С русской культурой что-то не так. Иначе зачем ей столько охранников?
Первый, кого я встречаю в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки (в просторечии «Ленинки»), — сержант. Из сержантского бедра торчит кобура, сквозь потертую, мятую кожу проступают рельефные очертания пистолета. Жарко, верхние три пуговицы сержантской рубашки расстегнуты, на потной груди налипла цепь из желтого металла. Сержант берет мой читательский билет, изучает фотографию, затем требует «направление». Никакого «направления» не существует в природе: на профессиональном языке бумажка, обосновывающая мой визит в данное архивное учреждение, называется «отношением». Мы вяло препираемся из-за терминов, и сержант начинает изучать мое «отношение».
«Отношение» вообще довольно смешная бумага. Суть ее в том, что организация, в которой я работаю, просит разрешить мне познакомиться с архивными документами и объясняет тему и цель моих изысканий. Сам по себе этот подход совершенно дискриминационный: он предполагает, что все исследователи должны быть приписаны к какой-то конторе и что кому-то сотрудники архива разрешат читать «подлинные записные книжки» кн. Бориса Ивановича Куракина за 1711–1714 годы, а кому-то нет. Но дело даже не в этом. Допустим, что такие ограничения неизбежны по практическим соображениям. Очевидно другое: сержант совершенно некомпетентен судить об обоснованности заявленной в моем «отношении» темы. Более того, у него нет никаких возможностей проверить, существует ли моя организация на самом деле или я ее выдумал. Однако бумажка с подписью и печатью должна быть, и сержант считает своим долгом прочесть ее от первой до последней строчки. Второй и третий, кого я встречаю в «Ленинке», — это также сержанты: первый стоял на воротах, но при входе собственно в отреставрированный Дом Пашкова есть еще один пост. Эти сержанты тоже внимательно читают мою бумагу.
Наконец я попадаю в сам Отдел рукописей. Ремонт сделан неплохо: паркет, галерея по верху двусветного зала, стилизованная под XIX век мебель. Стены заставлены справочниками, но пользоваться ими нельзя: надо сначала сходить в соседнюю комнату — и там мне, может быть, разрешат взять книжку с полки. Девушка за стойкой не может мне объяснить, почему в Отделе рукописей РГБ нельзя подойти к полке и взять нужный тебе справочник, а в Отделе рукописей Национальной библиотеки Франции (BNF) можно. Я понимаю, что правила устанавливает не она, и потому не рассказываю ей, что на входе в BNF не стоят вооруженные потные сержанты. И что для работы в BNF не нужны «отношения». И что рукописи в BNF исследователю приносят через полтора часа, а не через несколько дней. И еще что в Отделе рукописей BNF можно эти самые рукописи фотографировать: просто так вот принести с собой фотоаппарат и переснять манускрипты XVII века, чтобы потом спокойно работать с ними дома. Единственное условие — не использовать вспышку.
Но больше всего удручают даже не милиционеры на входе и не нелепые правила, а посетители, принимающие эти правила как должное: у ворот дама лет под семьдесят терпеливо и жизнерадостно объясняет сержанту тему своей научной работы. Сержант вчитывается в ее «отношение», слушает даму вполуха, иногда задает вопросы. Даме ситуация эта не кажется нелепой, но у меня, конечно, терпения на такие штуки не хватает. Когда я выхожу из ворот, он вновь требует мой читательский билет, вертит его в руках (даже с обратной стороны посмотрел — что он там надеялся увидеть?), начинает медленно читать. Читать там особенно нечего — только фамилия-имя-отчество, но он читает. Я наконец срываюсь на вежливое хамство, что-то ему говорю саркастически-язвительное. Понятное дело, никакой пользы от моего сарказма никому нет — ни мне, ни Отделу рукописей, ни общему устройству мироздания. В общем, ерунда какая-то. Жарко.
Автор — директор по прикладным исследованиям РЭШ