За новым поворотом. О трудностях выстраивания эффективного сотрудничества с Китаем

В последние годы российская внешняя политика представляла собой политику ожиданий. Когда ЕС и США ввели против нас санкции за аннексию Крыма и поддержку сепаратистов на Донбассе, мы стали надеяться, что Запад вот-вот одумается, спасовав перед ответными ограничительными мерами России. Когда резко пошла на снижение цена на нефть, мы стали успокаивать себя, убеждая, что это ненадолго, так как при нефти ниже $80/бар, как говорил В. Путин в конце 2014 года, «мировая экономика просто рухнет». Когда отношения с атлантическим миром накалились до предела, Россия отправила свой контингент в Сирию, надеясь на создание «единого фронта борьбы с терроризмом» по образцу 2001-го, но и его тоже не случилось. Потом были надежды на Д. Трампа, М. ле Пен и на перемены в Европе. И, думаю, отечественная элита построит еще много воздушных зáмков, пока не научится смотреть на мир более реалистично.

Однако на фоне всех разочарований последнего времени стоит выделить одно, которое, похоже, еще не осмыслено надлежащим образом. Речь об изменении политических ориентиров и повышении амбиций Китая, которое может оказаться для отечественного политического класса столь же неожиданным, как и «предательство» «нашего Трампа».

На протяжении уже долгого времени официальные политологи захлебываются от восторга, строча почти под копирку тексты под названием «К Великому океану» (cегодня вышло уже четыре эпизода этого увлекательного сериала) и рисуя величественные перспективы «поворота на Восток», но привычно забывают географию, которая указывает, что Поднебесная лежит не на восток (в отличие, замечу, от США и Канады), а строго на юг от России (вероятно, переименовать свои легенды в «Последний бросок на Юг» они пока не решаются). Стратеги из СВОПа и «Валдайского клуба» убеждают соотечественников в том, что Пекин счастлив быть стратегическим союзником Москвы и наша «связка» может стать центром оппозиции либеральной глобализации и американскому империализму (последний раз мы слышали об этом из уст российских политологов при задумчивом молчании китайских совсем недавно).

Я бы не советовал обманываться подобными надеждами — причем по нескольким причинам, которые можно разделить на два блока.

Первый обусловлен новыми трендами во взаимодействии Китая и мира

Во-первых, за последние годы китайская экономика существенно изменилась. Дешевая рабочая сила, которой славилась страна, перестала быть дешевой: средняя зарплата выросла с 2007 по 2016 год в 2,5 раза, с 2,08 до 5,17 тыс. юаней в месяц, что составляет по текущему курсу более $750 в месяц. Резко (более чем в 3 раза) взлетели цены на недвижимость в крупных городах, достигнув в Пекине в среднем $10,2 тыс./кв. м (см.: Zheng Yiran and Wu Yiyao. ‘Housing outside capital steals show’ in: China Daily USA, 2017, April 19, p. 15). Для поддержания экономического роста власти стимулируют промышленность через банковскую систему, но сумма выданных кредитов частному сектору уже превысила 150% ВВП, и дальнейшее строительство этой «пирамиды» рискованно. В таких условиях Китай, на время обратившийся к стимулированию внутреннего спроса, видимо, снова попытается начать поиск выгодных зарубежных рынков, а Россия тут выглядит отстающей: импорт китайских товаров к нам, который вырос с 2004 по 2014 год в 5,6 раза, снизился в 2014-2016 годах на 25,2%, и данный тренд не вызывает у китайцев восторга.

Во-вторых, если раньше Китай часто подчеркивал выгоды своей модели государственного капитализма и довольно умело применявшихся протекционистских мер, то в последнее время его акценты стали меняться под влиянием опасений усиления протекционистских тенденций в других экономиках. Не так давно российские и китайские руководители были близки в своей риторике критики свободного рынка, но выступление Си Цзиньпиня в этом году в Давосе, где он заявил о том, что «любая попытка ограничить перетоки капитала, технологий, товаров и людей между [отдельными] экономиками противоречит исторической тенденции», добавив, что «упование на протекционизм похоже на попытку закрыться [от мира] в тёмной комнате» задает совершенно иной тренд. Как, замечу, и его поездка в Мар-о-Лаго на переговоры с Д. Трампом, прошедшие, судя по всему, очень успешно для Пекина. В новых условиях, движимый экономическими интересами, Китай будет с большей вероятностью ориентироваться на Вашингтон, а не на Москву.

В-третьих, в Пекине понимают, что для обретения расположения Америки нужно быть чем-то полезными Белому дому. И это также будет уводить Китай в сторону от России. Уже продемонстрировано снижение уровня китайской поддержки северокорейского режима (чего стоит одна отправка обратно судов с углем); можно, я думаю, ожидать бóльшей координированности шагов КНР и США в ООН и других международных организациях; не исключал бы я и их сотрудничества в антитеррористических операциях. Oбмен экономических уступок со стороны Вашингтона на политические со стороны Пекина может ускорить формирование той Chimerica, о которой пишут уже давно (сам термин был введен Н.Фергюсоном в 2008 году см.: Ferguson, Niall. The Ascent of Money: A Financial History of the World, London: Penguin, 2008), и перечеркнуть надежды России на серьезное возвращение в мировую политику, окончательно отодвинув ее в тот «второй мир», к которому ее относят уже не первый год (см.: Khanna, Parag. The Second World: Empires and Influence in the New Global World, London: Allen Lane, 2008).

Второй блок связан со спецификой российско-китайских отношений

Во-первых, темпы развития Китая и состояние его экономики давно уже не предполагают тех «равноправных» отношений между Пекином и Москвой, в существовании которых пока еще убеждены в Кремле. О том, что «у Китая и России не будет никаких проблем, если Россия смирится с ролью младшего партнёра», я слышу на встречах с китайскими товарищами начиная с 2010-2011 годов. Сегодня ВВП России менее чем на 10% превышает показатель китайской Гуандун; КНР строит столько жилья, сколько Россия за год, за неделю; столько офисов, сколько за десять лет возведено в Москва-Сити, за пять дней; а дорогу от Москвы до Петербурга, которую мы не можем осилить с 1990-х годов — за восемь. Все морские порты России за год переваливают меньше грузов, чем порт Шанхая, а нефти России в прошлом году впервые экспортировала на меньшую сумму ($119,6 млрд), чем Китай — мобильных телефонов ($138,8 млрд). И этот разрыв будет лишь расти, а прежние позиции Москвы на этом фоне будут становиться все более неадекватными.

Во-вторых, Китай давно завершил переход на новый технологический базис, который позволяет ему практически не интересоваться Россией в ином ключе, кроме как в качестве поставщика сырья. Доля готовых промышленных изделий в экспорте России в Китай упала с 19,2% в 2000 году до менее чем 2% начиная с 2012-го (см.: Kuznеtsova, Ekaterina and Inozemtsev, Vladislav. «Russia’s Pacific Destiny» in: The American Interest, 2013, Holidays (November — December), Vol. IX, No. 2, pp. 67–73), а доля сырья превысила таковую в российском экспорте в ЕС. За эти годы положительное торговое сальдо в $4,3 млрд в российско-китайской торговле сменилось отрицательным в $20,05 млрд. При этом Китай не только вынудил Россию начать строить «безальтернативный» газопровод «Сила Сибири», поступающий по которому газ будет продаваться только ему, но и выбирает сегодня почти половину нефти, доставляемой в порт Козьмино, считавшийся альтернативным каналом поставки «черного золота» в другие страны АТР. Стоит также заметить, что Китай давно уже превратился в мирового лидера по введению мощностей возобновляемой (прежде всего солнечной) энергетики (в 2016 году монтаж новых солнечных батарей в стране шел с темпом три площади футбольного поля в... час), что даст КНР значительные дополнительные возможности для ценового «прессинга» российских энергетических компаний в ближайшем будущем.

В-третьих, Россия уверенно проигрывает Китаю «евразийскую» программу развития. Сегодня китайские инвестиции в Казахстан превышают российские капиталовложения в экономику нашего «стратегического союзника» в Центральной Азии более чем в 11 раз; про Киргизию и Узбекистан я не говорю. В Евразийском банке инфраструктурных инвестиций Китай контролирует cегодня 32,4% капитала, тогда как Россия внесла всего 7,1% (по данным сайта Asian Infrastructure Investment Bank). Многочисленные разговоры о том, что Пекин хочет проложить через России и в партнёрстве с нами новый «Шёлковый путь» — не более чем иллюзия; основные транспортные пути строятся от перехода Достык в Казахстане к порту Актау и далее в Азербайджан и Турцию; более того, на продвинутой стадии проработки находится пост через Каспий между Туркменией и Азербайджаном, соединяющий в себе автомобильный и железнодорожный переход с уложенными в его основание нефтяной и газовой трубами пятиметрового диаметра (проект разработан известной итальянской инжиниринговой компанией Toto Costruzioni Spa и оценивается в $20 млрд.). Так что вероятнее всего, что путь Китая на запад будет пролегать не через Россию (про то, что основную роль продолжат играть морские перевозки через Суэц, я и не говорю).

Особенности экономического взаимодействия с Китаем

Иначе говоря, сегодня — в отличие, например, от начала 2000-х годов, когда определённые шансы на это были — ничто не указывает на то, что Китай рассматривает Россию как равноправного перспективного партнера и что Москве следует рассчитывать на глобальное союзничество с Пекином. Между тем, у Китая сохраняется заинтересованность в развитии хозяйственной экспансии на российском направлении, и последняя может стать даже более заметной по мере того, как Китай продолжит сближаться с США и ощущать дополнительную уверенность, что расширение его зоны влияния не встретит возражений на Западе. Вопрос сегодня заключается прежде всего в том, каким образом Россия могла бы вовлечь Китай в более активное экономическое взаимодействие, которое не выглядело бы таким односторонним и примитивным, как раньше.

На протяжении последних пятнадцати лет Китай стремился получать от России сырье и поставлять свою промышленную продукцию. Классическим образцом такого «сотрудничества» было Соглашение 2009 года, в соответствии с которым китайцы могли строить вдоль границы с российской стороны ресурсодобывающие предприятия, а со своей стороны — перерабатывающие. То же самое происходит сейчас и на рынке леса: китайцы скупают 64% всей поставляемой Россией на экспорт необработанной древесины, тогда как переработанная продукция — ДВП и картон — уходят в основном в Центральную Азию, европейские страны и даже в... США. Китайские предприниматели открыто попирают российские интересы и даже законы во многих сферах — например, в организации въездного туризма, где только китайские компании не нанимают российских гидов, создают чёрный рынок билетов и валюты, а также формируют чисто «национальные» кластеры в сфере и гостиничного бизнеса, и общественного питания. Однако всё это происходило и происходит в рамках относительно традиционной парадигмы: китайские компании извлекают прибыль из китайского производства (как в случае с сырьём) или получают доходы от обслуживания китайских потребителей (как в случае с туристами). Если Россия хочет добиться чего-то большего, нужны серьезные, но тщательно продуманные меры, позволяющие избежать двух крайностей.

Методам ведения бизнеса с Китаем  можно учиться у Китая

С одной стороны, при взаимодействии с китайскими предпринимателями было бы правильно использовать те методы, которые прекрасно зарекомендовали себя в самом Китае. Как известно, в ходе реформ правительство не приватизировало крупные предприятия (некоторые из которых до сих пор находятся в государственной собственности), но зато всемерно стимулировало появление новых компаний и ввод в действие построенных с нуля производств. Китай поставил на предпринимательскую инициативу — и выиграл. Россия, напротив, в 1990-е годы ориентировалась на то, чтобы передать крупные производственные объединения частникам — и предсказуемо проиграла, так как обретение огромной собственности, часть из которой предполагала монопольные позиции на рынке, «расслабило» бизнес и позволило, по сути, не пускать на рынок конкурентов (появись у кого-нибудь желание построить новое предприятие с нуля, собственники аналогичных производств могут легко выдавить новичка с рынка ценовой конкуренцией — cм.: Inozemtsev, Vladislav. «Vernarrt in die Vergangenheit: Die Wurzeln des Putinismus reichen bis in die neunziger Jahre zurück» in: Internationale Politik, 2017, № 1 (Januar-Februar), SS. 74–83). Поэтому если Россия хочет получить пользу от китайских инвестиций, их следует привлекать в новые проекты, а не пытаться продать партнерам уже существующие активы — тем более и самим китайцам такой подход окажется понятнее.

Китайцы, как известно, не приняли участия в приватизации «Роснефти» и с большим скепсисом относятся к вхождению в капитал российских энергетических компаний (их участие ограничивается 20% завода Ямал-СПГ и 10% «Вангкорнефти»). Это происходит потому, что китайцы привыкли к относительно самостоятельной работе за рубежом и к полному контролю над своими вложениями. Примером может стать компания PetroChina — по состоянию на конец 2016 года 6-я по объему добычи нефти (4,1 млн бар. в сутки) компания в мире. В отличие от той же «Роснефти» компания демонстрировала органический рост, а не стремилась к слияниям: открыла четыре месторождения нефти в Китае и построила 11 нефтеперабатывающих заводов, вошла в 30 проектов по нефтедобыче от Канады до Индонезии, от Перу до Судана, от Омана до Туркмении. Всего 15% прироста её добычи пришлось на покупки уже действовавших месторождений (у «Роснефти», напротив, «органический» рост обеспечил 9,5% прироста добычи за 2000-2016 годы), остальное было разведано и запущено силами компании. По итогам 2015 года выручка компании составила $251 млрд (у «Роснефти» — 5,15 трлн рублей, или $84,5 млрд), а чистая прибыль — почти $6,2 млрд (все данные — из годовых отчётов компаний). На мой взгляд, России нужно привлекать именно таких партнёров и ориентировать их на разработку новых месторождений, в том числе отменив ограничения, позволяющие только госкомпаниям работать на крупных месторождениях и шельфе.

Другим примером является приход на российский рынок крупнейшего в мире интернет-ретейлера, китайской Alibaba. Компания пока оперирует из Китая и поставляет товары напрямую через систему AliExpress — для которой Россия является третьим по размеру зарубежным рынком и в которой, по мнению китайцев, до 10% розничной торговли скоро уйдёт в онлайн. В такой ситуации, казалось бы, следовало стимулировать Alibaba развивать в России собственную инфраструктуру — но не тут-то было. Похоже, что российские банкиры стремятся к обратному: воспользовавшись корпоративным конфликтом, сбыть внешним инвесторам уже готовое — в данном случае крупного и единственно успешного отечественного онлайн-ритейлера «Юлмарт» с продажами более $1,2 млрд в год, развитой инфраструктурой, включающей склады в 20 и центры обработки заказов в пяти городах, а также с самыми широкими возможностями доставки большинства товаров в города с населением от 200 тыс. человек. Сегодня, на фоне рутинного конфликта между акционерами, российские банки (и первый среди них наше «банковское всё», Сбербанк) потребовали досрочного возврата кредитов и приготовились к банкротству компании, намереваясь предложить её активы китайским инвесторам. Верящий в партнёрство с Китаем и умиляющийся успехам Джека Ма Герман Греф вполне может выгодно продать Alibaba активы «Юлмарта» — но что это принесёт России, кроме как предсказуемую остановку в строительстве новых складов и засилья китайских товаров (сегодня доля российской продукции в поставках через AliExpress составляет всего 5%)?

Опасности «размена» экономики на политику

С другой стороны, не следует в отношениях с китайцами путать экономику и политику. В Китае заметно перепроизводство в целом ряде отраслей, и оно может в ближайшие годы стать ещё более очевидным. Классическим примером является строительство. Сегодня Китай — безусловно самая крупная стройплощадка на планете (на неё приходится более половины мирового объёма жилищного и инфраструктурного строительства). В России рынок намного более узкий, но существует как проблема высоких издержек, так и сложных технических решений (первые практически «включены в стоимость» нашей бюрократической системы, вторые встают на повестку дня из-за непростых отношений с Турцией). В такой ситуации нет ничего более естественного, чем максимальное привлечение китайских инвестиций в отдельные проекты, каждый из которых (даже скоростная железная дорога Москва — Казань) при этом не делает партнёров заложниками друг друга. То же самое можно сказать, например, также о банках и финансовых компаниях. Страна, которая в 2016 году, уверенно обогнав зону евро, стала крупнейшей по объёму активов финансовой системой в мире, не имеет практически никакого финансового бизнеса в России — и с учётом того, насколько слабой является наша банковская индустрия, эта ситуация выглядит аномальной. Сейчас китайские банки редко выдают российским компаниям кредиты (накопленные ссуды не превышают, согласно статистике Банка России, $1,8 млрд), но выход непосредственно на российский рынок снял бы для них многие проблемы и серьёзно подтолкнул развитие российской экономики. Напрашивается участие китайских компаний в развитии мобильной связи и интернет-сетей, локализации производства в России оргтехники и компьютеров, и т. д. — причем все эти проекты должны быть максимально «деполитизированы» и все решения по ним должны приниматься в рабочем порядке, как это и происходит тогда, когда китайские инвесторы действуют в Европе или Соединенных Штатов.

Однако в Москве постоянно стремятся к противоположному. Контракты с КНР (типа знаменитой «сделки века» по газу, по итогам заключения которой сейчас строится газопровод «Сила Сибири»), заключаются в присутствии лидеров государств и считаются доказательством «нерушимого сотрудничества». Но что в этом хорошего, если в итоге, как мы уже отмечали, появляется труба, рассчитанная на единственного потребителя и, соответственно, дающая ему монопольные права? Я вовсе не уверен, что хозяйственное сотрудничество с КНР, не всегда выгодное для российской стороны, следует продолжать и наращивать в значительной мере по политическим причинам, тем самым укрепляя «стратегическое взаимодействие» между Москвой и Пекином. На мой взгляд, это крайне опасный тренд, особенно если он проявляется в отношениях с таким мощным союзником, как Китай. «Размен» экономики на политику нам удаётся плохо: за двадцать лет отечественные власти списали более чем $150 млрд бывшего советского долга — зачастую таким платежеспособным странам, как Ливия, Монголия, Ангола и Вьетнам, будучи убеждены в том, что такой «жест доброй воли» откроет российским компаниям возможности для бизнеса в соответствующих странах. Надежды, однако, не оправдались нигде.

То же самое касается попытки «приручить» соседей, которые оказались в сложном экономическом положении: кредиты Украине не обеспечили её лояльности; многочисленные финансовые вливания в Центральную Азию не предотвратили её дрейф в сторону того же Китая; про более чем $100 млрд, за долгие годы потраченные на субсидии и трансферты Белоруссии, я и не говорю — они породили нахлебника, который сейчас получил над Кремлём огромную власть. Поэтому как не стоит продавать Китаю уже существующие активы, так не надо и политизировать взаимодействие с ним, стремясь к каждодневным хозяйственным выгодам, а не к абстрактному «партнерству».

В поисках взаимовыгодного партнерства

До последнего времени тактика китайского бизнеса в России сводилась к тому, чтобы получать от нас сырье на максимально выгодных условиях и на собственной территории производить из него товары с высокой добавленной стоимостью, в том числе и для поставки в Россию. Порой для их сбыта создавалась более или менее развитая торговая инфраструктура. Китайцы активно развивали туристскую отрасль в России — но опять-таки ориентируясь на собственных граждан. Иначе говоря, для Китая российский рынок оставался малоосвоенным — в отличие от рынка многих азиатских и даже европейских стран. Суммарные оценки китайских инвестиций в российскую экономику колебались в последнее время в диапазоне от мизерных (и не вполне реалистичных) $1,7 млрд до не менее нереальных $33 млрд, но даже если взять усреднённую цифру, они составили не более 1,4% от накопленных прямых китайских инвестиций за границей, что поставило бы Россию на 11-е место в списке наиболее важных направлений для китайских инвестиций за рубеж. Для самого крупного соседа и, если судить по словам лидеров наших стран, стратегического союзника, это недопустимо мало. Поэтому я уверен, что китайские инвестиции нужно привлекать в страну, а китайским компаниям — оказывать всяческое благоприятствование, но только до тех пор, пока взаимодействие остаётся взаимовыгодным.

Сотрудничество России и Китая в последние годы выглядит крайне идеологизированным и напоминает мне один хорошо известный сюжет из далёкого отечественного прошлого. В XIII веке, когда монголы захватили и разорили большинство русских городов, волна их нашествия не достигла Новгорода. Местный князь Александр в ту пору был занят отражением другого нашествия — крестового похода, предпринятого немецкими рыцарями для того, чтобы понести католичество дальше на Восток и обратить русских в свою веру. Молодой князь дважды нанёс врагам поражения — после чего отправился в Сарай, а затем и Каракорум, где объявил себя вассалом монгольского хана и выразил готовность платить дань Орде. Так как монголы были одним из самых религиозно толерантных завоевателей, этот шаг позволил новгородцам сохранить себя в лоне православия, хотя и заплатить за это высокую экономическую цену. Сегодня Россия, похоже, идёт на политический союз с Китаем из сходных соображений: в отличие от Запада, который сделал доктрину демократии и прав человека своей «гражданской религией», которую он пытается распространить по миру, Китай остаётся совершенно лояльным к любым политическим режимам, из сотрудничества с которыми он способен извлечь материальную выгоду. Отвернувшись от Европы и Соединённых Штатов, Россия стремится найти в Китае сильного союзника, партнёрство с которым не требует неприемлемых для наших властей политических изменений (подробнее см: Inozemtsev, Vladislav. «Russia Pivoted East Centuries Ago» in: Moscow Times, 2014, May 28, p. 8). Такое сотрудничество может казаться очень привлекательным с точки зрения целей сохранения российской «индентичности», однако его экономическая цена может быть неприемлемо высокой. Мне не кажется, что сегодня, в относительно деидеологизированную эпоху, такую цену стоит платить.

Если Россия хочет выстроить в наступающие десятилетия конструктивное экономическое взаимодействие с КНР, нам нужно не столько стремиться придать ему элемент «исключительности», а напротив, поместить нашего партнера в самую что ни на есть конкурентную среду. В последнее время, как известно, быстрым темпом идет улучшение отношений России с Японией; С.Абэ, прибывающий в Москву с очередным официальным визитом на следующей неделе, привезет, судя по всему, с десятками инвестиционных предложений. Китаю нужно дать понять, что политика России на восточном и южном направлениях была и будет «многовекторной» — что Пекин должен соревноваться с Сеулом и Токио за наиболее интересные инвестиционные возможности в России, а не диктовать свои условия, даже если китайские руководители и считают Москву младшим партнером. Только при таких условиях Россия и Китай смогут оставить позади один период своего сотрудничества и открыть новый, более перспективный. Только в случае если в нашем партнерстве экономический и политический «треки» останутся разделены, а не окажутся смешаны, за новым поворотом нас будет ждать красивая и прямая, а не разбитая и извилистая дорога.