Колбасные поезда на кисельных берегах. Особенности сельского хозяйства в России
Тем, кто вырос в СССР, хорошо известно, что не было в стране отрасли более гиблой и безнадежной, чем сельское хозяйство. Его «поднимали» от пятилетки к пятилетке, пока не пришлось закупать зерно в Канаде и США. «Деревенщики» писали жалостливые повести — неудивительно, что в стране погибающего сельского хозяйства возник этот особый подвид литератора и сам жанр произведения об умирании «настоящей жизни», утрате корней и устоев. В свою очередь, «колбасные поезда» стали темой городского фольклора ничуть не меньше, чем когда-то кисельные берега.
И это притом что Российская империя являлась житницей Европы и ее же масленкой. В 1910 году председатель совета министров Петр Столыпин констатировал: «Сибирское маслоделие дает золота больше, чем вся сибирская золотопромышленность». Надо сказать, что маслоделие было еще сравнительно новой отраслью, развивавшейся в пореформенной России. В 1870 году оно составляло только 0,1%, достигнув к 1913 году доли 4,7% вывоза. Накануне Первой мировой войны Российская империя была крупнейшим экспортером прежде всего зерновых культур. Доля нашей страны в мировой торговле составляла 22,1% (для сравнения: у Аргентины — 21,3%), только по пшенице — 24,7%, а по ячменю — даже 75,8%. Другой феноменальный успех был достигнут в экспорте яиц: 50% мирового рынка приходилось именно на российские яйца.
До революции Россия оставалась преимущественно аграрной страной. Производители фейк-истории даже приписали Черчиллю фразу, будто Сталин принял страну с сохой, а оставил с атомной бомбой. Справедливости ради отметим, что Черчилль ничего подобного не говорил. Похожую мысль в малоизвестной манчестерской газете высказал другой англичанин, коммунист Исаак Дойчер, чьи имя и фамилия, видимо, показались отечественным публицистам-государственникам кощунственными.
Тем не менее в Российской империи более 75% населения действительно было занято в сельском хозяйстве и смежных отраслях. При этом ежегодное потребление сельскохозяйственных машин и инвентаря в 1890 году оценивалось в 5 млн рублей, а к 1912 году — уже в 131 млн рублей, так что гиперболу Исаака Дойчера едва ли можно признать вполне корректной. Но важно другое. Сельское хозяйство «страны с сохой» давало от 54% до 55,7% дохода. Именно аграрный сектор, как сегодня нефтегазовый, являлся главным источником валюты — вывоз продукции сельского хозяйства достигал 89,5% всего экспорта (в современной России нефть и газ дают две трети экспорта).
Хотя русское сельское хозяйство во многом оставалось еще экстенсивным, нет сомнения, что именно оно могло стать надежным фундаментом стремительного развития экономики России, не случись в ней революции.
Джо Стадвелл, главный редактор China Economic Quaterly, в своем блестящем анализе азиатского экономического чуда доказал, что в его основе лежала прежде всего реформа сельского хозяйства. «Почему земельная политика так важна для развития страны? — задается вопросом Стадвелл. — Ответ прост: на ранних стадиях развития в любой стране три четверти населения, как правило, занято в сельском хозяйстве и живет на земле… Когда основные ресурсы государства сосредоточены в сельском хозяйстве, именно развитие данной отрасли позволяет бедным странам быстрее всего увеличить объем производства».
Сравнивая разные модели модернизации в Азии, Стадвелл пришел к выводу, что грамотная земельная реформа предопределила «самый впечатляющий успех в послевоенной мировой истории экономического развития». Речь идет прежде всего о Японии, Южной Корее, Тайване, позднее Китае, которые значительно опережают другие азиатские экономики при в общем-то равных стартовых условиях. Так, душевой ВВП в Индонезии и Таиланде составляет в год соответственно $3000 и $5000, а в Южной Корее и на Тайване — $20 000 (цифры 2013 года).
Большевики, которые пришли к власти в частности под лозунгом «Земля — крестьянам», смогли эту власть удержать только благодаря массовой поддержке деревни. Ликвидация помещичьего землевладения и обещание справедливого перераспределения земли в пользу трудящихся на ней людей привлекли крестьян на сторону красных. Экономический расцвет эпохи НЭПа стал триумфом этой политики и породил у многих, даже белых эмигрантов, иллюзию возрождения России. На этом этапе еще было возможно развитие страны по модели, исследованной Джо Стадвеллом на материале азиатских послевоенных экономик: «Знаменитые восточноазиатские корпорации начиная с Японии эпохи Мэйдзи до послевоенной Кореи и современного Китая заработали свои первые миллионы, адаптируя продукцию к запросам сельских рынков». Кроме того, растущая сельская экономика, как помним, обеспечивала надежный приток иностранной валюты.
Ставка на индустриализацию в ущерб продуктивности сельского хозяйства, напротив, привела, по мысли Стадвелла, к затяжному экономическому кризису на другом развивающемся рынке — в Латинской Америке. Растущая потребность городского населения в продовольствии вымывала валюту, которая шла на импорт недостающего продовольствия. Случившийся в советской России «великий перелом» 1928–1929 годов можно, конечно, объяснить склонностью городских элит, правящих бедными странами, недооценивать фермеров, но суть его была в другом. Сталин методами чудовищного насилия в течение нескольких лет монополизировал единственный надежный экономический ресурс страны, приносивший валюту, превратив миллионы людей в рабов (крестьяне были лишены паспортов до 1974 года). «Страна с сохой» стала фундаментом самой масштабной диктатуры XX века. Неудивительно, что в итоге эта страна больше не могла себя прокормить.
И только к началу нулевых последствия этой политики, по крайней мере для аграрного сектора, можно считать изжитыми. Устойчивый рост сельского хозяйства, который, по оценкам премьер-министра Дмитрия Медведева, составил 4,8%, стал центральной темой этого номера Forbes. Рост агропромышленного комплекса, который нельзя связывать только с продуктовыми антисанкциями, очевидно открывает перед экономикой России новые перспективы. Их еще только предстоит оценить.