Как стать самым молодым оперирующим хирургом-онкологом и зачем врачу психотерапевт

29-летний Ростислав Павлов — самый молодой в России оперирующий хирург-онколог на должности начмеда. Сначала он учился в Донецке, затем — в Харькове, а потом попал в петербургскую Высшую школу онкологии. Поработав в Клинике высоких медицинских технологий СПбГУ, Павлов на несколько месяцев уехал в Москву, но вскоре вернулся и стал замдиректора по медицинской части клиники.

Ростислав внедряет в российскую медицину новые подходы и прежде всего учит своих врачей общаться с пациентами, а пациентов — интересоваться своим здоровьем и лечением. По его словам, доверие и непосредственный контакт врачей и больных очень важны для всего процесса выздоровления. А чтобы помогать самим врачам справляться с выгоранием, усталостью и недопониманием, в клинике у Павлова обязательным стало посещение медиками психотерапевта, а для персонала и пациентов начали проводить медитации с приглашенным специалистом.

Почему в Гарварде хирурги со всего мира обсуждают финансы и считают выручку? Как врачи справляются со смертью пациентов? И как правильно сообщать тяжелые новости самим больным и их родственникам? На эти вопросы Ростислав Павлов ответил в интервью Forbes в рамках проекта «30 до 30 с Анастасией Карповой».

— Расскажи, пожалуйста, про работу с Андреем Павленко, известным питерским хирургом, который вел большую просветительскую деятельность, когда сам заболел раком желудка. Как он на тебя повлиял и чему научил?

— Андрей Николаевич Павленко — мой учитель, он многому меня научил. Первое, чему он научил меня, это смирение и спокойствие. Я был супервзвинченный и мотивированный, он всегда старался меня успокоить и говорил о том, что все придет. Он научил меня многому в хирургии — например, лапароскопическим операциям (операции на внутренних органах через небольшие отверстия. — Forbes). И он меня научил отношению к такой красивой хирургии. Мы, хирурги, всегда улыбаемся и говорим о том, что боимся крови. Есть такое понятие, как white surgery, то есть белая хирургия. В большинстве операционных в качественной хирургии раньше нужно было три пачки крови и три пачки плазмы на операцию, сейчас — только одна маленькая салфеточка. Когда анестезиолог спрашивает: «Какую мы ставим кровопотерю?», ты говоришь: «Ноль». Он говорит: «Ну ладно, ноль нельзя поставить, хотя бы давайте 30 миллилитров напишем».

Пациент, поступавший с гемоглобином 130, после операции выходит с гемоглобином 129, причем после сложной, большой операции, во время которой раньше теряли литр-полтора крови. Сейчас это супермалоинвазивно, супертехнично и, что самое главное, безопасно для пациента. И Андрей Николаевич этому меня научил. Безусловно, он был примером.

Когда он заболел, я этот день прекрасно помню, мы с ним встретились после результатов гистологии, и он сказал: «Рост, скорее всего, я жил ради этого. Ради того, чтобы показать всем, что мы можем, как мы можем и что российский пациент может лечиться качественно и высокотехнологично в условиях России, не уезжая никуда». У него была возможность уехать куда угодно, его все клиники мира готовы были забрать — но он остался в России, он доверился России, и он этим гордился. Потому что в России хирургические специальности и хирурги очень высококлассные. Качественных специалистов с каждым годом становится больше.

— Андрей Павленко активно вел блог во время своей болезни, и это было что-то очень новое для России. В целом тема онкологии табуирована в России, люди боятся о ней говорить, стараются вообще об этом не думать. Ты активно занимаешься популяризацией этой темы, ведешь Instagram, у тебя есть несколько популяризаторских проектов. Зачем ты это делаешь?

— Я хочу своим пациентам приоткрыть занавес страха и табуированности. Я рассказываю о том, какие есть современные возможности, как можно профилактировать онкологические заболевания. Потому что часто пациенты приходят и спрашивают: «Доктор, но почему же я? Я же жил так хорошо, я никогда не ходил к врачам». Я говорю: «Вот это очень плохо, что вы никогда не ходили».

Я, например, своим родителям на 30 лет совместной жизни сделал подарок — подарил два конверта. Они подумали, что сын-молодец, что-то там приготовил. А в конвертах были билеты в Петербург на гастро- и колоноскопию под наркозом.

— Как ты узнал про Высшую школу онкологии?

— Случайно. У меня выскочило во «ВКонтакте» объявление, я подумал — ай, заполню. Заполнил документы, и мне говорят: «Поздравляем, вы прошли в следующий тур». Нужно было написать эссе, прислать свои достижения, награды, рассказать, чем занимаешься. Потом было написание научной статьи — для меня это вообще была не проблема, я отправил. И в конце был обзвон участников, чтобы узнать, какой у них уровень английского и как они вообще коммуницируют. Мне не позвонили, и я подумал, что, скорее всего, Фоминцеву (Илья Фоминцев — исполнительный директор Фонда медицинских решений «Не напрасно», сооснователь ВШО. — Forbes) было дорого звонить на Украину, он сэкономил денег. Утром открываю почту, и там: «Ростислав Павлов, мы вас ждем на финальном этапе в Санкт-Петербурге».

Я позвонил своему учителю, говорю: «Роман Викторович, я еду в Петербург». Он говорит: «Ростислав, по-любому там будет договорняк. Или, если тебя возьмут, то кому-то писать диссертации. Даже не настраивайся на победу». Ну, я приехал — и выиграл. И, как показала практика, все не напрасно —  за пять лет из врача-ординатора вырос в начмеда крупной клиники.

— Что давала Высшая школа онкологии? 

— Вадим (Гущин — хирург-онколог, директор гастро-интестинальной онкологии клиники Mercy в Балтиморе, США. — Forbes)  нам показывал ту планку, к которой нужно стремиться резиденту: как принимать решения, разбирать статьи, что такое доказательная медицина, как правильно общаться с пациентами, что такое культура. Они приглашал многих лекторов, ведущих специалистов из мировых клиник: Джонс Хопкинг, МД Андерсон — просто звезды, и они приезжали к нам. И мы проходили обучение параллельно еще здесь, на базах, в клиниках. 

— В какой-то момент ты переехал в Москву на три месяца. Что тебе дал этот опыт?

— Москва меня научила считать. И первое, с чего я начал, когда вернулся в Питер, это с расчетов ликвидности, с расчетов, какие операции сколько приносят, какие пациенты сколько приносят. И это очень мне помогло, потому что, вернувшись в Петербург, я достаточно много привнес. В обществе принято, что хирурги и доктора должны лечить пациентов и не думать о каких-то финансах. Просто лечим, и все. И, скорее всего, с этим и связано то, что у нас достаточно средние зарплаты, ниже рынка. Если мы возьмем американского доктора или доктора в Европе, они все обладают финансовой грамотностью.

На программе Surgical Leadership Program в Гарварде, где я учился, мы все время обсуждали финансы. Мы смотрели, что такое net revenue, что такое общая, валовая прибыль, как ее рассчитывать. Как заложить расходы на свет, газ, отопление, электричество, как эти расходы нивелировать. Или как, например, уменьшить расходы на операцию и увеличить качество этой операции. 

—Ты совмещаешь две роли — управленца и активно оперирующего хирурга. Зачем вообще тебе это нужно? Есть ощущение, что в медицине люди либо занимаются наукой, либо уходят в управление. 

— Очень хороший вопрос. Лет пять назад у меня состоялся серьезный разговор с одним из наставников, который мне сказал: «Ростислав, тебе нужно выбрать — или идти в администрирование и развиваться в этом направлении, или становиться хирургом и дальше двигаться». И для меня это было очень сложным решением, так как я люблю настраивать механизмы работы, правильно формировать команды, ну и люблю оперировать. И моя жена сказала мне: «Зачем тебе уходить в разные стихии, если у тебя может получаться это вместе?» Я решил попробовать. Поэтому создал такую схему между управленцем и хирургом. У меня получается правильно, во-первых, делегировать задачи, во-вторых, развивать команды хирургические для того, чтобы в будущем можно было масштабировать весь этот механизм воспитания хирургов и учить ребят становиться лидерами и управленцами. 

Полное интервью смотрите на YouTube-канале Forbes