Сирийские события ставят крест на двадцатилетнем периоде относительной определенности в мировой политике.
Башар Асад вряд ли мог мечтать о такой известности. Сын диктатора, он не чаял идти по стопам отца — в наследники метил его старший брат, который погиб в автокатастрофе, — и желал дружить с сильными мира сего. Но войдет в историю, помимо своей воли, как последний и крайне жестокий ближневосточный автократ (монархи не в счет, у них другой источник легитимности).
«Арабская весна» застала врасплох всех мировых игроков, а в такой ситуации определяющей становится быстрота и точность реакции — отсюда и страх оказаться «на неправильной стороне истории». На практике это означало как можно быстрее и убедительнее «сдать» партнера-диктатора и приветствовать «демократическое пробуждение». Историческое значение происходящего неоспоримо. Сирийская эпопея завершает этап международного развития, когда структурирующим фактором являлось деление на «правильную» и «неправильную» стороны.
Эта эпоха начиналась рядом с местом нынешних событий. «Буря в пустыне» в 1991 году знаменовала невозможное прежде единение сверхдержав, да и всех остальных, ради того чтобы наказать агрессора и восстановить порядок. До тех пор симпатии в любом столкновении разделялись: Запад за одних, советский блок за других. Горбачевское «новое мышление» поставило СССР под знамена «цивилизованного мира». Изгнание Саддама Хусейна из Кувейта было официально объявлено первым актом «нового мирового порядка».
Суть подхода, которым руководствовались победители в холодной войне, можно упростить так: в любом международном конфликте есть «правая» сторона, заслуживающая поддержки, и «виноватая», заслуживающая наказания. В случае с Ираком оспорить подобную оценку было невозможно: имела место явная агрессия. Однако в дальнейшем речь, как правило, шла о запутанных междоусобных противостояниях. Но поскольку в основе западной политики всегда лежала четкая идеология, вместо посредничества использовалось давление — вплоть до массированной интервенции — на «силы реакции». То есть смена режима, поскольку стороной, препятствующей нормальному развитию, признавалась формальная власть. Практические результаты этого подхода не убеждают: вмешательства 1990-х и 2000-х годов не обеспечили долгосрочных решений ни одному из конфликтов — от Боснии и Косово до Афганистана и Ливии.
Сирия, судя по всему, переломный момент. Черно-белая картина «сил добра» против «сил зла» в сложном поликонфессиональном и многонациональном сообществе выглядит чрезмерным упрощением. А ослабление Запада на фоне роста других центров влияния не позволяет даже США столь легко и произвольно применять силу, как это было еще недавно. Наконец, появление России в качестве «госпожи Нет», заставляет идти в обход формальных процедур (санкция Москвы на вторжение в Ливию в 2011 году стала исключением, которое впоследствии только усилило нежелание России соглашаться на подобное). А после опыта «Ирака-2» (интервенция 2003 года без санкции СБ ООН) желающих игнорировать правовые нюансы поубавилось.
Сирийский режим обречен, так что результатом этой кампании будет провозглашение победы прогрессивных сил, как это было и в Ливии. Однако, вероятнее всего, это последняя коллизия подобного рода. Сирию ждет хаос. Никакой прозападной демократической власти там не будет — дай бог хоть какую-нибудь. Демократия в арабском сообществе вообще скорее уводит регион от союза с Западом, чем наоборот. Какой будет, например, демократия в Саудовской Аравии, до которой рано или поздно докатится волна перемен, думать не хочется. Сирийский кризис закрывает целую главу — когда реализуемыми считались иллюзии «нового мирового порядка» по лекалам 20-летней давности и в духе многократно опровергнутой теории «конца истории». Мир окончательно вступает в состояние неопределенности.