«Как правило, его родные видели его спину», — вспоминает близкий товарищ Антона Носика, в том смысле, что это был человек, непрерывно склонившийся над ноутбуком. Машина по производству текстов, каждый из которых обладал своей собственной уникальностью и нес в себе опыт внутренней свободы.
О творческом пути Носика довольно хорошо известно, нет смысла на этом останавливаться, но важно отметить стиль работы с текстом, который он задавал. Стиль, в котором единственным ограничителем является сам автор.
Его считают отцом рунета; это верно в той характерной черте этого сектора интернет-пространства, которое одномоментно совмещает в себе частное и общественное. Автор здесь преодолевает шаблоны мышления и выражает свою индивидуальность, но не тем, что описывает мелкие подробности частного существования — что ест, где отдыхает и каких кошек любит, а тем, что настраивается на свою сугубо личную волну в отношении к социальной реальности.
Волна эта может казаться истинной или ложной, но это деление на истинное и ложное — лишь следствие уникальности авторской ситуации, того первичного факта, что это — его волна, его самопрезентация, территория его личности. Если этот тезис сжать до одной фразы, то Носик учил не стесняться гражданской индивидуальности, выпадению из мейнстрима, из стереотипов, и эта школа вела к взрывному росту умного контента в интернете. До определенного момента, конечно.
Я думаю, Носик в какой-то момент ощутил, что процесс остановился и даже пошел вспять, что контента все меньше, а шаблонов, избитых решений все больше. Наверное, такая ситуация взрывала его изнутри, стратегией прорыва становился эпатаж, провокация, но и это переставало работать. Чудовищное положение: отличный старт, хороший разгон, и вдруг — что-то начинает барахлить, не ладиться. От отчаяния можно начать винить в этом политическую среду, Яровую, вводимые ограничения, самоцензуру. Но, скорее, дело в более фундаментальных причинах — теряется опыт индивидуальной свободы, мысль становится коррумпированной всей системой товарно-денежно-властных отношений, она начинает встраиваться в заданный (кем, кстати? не ею ли самой) узкий коридор и комфортно обживаться в этом коридоре.
Друзья Носика говорят, что в нем было многое от диссидента советского периода, кухонной свободы, драйва идти по острию ситуации. Особенность диссидентского сознания в том, что в своем радикализме оно несколько упрощает действительность, становится полюсом восприятия, в котором уже не важны подробности — надо долбить по системе (перекличка с интернет-ником Носика). Но, с другой стороны, именно из этой точки задается отсчет для дальнейших тонов и полутонов, развертывается уже более сложная и многомерная картина мира.
Давая в своем опыте понимание тотальной свободы, Носик открывал тем самым для своей аудитории возможности для множества компромиссов: да, вот здесь можно сгладить, смягчить, срезать угол; меньше радикализма, потому что семья, карьера, ипотека, обстоятельства. Эти уступки означали, конечно, отрезание по кусочку от своей свободы, но ведь было же от чего отрезать! Иными словами, небольшая группа публичных интеллектуалов, одним из очевидных лидеров которой был Антон Носик, сначала сформировала пространство этой свободы, чтобы затем уже — ваше право — его можно было пускать в нарезку наподобие колбасы.
Можно, конечно, считать Носика интернет-анархистом. Но в значительной степени это и влияние иудейской культуры; не случайно Носик постоянно носил еврейскую кипу, да и вернулся он в Россию заниматься интернетом после нескольких жизни в Израиле. В еврейской культурной традиции человек постоянно находится перед лицом бога, и, собственно, только перед этим лицом и держит ответ. Перед абсолютным началом можно плясать и плакать, радоваться и кричать от боли, делая без посредников, а «с глазу на глаз», если так можно выразиться, — и в этом диалоге выпадают и рассыпаются промежуточные звенья.
Возможно, интернет стал для блогера земной метафорой божества, возможностью самопроизвольной прямой речи. Кстати, безо всякой гарантии, что эта речь будет услышана. Но любые фильтры, ограничители на пути прямого высказывания казались ему преступлением. Возможно также, что в какой-то момент Носик уже сам стал чистой речью, уже не человеком, а энергией текста. Отсюда свойственна ему и уже русская черта — пренебрежение к телесной оболочке. Очень много кофе, очень много сигарет, очень много внутреннего напряжения (а настоящий диалог — это всегда напряжение). Да, сердце может не выдержать. Оно и не выдержало.