С начала глобального кризиса, то есть примерно с 2008 года, наблюдается замедление темпов экономического роста, и если поначалу это замедление представлялось временным явлением, которое будет преодолено в обозримом будущем, то по прошествии почти десятилетия стало ясно, что ситуация гораздо более сложная. Экономисты заговорили о грядущей длительной стагнации (secular stagnation), политики начали адаптироваться к новым реалиям, результатом стал резкий и бурный рост популизма.
У торможения много причин и объяснений. Анализ этих причин уже находится в центре внимания экономистов. И, несомненно, современный рост станет одной из основных тем будущих экономических, политологических и политэкономических дискуссий.
Одна из причин замедления глобального роста — замедление Китая и Индии, естественное по мере достижения ими определенного уровня экономической зрелости и приближения к более стабильному состоянию развитых стран. Торможение могло бы быть компенсировано появлением новых возможностей для ускоренного трансфера технологий в другие страны и регионы мира, например в Африку, однако этот вопрос носит пока скорее политический и институциональный, чем экономический характер.
Отчасти торможение может объясняться циклическими факторами — низкой инвестиционной активностью, что выражается в характерном для большинства развитых стран превышении сбережений над накоплениями. Это связано с высоким уровнем неопределенности, естественным в период технологического обновления и ожидаемых структурных реформ.
Однако проблема, похоже, не сводится к замедлению глобальной динамики или к особенностям современного делового цикла. Опыт Японии последних 25 лет показывает, что безотносительно к мировой конъюнктуре экономика развитой страны может стагнировать на протяжении продолжительного периода, при этом обеспечивая высокий (или даже медленно растущий) уровень благосостояния и не сталкиваясь с острыми социальными проблемами.
Поначалу казалось, что это специфически японский феномен, однако сейчас уже достаточно очевидно, что мы столкнулись с новым феноменом, который требует изучения и выработки адекватной политики. В аналогичной ситуации уже пять лет находится Евросоюз. С риском долгосрочной стагнации сталкивается и современная Россия, для которой «достижение дна» (что активно обсуждалось на протяжении 2015–2016 годов) не означает возврата к устойчивому росту.
В традиционной модели экономического развития, проходящего через спады и подъемы, основной вопрос кризиса сводится к тому, на каком уровне остановится спад, после чего должен начаться экономический рост. Ход событий после 2008 года отчетливо демонстрирует: остановка спада может вести к стагнации или анемичным темпам роста, то есть восстановление роста не происходит автоматически. Тем самым меняется суть антикризисной политики: она не может больше ограничиваться противодействием спаду, но должна предлагать меры по обеспечению приемлемых темпов роста (или по повышению потенциального роста). В этом состоит главный вызов нынешнего глобального кризиса и суть того, что в последние годы принято называть «новой экономической реальностью».
Можно говорить об интеллектуальном вызове, аналогичном кейнсианской революции. Только тогда речь шла о необходимости включения некоторых автоматических антикризисных регуляторов (для смягчения последствий кризисов), а теперь встает вопрос о необходимости формирования специальной политики обеспечения роста.
Для объяснения этого феномена появилось несколько гипотез — циклического, технологического, политического и статистического характера. При всем различии этих вариантов они не являются абсолютными альтернативами друг другу, и реальная ситуация является результатом их некоторой комбинации.
Циклические факторы
Здесь торможение объясняется недостаточностью совокупного спроса, что проявляется в отрицательном разрыве между инвестициями и сбережениями. Хронически недостаточный спрос будет сдерживать рост ВВП и производительности, и даже близкие к нулю процентные ставки не будут стимулировать экономический рост, о чем обстоятельно пишет Лоуренс Саммерс. В этом же направлении действует и фактор неравенства, поскольку застой доходов большинства и избыточная их концентрация у меньшинства ведут к наращиванию сбережений в ущерб спросу, создавая тем самым дополнительные стимулы к торможению.
Технологические особенности
Другой подход объясняет торможение ограничениями со стороны предложения, прежде всего предложения инноваций; этим вопросам посвящены исследования последних лет Роберта Гордона. Речь здесь идет о возможном замедлении технологического прогресса, меньшем эффекте технологических инноваций для производительности, особенно в сравнении с технологической революцией рубежа XIX и XX веков. Фактически такой подход подразумевает исчерпание современного экономического роста, каким мы его знаем с середины XVIII столетия, что является одной из ключевых загадок современной экономической науки — и экономической истории в особенности.
Впрочем, некоторые сторонники объяснения торможения технологическими факторами придерживаются оптимистической интерпретации проблемы: технологическое торможение является временным феноменом, поскольку существуют временные лаги между внедрением новейших технологий и распространением их влияния на другие отрасли, а тем самым на рост ВВП и производительности. Эта точка зрения имеет основания и в недавнем экономическом опыте. Так, в 1987 году Роберт Солоу заметил, что «эпоха компьютеров видна повсюду, кроме статистики производительности». Спустя примерно 15 лет это влияние уже отражалось в статистике и не требовало каких-то особых доказательств. Однако для этого должно было произойти серьезное преобразование бизнес-моделей, не сводимое к широкому внедрению компьютеров в производственные процессы. Можно предположить, что со временем влияние инноваций найдет отражение и в статистике экономического роста. Тем более что в наше время прослеживается формирование принципиально новых моделей управления и форм бизнеса.
Политический фактор
Третий вариант объяснения торможения связан со спецификой политических процессов (и их влиянием на экономику). Речь идет о фактическом приоритете краткосрочных политических задач перед долгосрочными структурными. Для предотвращения острых социально-политических последствий кризиса (и с учетом непростого опыта Великой депрессии 1930-х годов) правительства развитых стран пошли на беспрецедентные меры по спасению существующих предприятий и банков, закрыв тем самым возможность «созидательного разрушения». (Аналогично действовало и японское правительство в 1990-е годы, создав проблему зомби-банков и предприятий.) Мягкая денежная политика (сверхнизкие или отрицательные процентные ставки) не столько стимулирует экономическую активность, сколько облегчает долговое бремя государства и корпораций, поскольку благоприятна для должников за счет интересов кредиторов. Тем самым предотвращается волна банкротств.
В более жесткой интерпретации центробанки взяли на себя функции, схожие с центральными плановыми органами советского типа, в задачи которых входит недопущение кризисов и банкротств. Принятые ими меры «остановили падение цен на активы и тем самым спасли огромные состояния. Но это также помешало достаточному количеству молодых предпринимателей и инвесторов пойти на риск открытия новых предприятий». Все это тормозит выход из кризиса на годы, если не на десятилетия. Без созидательного разрушения со всеми связанными с ним тяготами политического и социального характера стагнационную ловушку не обойти.
Фактически здесь политические интересы начинают доминировать над экономическими, то есть обеспечение текущей социально-политической стабильности — и результаты ближайших выборов — оказывается важнее, чем повышение эффективности и производительности. Ориентация на узко понятые политические цели и групповые интересы ведет к торможению институциональной и структурной модернизации, а тем самым и к торможению роста. Политически понятное стремление не допустить рост безработицы может вести к потерям в эффективности и конкурентоспособности. Более того, нередко политика, быстро приводящая к позитивным сдвигам в экономической динамике, оказывается неэффективной и даже вредной в среднесрочной перспективе.
Из сказанного следует, что денежно-кредитная политика может купировать кризис, не допустить его развертывания, но сама по себе еще не ведет к устойчивому росту. Как известно, рост требует структурных и институциональных реформ — тем более в условиях качественного обновления технологической базы общества.
Особенности статистических измерений
При обсуждении экономического роста особое место занимает проблема его адекватной оценки. Ряд исследователей обращают внимание на то, что статистика ВВП занижает реальный уровень производства и благосостояния. ВВП появился в 1930–1940-е годы и впоследствии получил оценку «одного из величайших изобретений ХХ столетия». Однако фундаментальные технологические сдвиги последнего времени, появление новых управленческих моделей, отражающих эти новые технологические реалии, создают качественно новую ситуацию в экономике, которая плохо улавливается принятой в минувшем столетии статистикой. Измерение реального ВВП, учитывая все произведенные (реализованные) товары и услуги, не отражает значительную часть стоимости (продукта, не обязательно материального), которая произведена, но не может быть оценена существующими методами. Ключевую роль в этом играет проникновение информационно-коммуникационных технологий во все сферы общественной жизни, трансформирующее само понятие благосостояния и, соответственно, возможности его измерения. Радикальный рост эффективности бизнеса и персонала позволяет удовлетворять потребности и обеспечивать рост благосостояния, используя гораздо меньше трудовых и материальных ресурсов.
Сказанное можно пояснить на примерах. Во-первых, беспрецедентно растет количество бесплатных благ и услуг, связанных с IT-технологиями, не говоря уже о быстром удешевлении (темпами, опережающими инфляцию) вновь выводимых на рынок продуктов. К ним относятся и очевидные выгоды, которые получают экономика и потребитель от социальных сетей. На общение с IT-системами люди расходуют много времени, причем это способствует росту их благосостояния (в том числе и развитию бизнеса), однако в статистику роста это попадает в лучшем случае как доход от рекламы. Во-вторых, новейшие технологии (например, 3D-принтер) способны существенно удешевлять выпускаемую продукцию. В-третьих, появляются новые продукты (товары), объединяющие в себе различные функции и значительно более дешевые, чем совокупность разных устройств, вместе выполняющих те же функции (iPhone, например). В-четвертых, ряд товаров и услуг переводится в цифровую форму, наиболее ярким примером чего может служить переход от бумажных книг к электронным, которые, будучи в разы дешевле, предоставляют ту же услугу и к тому же за более короткий промежуток времени. В-пятых, появляются принципиально новые бизнес-модели на основе IT, символом (и примером) чего стал Uber. Uber снижает спрос на автомобили, значительно повышая степень их эксплуатации в сравнении с такси, не говоря уже о личных автомобилях, а за этим следует снижение спроса на производство сопутствующих автопрому товаров и услуг. Тем самым обеспечивается рост благосостояния (и потребления). Все перечисленные технологические, производственные и управленческие инновации негативно сказываются на принятой статистике ВВП.
Обсуждение проблем экономической динамики далеко от завершения. Эти сюжеты в обозримом будущем останутся в числе основных тем экономической дискуссии и политической борьбы, равно привлекая как теоретиков экономической науки, так и практиков экономической политики.