящихся электростанций вызвало множество слухов и споров об их происхождении, уступающее лишь событиям февраля-марта 2014 года и «вежливым людям». Их, к слову, могло и не быть, если бы во время реформы электроэнергетики закладывались не только механизмы гарантированного обогащения немногих за счет всех, но и использовались инструменты системной промышленной политики. Термин «промышленная политика», будучи на протяжении десятилетий «либеральных» реформ чуть ли не ругательным, все же в итоге получил свое признание и был законодательно оформлен в России в конце 2014 года. Однако отсутствие промышленной политики в 2000-е годы привело к тому, что Россия почти потеряла стратегически важную отрасль промышленности.
Напомню, что в 2008 году было закончено разделение РАО «ЕЭС России» на отдельные генерирующие, сетевые и энергосбытовые компании, значительная часть которых была в дальнейшем приватизирована. Для привлечения инвестиций и обеспечения ввода новых мощностей был использован механизм договоров на предоставление мощности (ДПМ), который под угрозой штрафов требовал ввода электростанций в конкретный срок, но гарантировал инвестору продажу мощности и возврат средств в короткие по отраслевым меркам сроки, а также дополнительную доходность за счет продаж электроэнергии.
С применением механизма ДПМ в 2008-2016 годах было введено 22,3 ГВт мощностей, что составило более 61% всех вводов за этот период. Государство получило выполнение планов (к слову, изначально сильно завышенных), инвесторы — выгоднейший механизм, исключающий предпринимательские риски, потребители — колоссальный рост цен на электроэнергию, а вот российские энергомашиностроители не получили практически ничего. Условия ДПМ не были увязаны с задачами по развитию российского энергомашиностроения и защитой отечественного рынка силового оборудования.
На российский рынок массово стали поставляться турбины крупнейших иностранных производителей — Siemens, General Electric, Alstom, Hitachi и др. При этом примечательно, что пришедшие зарубежные инвесторы покупали только импортное оборудование.
Российские аналоги либо отсутствовали, либо не выдерживали конкуренции по тем или иным причинам. Например, единственная российская газовая турбина высокой мощности — ГТД-110 — разрабатывалась еще в 90-е годы прошлого века. Однако все пять построенных турбин ГТД-110 (четыре были установлены на Ивановских ПГУ, еще одна — на Рязанской ГРЭС) в процессе опытной эксплуатации столкнулись с «детскими болезнями», свойственными любой, в том числе и зарубежной, технике, и все имевшиеся соглашения о дальнейших поставках были заморожены, ограничив, таким образом, возможность вывести уже готовый продукт в серию.
В результате доля вводов на базе основного оборудования отечественного производства резко сократилась. Например, без учета АЭС только за период 2008–2011 годов она снизилась с 95,6% до 30,8%. В проекте стратегии развития энергетического машиностроения России до 2030 года мы указывали, что возникшее в результате реформы отсутствие скоординированности между генерирующими компаниями и машиностроителями ограничивает потенциал трансфера зарубежных технологий и собственной инновационной деятельности.
Понимание возникшей проблемы приходило постепенно. Сначала на различных отраслевых площадках начал подниматься вопрос о невозможности проведения ремонта импортного оборудования без привлечения компаний-производителей, что не только увеличивало сроки и стоимость ремонта, но и ставило российскую энергетику в уязвимое положение. Определенный прорыв в осознании глубины проблемы наступил в конце 2014 года на фоне введения санкций и ослабления рубля. Уже в марте 2015 года Минпромторг России сформировал отраслевой план импортозамещения, в который вошли пункты и по газотурбинным технологиям. Но, по сути, было уже поздно — программа ДПМ близится к завершению, потребности в новых энергоблоках нет (перерезерв оценивается в десятки гигаватт), а значит, и нет объема рынка, столь важного при локализации или выводе на рынок нового оборудования.
Существуют и альтернативные примеры из того же времени. Так, в железнодорожном машиностроении в 2000-е годы также стоял вопрос ускоренного создания конкурентоспособной техники. Ее ключевой заказчик ОАО «РЖД» был заинтересован в сохранении взаимодействия именно с отечественными производителями. В результате стратегия развития, принятая компанией, включала пункт о стимулировании трансфера технологий на российские заводы.
Также стратегическое значение атомной и гидроэнергетической отраслей для национальной безопасности государства было учтено путем создания единых профильных холдингов «Росатом» и «Русгидро» и недопуска в данные сегменты иностранных производителей. Как показало время, такой подход сработал только в плюс. Например, сохраненное в атомной сфере взаимодействие позволило реализовать технологический потенциал, и сегодня Россия является лидером мирового рынка, поглощая практически все мировые заказы на строительство объектов атомной энергетики и эффективно развивая новые гражданские сегменты с учетом наработанных технологий.
Несмотря на упущенное десятилетие, возможности для возрождения энергетического машиностроения в целом и производства газовых турбин большой мощности (наиболее проблемного сегмента) в частности еще существуют. Для этого должны быть определены соответствующая современным условиям стратегия развития отрасли, инструментарий поддержки спроса (механизм, который придет на смену ДПМ, каналы для продвижения российской продукции за рубежом), механизмы координации предприятий электроэнергетики и энергетического машиностроения. Главную сложность представляет относительно небольшой объем рынка в перспективе ближайших 10-15 лет, что предопределяет необходимость введения требований по унификации энергоблоков и сокращения номенклатурного ряда оборудования.
Стоит отметить и консолидационные тренды на мировом рынке машиностроения, которые делают конкурентную борьбу еще более сложной. Крупнейшие энергомашиностроительные холдинги General Electric и Siemens расширяются, поглощая в том числе конкурентов (например, обмен активами между GE и Alstom). Во многом это является реакцией на усиление Китая, где также идут по пути укрупнений: так, в 2015 году в одну компанию были объединены два крупнейших мировых холдинга железнодорожного машиностроения — CNR и CSR.
Создание отечественного объединенного энергомашиностроительного холдинга предлагалось уже давно. Выгоды очевидны — эффект масштаба, кредиты под более низкие проценты, возможности государства как акционера «прятать» поддержку от ВТО, синхронизация продвижения на международных рынках и т. д. Однако сначала необходимо нивелировать ключевой риск — время, которое в российских реалиях может занять создание такой компании с учетом борьбы различных групп интересантов.
Так или иначе, проблему отсутствия конкурентоспособных российских аналогов в сфере газовых турбин большой мощности нельзя решить в одночасье. Только активное участие государства в развитии отрасли путем реализации системной долгосрочной промышленной политики поможет снизить зависимость электроэнергетики от поставок импортного оборудования и комплектующих, а также лишить любителей слухов возможности погадать: так чьи же там турбины в Крыму?
Читать также: Притворная сделка: Forbes выяснил детали иска Siemens по «крымским турбинам»