Когда политологи пытаются найти точку отсчета, для определения того момента, с которого началось нынешнее противостояние России и Запада, многие берут в качестве таковой Мюнхенскую конференцию по безопасности 2007 года. Прозвучавшая на ней речь Владимира Путина вызвала сильный резонанс и долго сохраняла свою актуальность.
Десять лет назад мир был совершенно другим. Это был мир до Обамы и Трампа, до независимого Косово, до войны с Грузией, до «арабской весны» и «Евромайдана», присоединения Крыма и «войны на Донбассе». Соответственно, речь Владимира Путина в зависимости от точки зрения можно считать либо зловещим объявлением программы грядущих потрясений, либо неуслышанным предостережением о трагических последствиях.
Вернемся в 2007 год Это был последний год первого президентства Путина, в конце его он объявит Дмитрия Медведева своим преемником. Внутри России шла работа над «национальными проектами», а в верхах проходило своеобразное состязание-смотр за право стать наследником — между тем же Медведевым и Сергеем Ивановым.
Россия, провозгласившая устами Суркова концепцию «суверенной демократии», начала «вставать с колен», как было принято тогда говорить, а ее экономика стремительно росла на нефтедолларах. Чеченская фронда была подавлена, политическая оппозиция — разгромлена еще на выборах в сезон 2003/2004 годов, когда стало понятно, что пресловутая «вертикаль» — всерьез и надолго, а предназначение системных партий — служить декором в Государственной Думе, а несистемных туда никогда не допустят, и Минюст их не зарегистрирует. Путин мог считать в сложившихся условиях, что он готов к серьезному разговору с Западом, опираясь на крепкий и надежный тыл. Можно предположить, что он пришел к власти в 1999 году, имея уже вполне четкое представления о должном, но озвучивать его раньше времени не желал.
Следует добавить, что речь прозвучала уже после 11 сентября 2001 года, после интервенции в Афганистан и Ирак, после «оранжевой революции» на Украине и других «цветных» в других республиках бывшего СССР. Таким образом, Путин не только осмысливал уроки 1990-х — эпохи максимального ослабления России, но и делал выводы из уже наметившихся тенденций начала века.
Если вкратце, то суть того, что Владимир Путин предлагал Западу в Мюнхене десять лет назад, сводилась к следующему: «вести с Россией business as usual, не лезть с поучениями, не создавать конфликта интересов у российских границ». Ответ Запада, прозвучавший тогда же, можно представить как «business as usual не получится, от политики принципов мы не откажемся, на постсоветском пространстве будем проводить свой курс, не согласовывая его с Москвой». Иными словами, налицо было устойчивое противоречие между «политикой интересов» и «политикой принципов». Разумеется, это широкое обобщение. Часто и Запад пренебрегает принципами во имя вполне осязаемых интересов, нередко и Россия поступается оными ради принципов. Тем не менее расхождение между realpolitik и политикой, основанной на продвижении ценностей демократии, действительно основа недопонимания между Западом и Россией.
Десять лет назад было бы трудно вообразить, куда недопонимание заведет к сегодняшнему дню мир, несмотря на все уже тогда прозвучавшие апокалиптические прогнозы. В то время эксперты скорее пугали себя и читателей, не веря в возможность кровавого противостояния по образцу сегодняшней Украины.
Почему же РФ не желает интегрироваться в западные структуры подобно Эстонии или Словении? Этот часто звучащий вопрос, не такой уж наивный. Или, как сформулировал его один российский журналист, проживающий в Чехии: «Отчего Россия не может стать страной наподобие Канады»?
Ответ коренится в разном историческом опыте, который обуславливает разное видение картины мира. Запад в целом относится к революциям положительно (тут за основу берется Американская революция), в РФ же хорошо усвоили, что революционные изменения — что 1917-м, что в 1991-м несут неисчислимые беды. Это несовпадение в оценках ярко было продемонстрировано во время «арабской весны»: с каким энтузиазмом люди на Западе восприняли «пробуждение народных масс», которые «отстаивали свое достоинство, выражали протест против тиранических режимов, увлекаемые мечтой о демократии», и с каким глубоким скепсисом узнавали россияне новости о революции в Ливии, Египте и других странах региона.
С позиций сегодняшнего дня можно сказать, что скептицизм жителей РФ оказался более оправданным, нежели оптимизм европейцев или американцев. Важно отметить, что Кремль занимает оборонительную позицию в противостоянии с Западом. Понятно, что ни о каком «восстановлении империи» речи не идет. Военные действия в Грузии стали ответом на «размораживание» конфликта в Южной Осетии. И никогда бы РФ не пошла на присоединение Крыма, если бы не свержение Януковича.
Но трагизм в том, что Запад не может остановиться, ибо является заложником своих представлений о прекрасном. Не поддержать народные протесты для него нереально, ибо это вызвало бы острый внутриполитический кризис. Поэтому невозможно себе представить, чтобы лидеры Берлина и Парижа, чьи представители подписали компромиссное соглашение в период Евромайдана, потребовали бы его соблюдения от Яценюка и Турчинова, которые буквально на следующий день его нарушили.
В настоящем не просматривается никаких перспектив того, чтобы ситуация начала исправляться. И избрание президентом Трампа мало чем может помочь, поскольку у него с евроатлантическим истеблишментом разногласия всего лишь стилистические. Сделанные Россией в 2014 году в кризисной ситуации шаги — включение в свой состав Крыма и поддержка сепаратистов «на Донбассе», также вряд ли будут пересмотрены и тем самым задают долгосрочный вектор политике. Поэтому высказанные в Мюнхенской речи тезисы еще долго будут определять политику Россию в отношении Запада.