Что стоит за заявлением российского ученого о генетическом редактировании эмбрионов?
Заметка, опубликованная 10 июня в научно-популярной части Nature, вышла под заголовком «Русский биолог планирует новых CRISPR-редактированных детей». Речь идет о Денисе Ребрикове, проректоре по научной работе РНИМУ им. Пирогова, сотрудничающем с Центром акушерства, гинекологии и перинатологии имени академика В. И. Кулакова.
Согласно статье, исследование Ребрикова по существу лежит в русле экспериментов, проведенных в прошлом году китайским ученым Хэ Цзянькуем, который генетически отредактировал один из генов эмбриона (CCR5), что предположительно должно было обеспечить устойчивость к ВИЧ. Эксперимент привел к рождению двух здоровых девочек-близнецов. Эти эксперименты были критически встречены научным сообществом: по общему мнению, они не соответствовали этическим стандартам, поскольку в такой генетической модификации не было клинической необходимости, а сама технология редактирования генов CRISPR-cas9 не готова к применению на людях, поскольку не доказана ее безопасность.
Сомнения в этической оправданности подобных экспериментов, включая работы Ребрикова и его коллег, высказали ученые, к которым Nature обратился за комментариями, в том числе изобретатель метода редактирования генов Дженнифер Дудна.
Непосредственным поводом для этой публикации, вероятно, стала научная работа, опубликованная Денисом Ребриковым и его коллегами, в которой они сообщают об успешном и эффективном редактировании гена CCR5 в человеческой зиготе (оплодотворенной яйцеклетке). В самой научной статье нет никаких указаний на то, что исследователи намереваются в ближайшее время произвести перенос эмбриона в матку женщины и в чем-либо переступить через этические стандарты, принятые исследовательским сообществом в этой области науки. Таким образом, осталось неясным, в чем сенсационность статьи и какие именно сомнения вызывают у научного сообщества эксперименты, проводимые в ЦАГиП им. В. И. Кулакова. Forbes попросил Дениса Владимировича Ребрикова ответить на несколько вопросов.
На какой стадии находятся ваши исследования?
Мы умеем делать редактированные эмбрионы, но пока не переносим их женщинам по двум причинам. Во-первых, мы не доказали окончательно безопасность этой технологии. Мы работаем над тем, чтобы корректно показать отсутствие изменений в других частях генома, — это главная опасность применения метода.
Во-вторых, мы ищем адекватную клиническую модель. Пока единственным вариантом адекватного применения, если говорить про ВИЧ-устойчивость, является случай, когда молодая ВИЧ-позитивная женщина плохо отвечает на антиретровирусную терапию. Такие случаи нечасты — один на несколько тысяч пациентов. Если она категорически отказывается от суррогатного материнства и при этом настаивает на реализации своей репродуктивной функции, это может быть показанием. С той оговоркой, что мы должны получать на такие случаи разрешение.
Почему вы считаете, что ближе к финишу, чем другие исследовательские группы?
Такие эксперименты ставят в огромном числе стран, в том числе в США и в Великобритании. И везде вопрос в том, переносить ли эмбрион в матку: они не переносят, и мы не переносим, потому что нельзя. Но я считаю,
что мы чуть-чуть ближе к успеху, потому что у нас есть модель проверки безопасности системы. Я нигде не слышал и не читал, что в других лабораториях есть такая модель, как у нас. Если кратко: мы сравниваем исходный геном доноров гамет с геномом редактированного эмбриона с использованием специального биоинформатического подхода.
Откуда берутся ооциты (человеческие яйцеклетки) для ваших экспериментов?
Ооциты остаются от стандартного экстракорпорального оплодотворения (ЭКО). Они предоставляются для научных исследований самим пациентками.
Этично ли использовать донорские ооциты для работ по генетическому редактированию эмбрионов, не поставив доноров в известность?
Если пациент не возражает, он подписывает информированное согласие на использование его клеток для научных исследований. При этом мы гарантируем, что не будет переноса зародыша в матку женщины.
Как российские законы регулируют подобные исследования?
Можно работать с эмбрионом до возраста 14 дней, не перенося его женщине. Это международное правило, и Россия ему следует.
Но вы планируете в будущем перейти к работе по переносу зародышей в матку. Какие изменения в законе для этого нужны?
Нужно официально прописать в законе, что в клинически обоснованных случаях это допустимо. О том, что считать клинически обоснованным случаем, в научном мире нет консенсуса (хотя о том, что в опытах Хэ Цзянькуя случай не был клинически обоснованным, консенсус есть). Но если в законе будут прописаны клинические показания, то консенсус уже не требуется.
Очевидно, такой закон невозможно разработать без участия ученых?
Это невозможно без участия ученых, врачей и широких групп общественности. Но, повторю, существуют случаи, против которых никакая общественность возражать не будет: это когда мы точно знаем, что 100% детей у данный пары родителей родятся больными. Я даже не про ВИЧ сейчас говорю, а про другие случаи, когда применение этой технологии будет даже более обоснованным.
В течение какого времени этот рубеж может быть достигнут?
Я думаю, что человечество в широком смысле придет к легализации редактирования генома эмбриона в течение единиц лет. Что касается России, тут сказать сложно: можем вдруг ринуться быстрее всех, а можем, наоборот, долго тормозить.
Другое мнение
Своими сомнениями поделилась с Forbes Екатерина Померанцева, врач-генетик и медицинский директор ЦГРМ «Генетико». По ее мнению, «есть некоторое несоответствие нынешнего шума и того, что происходит в реальности. Научная общественность заколыхалась именно от идеи переноса эмбрионов. В статье сказано: «Русский ученый говорит, что он собирается произвести генетически редактированных детей и стать вторым в мире, кто это сделает». Работа над снижением числа мутаций off-target, с другой стороны, делает этот проект не вторым в мире, а триста пятнадцатым с конца. Очевидно, что множество групп трудятся в этом направлении и их успехи значительны. В России тоже вполне можно этим заниматься. Но при чем тут весь этот пафос с «I think, I’m crazy enough to do it» («Я думаю, что я достаточно безумен, чтобы сделать это»)?»
Померанцева комментирует также заявление Ребрикова о том, что его исследовательская группа ищет «адекватную клиническую модель»: «Подозрение в том, что заявление для Nature сделано ради хайпа, укрепляется, когда сами исследователи признают, что им пока не удалось придумать, как это все использовать для решения клинических задач. Есть очевидная цель — помочь рождению детей в парах, где один из родителей является гомозиготным носителем доминантного заболевания, причем тяжелого. Я знаю один такой пример — примерно 100 человек, проживающих в Венесуэле в районе озера Маракайбо, где высока частота болезни Хантингтона. Мне интересно, не появились ли еще в этом поселении гонцы из разных мировых лабораторий, хищно рыскающие в поисках легитимного случая применить эту технологию у людей. Надеюсь, никто не опустится до того чтобы предлагать деньги тамошним жителям, чтобы они изобразили желание родить ребенка при помощи редактирования генома».
«Про Россию есть устойчивый миф, будто у нас тут медведи отнимают водку у грудных младенцев. Так теперь эти младенцы еще и генно-модифицированные».
«Почему так далеко надо ходить за клиническими моделями? У нас же тоже много людей с наследственными заболеваниями? Но дело в том, что почти у любой пары с высоким риском рождения больного ребенка этот риск все равно не 100%, а либо 50% — при доминантных болезнях типа болезни Хантингтона, — либо 25%, как при рецессивных, типа муковисцидоза или СМА. В таких парах не нужно геномное редактирование — нужен просто отбор здоровых эмбрионов при ЭКО. Эта процедура называется ПГТ, преимплантационное генетическое тестирование, и широко применяется во всем мире, в том числе у нас».
«И это подводит к третьему вопросу к исследованию Кулаковского центра, — продолжает Померанцева. — Было ли добровольным, информированным и бесплатным предоставление половых клеток? Как ооцитов, так, кстати, и спермы. Одно дело, когда человек отдает свои клетки для того чтобы помочь бесплодным парам завести детей — не вижу в этом никакой проблемы. Другое дело, когда донация гамет происходит ради экспериментов с непонятной клинической ценностью. Это кажется мне не столь оправданным. Это уже вопрос даже не к самим исследователям, а к этическому комитету, одобрившему эксперимент».
По мнению Померанцевой, подобные сенсационные публикации только мешают развитию технологий лечения наследственных заболеваний: «Технология не готова, клинической модели, не вызывающей нареканий, нет — так зачем? И знаете, что самое обидное? Технология «будет готова» вот уже совсем скоро, но из-за таких торопливых, хайповых публикаций может быть введен полный запрет на редактирование клеток зародышевой линии. Снять такой запрет потом будет очень нелегко, и все исследования прервутся на многие годы».
«А еще, честно говоря, мне обидно, что эта новость выставляет российскую науку как пример чего-то опасно-неконтролируемого. Если запрета нет, то все дозволено, — отмечает в заключение Померанцева. — И так про Россию есть устойчивый миф, будто у нас тут медведи по улицам с балалайками бродят и отнимают водку у грудных младенцев. Так теперь эти младенцы еще и генномодифицированные».
Денис Ребриков отвергает подозрения в том, что хайп был создан намеренно: «Этот репортаж не был моей инициативой, они сами к нам обратились». Он настаивает на уникальности своего подхода к выявлению нецелевой активности CRISPR-cas9, однако в целом согласен с основным аргументом Померанцевой: «Есть несколько — но не много — примеров, когда геномное редактирование на уровне эмбриона может быть этически оправданным».