Экономические дискуссии нашего времени ведутся прежде всего вокруг экономического роста. В России сформулирована задача достижения темпов роста, превышающих среднемировые. Сразу оговорюсь, что такая постановка представляется вполне реалистичной. Принимая во внимание уровень экономического развития нашей страны, естественный темп роста ее экономики должен быть выше, чем в Германии, и ниже, чем в Китае. Однако здесь надо принимать во внимание по крайней мере три обстоятельства, особенно четко обозначившихся в последние три десятилетия.
Первое. В отличие от практики предыдущих двух столетий мы видим, что остановка спада не приводит к автоматическому возобновлению экономического роста. В этом смысле столь любимый некоторыми экспертами «поиск дна», то есть остановки спада, перестает иметь магическое значение. Мы видим, что развитая страна может в течение длительного времени находиться в стагнации (первый пример подала Япония). Иными словами, рост не приходит автоматически. Необходимо найти специальные меры по стимулированию роста, причем это оказывается гораздо более сложной задачей, чем выработка антикризисных мер.
Кстати, в определенной степени сами антикризисные меры становятся фактором будущего торможения. Кошмары Великой депрессии 1930-х годов не покидают сознания политиков и экспертов, которые за прошедшие восемь десятков лет наработали мощный арсенал антикризисных средств. Этот арсенал позволяет купировать многие социальные и экономические проблемы, такие как массовое банкротство предприятий и банков, 25-процентная безработица и т. п., но одновременно они и ограничивают то самое «созидательное разрушение» Йозефа Шумпетера, которое расчищает пространство для нового бурного роста.
Поэтому эффективная антикризисная политика должна быть теперь дополнена эффективной политикой роста, отвечающей современным реалиям. И ее еще только предстоит выработать.
Второе. Налицо расхождение долгосрочных и краткосрочных задач. Важно понимать, что меры, которые обеспечивают подъем в ближайшей перспективе, зачастую противопоказаны для долгосрочного роста. И напротив, все, что обеспечивает устойчивый долгосрочный рост (темпом, превышающим среднемировой), не позволяет рапортовать об успехах немедленно.
Это и есть настоящая политическая ловушка: политикам нужны краткосрочные эффекты, особенно те, что привязаны к политическому циклу, то есть к выборам. Но, как известно, политик отличается от государственного деятеля как раз тем, что думает о следующих выборах, а не о следующем поколении.
Именно в эту ловушку попало, между прочим, последнее руководство СССР. Тогда на замедление темпов роста советской экономики в условиях падения цен на нефть попробовали ответить политикой ускорения, которое финансировалось за счет бюджетного дефицита и быстрого роста внешнего долга. Резко наращивались производственные инвестиции безотносительно их эффективности. В результате темп роста в течение двух лет действительно возрастал, а потом произошла экономическая катастрофа. Теперь мы понимаем: темпы экономического роста не могут быть самоцелью, а между экономической стабильностью и крахом может пройти всего три года, причем два из них экономика будет расти повышенными темпами.
Третье. Фундаментальные технологические сдвиги последнего времени требуют существенного пересмотра самой методики экономического роста. ВВП, разработанный в условиях Великой депрессии и ориентированный на реалии индустриальной эпохи, не способен отражать реальную экономическую динамику в ситуации, когда происходит быстрое удешевление продуктов и услуг — гораздо более быстрое, чем в прошлом. Надо честно признать: мы не понимаем в полной мере, что происходит сейчас с экономикой, и еще только предстоит осознать, в какой мере динамика благосостояния в наши дни может описываться показателем ВВП. А ведь, по сути, обществу интересен не темп роста экономики, а реальный рост благосостояния.
Из этого следует простой вывод. Перед страной стоит задача обеспечить устойчивый экономический рост темпом, превышающим среднемировой. Но важнее, чтобы этот показатель был не в статистическом сборнике по итогам 2017 года, а появился в исследовании 2035-го, посвященном развитию двух предыдущих десятилетий.