Язык культа: как слова заставляют людей следовать за лидерами тоталитарных сект
В истории было несколько примеров, когда последователи тоталитарных деструктивных сект совершали поступки, противоречащие здравому смыслу и естественным потребностям и инстинктам каждого человека — отказывались от собственной идентичности и ценностей, совершали убийства невинных людей или убивали себя, чтобы «перейти в лучший мир» или добиться еще каких-то иллюзорных целей, которые им внушили лидеры культов.
Лингвист и ведущая популярного подкаста «Звучит как культ» Аманда Монтелл изучила несколько известных культов, в том числе «Семью» Чарльза Мэнсона, движение сайентологов и последователей конспирологических теорий, таких как QAnon, чтобы выяснить, в чем заключается механизм их воздействия на людей. По ее убеждению, никакой магии и «промывания мозгов» с помощью радиоволн или препаратов не существует, а в ловушку могут попасть самые обычные люди, на которых действует язык убеждения.
Лидеры культов, говорит она, очень умело используют язык, создавая дихотомию «мы и они», придумывая новые «эксклюзивные» названия для существующих понятий и размывая за эвфемизмами неприятные значения, — так, что люди оказываются готовы менять свои убеждения на противоположные и совершать саморазрушительные поступки.
В своей новой книге «Сила культа. Что делает человека фанатиком и как этого избежать» Аманда Монтелл рассказывает, как это работает и какие языковые приемы тоталитарных сект можно обнаружить в речах политиков и основателей стартапов — таких как Элизабет Холмс, Трэвис Каланик или Адам Нойманн. На русском языке книга выходит в декабре в издательстве «Бомбора». Forbes публикует отрывок.
«Внутри и за пределами сектантской среды язык может побудить человека к решению реального вопроса как жизни, так и смерти. Работая волонтером на телефонной линии спасения для юных самоубийц, я из первых уст узнала, что язык, если его использовать определенным образом, способен помочь человеку выжить. И наоборот, язык может подтолкнуть человека к смерти.
В 2017 году произошел прецедент, когда причинно-следственная связь между словами и самоубийством была впервые подтверждена в судебном порядке. Я говорю о скандальном судебном деле Мишель Картер. Эта молодая женщина была осуждена за непредумышленное убийство: она убедила своего парня покончить с собой, отправив ему текстовое сообщение. Дело Мишель Картер привело к первым серьезным общенациональным дебатам на тему: могут ли слова стать причиной смерти?
Мы постоянно задаемся вопросом: что побуждает людей присоединяться к таким культам, как «Джонстаун» (названный в честь лидера секты Джима Джонса община в Гайяне, где в 1978 году более 900 человек совершили массовое самоубийство. — Forbes) или «Врата Рая» (основанное Маршаллом Эпплуайтом уфологическое религиозное движение, 39 членов которого совершили самое крупное в истории США массовое самоубийство в 1997 году, одевшись в черные футболки с надписями «Команда Отъезжающих» и положив в карманы по $5,75 за «межгалактический проезд». — Forbes).
Что заставляет их оставаться в этих организациях? Что заставляет их вести себя так дико, обескураживающе, а иногда и ужасающе? Ответ следующий: Джонс и Эпплуайт смогли причинить своим последователям непоправимый вред, физически не тронув их даже пальцем: они систематически использовали методы перемены убеждений, обусловливания и принуждения, применяя язык в качестве главного инструмента своей власти.
При всем многообразии влияний язык культов выполняет три функции. Во-первых, он заставляет людей чувствовать свою исключительность, осознавать, что их понимают. Подключается «любовная бомбардировка»: вы вроде как окружены вниманием и интересом к своей персоне, вы слышите вдохновляющие модные словечки, вам предлагают рассказать о своих слабостях. К примеру: «Уже одним своим существованием ВЫ были избраны, чтобы присоединиться к элитной Команде Отъезжающих, и судьба уготовила ей Царствие Божие». В мозгу одних эти фразы мгновенно вспыхнут красными флажками, идентифицирующими их как мошенническую уловку, другие решат, что у них эти слова просто не находят отклика, а вот у третьих в голове внезапно что-то «щелкнет». Спустя мгновение у них возникнет всепоглощающее чувство, что контакты с этой группой дадут ответ, и что дороги назад нет. Обычно все эти мысли и ощущения «накрывают» человека одновременно, и именно они заставляют его «вступить» в культ. Вот тут-то и случается перемена в убеждениях.
Далее столкновение с еще одним набором языковых тактик ставит людей в зависимое положение от лидера, так что жизнь вне группы уже перестает казаться возможной. Запущен процесс, который называется обусловливанием — на подсознательном уровне адепта обучают, как реагировать на определенные стимулы. Обусловливание заставляет людей оставаться в группе как можно дольше и по причинам, непонятным посторонним. И, наконец, язык, который используется в секте, подталкивает адептов к совершению поступков, полностью противоречащих параметрам их прежней реальности, этики и самоощущения. В них укореняется стереотип: «цель оправдывает средства», который в лучшем случае приводит к эмоциональному опустошению. Это называется принуждением.
Что собой представляет первый ключевой элемент языка, который используют лидеры культов? Выстраивание дихотомии: «мы–они». Тоталитарные лидеры не могут рассчитывать на обретение и удержание власти, не используя при этом язык для поддержания психологического раскола между своими последователями и всем остальным обществом. «Отец Дивайн (наставник Джонса) говорил, что мы должны всегда делать различие между нами и ими, между нами и внешним врагом», — объяснила Лаура Джонстон Коль, ветеринар из Джонстауна. «Наши» должны понимать, что у них есть ответы на все вопросы, между тем как остальные люди, не принадлежащие к организации, не просто глупы, но и неполноценны. Когда вы убеждаете кого-то, что он на голову выше всех остальных, это помогает вам не только изолировать его от посторонних, но и также безнаказанно унижать, потому что таким образом можно оправдать все: от физического насилия до неоплачиваемого труда и словесных нападок — мол, это «особое отношение», зарезервированное исключительно для него.
Это отчасти объясняет, почему у многих культов имеется свой собственный сленг. Трудные для понимания аббревиатуры, инсайдерские мантры, и даже такие простые, казалось бы, названия, как «волоконная лаборатория», звучат интригующе, и поэтому потенциальным новобранцам наверняка захочется все разузнать. Позже, когда они пополняют ряды адептов секты, у них формируется дух товарищества, и вот уже бывшие новички начинают свысока смотреть на людей, не знакомых с этим эксклюзивным кодексом. С помощью языка можно вычислить потенциальных возмутителей спокойствия: если адепты сопротивляются употреблению новых терминов — это признак, что они могут быть не совсем согласны с идеологией секты и за ними пора наблюдать.
Но самым преданным членам группы этот специфический язык кажется забавным, он вызывает у них благоговение, подобно тому, как порой приводит в восхищение новая cупермодная униформа работников той или иной компании. Последователи культа с энтузиазмом избавляются от своего старого лексикона. «Цель состояла в замене повседневных понятий терминами, которые могли бы напомнить о нашей прежней идентичности, — сказал мне Фрэнк Лайфорд, бывший участник «Врат Рая».— На мой взгляд, это было неплохо». Подобная цель предполагает изоляцию последователей культа от внешнего мира, и при этом они должны поддерживать тесную связь друг с другом. Также становится ясно, почему практически все сектантские группы (а также большинство монашеских сообществ) склонны переименовывать своих членов: Ти, До, Андоди, Чкоди… Ритуал подразумевает, что адепт как бы сбрасывает свою старую кожу и посвящает себя группе полностью.
Новые имена получают не только последователи, но и посторонние. Словарный запас Джонса и Эпплуайта был под завязку забит провокационными кличками, которые превозносили преданных группе и очерняли остальных. Члена «Врат Рая» можно было назвать «учеником Царствия Небесного», «воспреемником дара различения» или «ребенком участника Уровня Сверхчеловека». И наоборот, те, кто придерживался христианского мировоззрения, заносились в «люциферианскую программу». Считалось, что они поклоняются «вымышленному Богу», поддавшись влиянию «низших сил». Ти и До призывали своих учеников отдаляться от людей, которые не обладают «багажом знаний». Согласно учению «Врат Рая», всего лишь обладая «Истиной», участник «неизбежно» отдалялся от остального общества.
В «Храме народов» обращение «дети мои» было желанным титулом, которым Джонс награждал своих послушных сторонников, а термин «враждебные силы», разумеется, применялся ко всем, кто не следовал за ним. Еще более образное словечко «предатели» означало беглецов, таких как Гарри Ламбрев, которые узрели свет, но повернулись к нему спиной. «Тайными правителями» называли тех, кто «тайно управлял государствами». Одиозным термином «Небесный Бог» (мифическое христианское божество) обозначался враг «Бога во плоти», т. е. отца Джонса.
Но сами слова делали только половину дела, другая половина дела была театральным представлением. Как живо запомнилось каждому, кто когда-либо посещал проповеди Джима Джонса, у этого деятеля имелись явные способности к драматизации. С кафедры он произносил короткие, перегруженные гиперболами фразы, чтобы зажечь свою паству. Джим Джонс умело разжигал страсти, поскольку они играли ему на руку. Каждый раз, произнося проповедь, он выбирал какое-нибудь событие из последних новостей или истории и преподносил его как катастрофу.
Юланда Уильямс, одна из выживших в Джонстауне, вспоминает, как Джонс демонстрировал общине в Редвуд-Сити фильм под названием «Ночь и туман» о нацистских концентрационных лагерях. «Он сказал: Таков их план для цветных. Мы должны застроить нашу землю там, в Джонстауне, мы должны перебраться туда. Мы должны двигаться быстро, мы должны двигаться скоро, мы должны объединить наши ресурсы», — воспроизвела она речь Джонса.
Гарри Ламбрев не смог бы забыть напыщенный проповеднический стиль Джонса, даже если бы и попытался. «Он говорил что-то вроде: «Макулатура [таким термином он называл Библию] сгодится для этого, — и указывал на свою задницу, — т. е. он хотел сказать, сгодится как туалетная бумага», — рассказывал Гарри. — Он театрально разодрал Библию на подиуме, и ее страницы разлетелись во все стороны. Потом он говорил что-то вроде: «Никому не трогать ее, она проклята. Он кудахтал, а мы смеялись».
Данный феномен, когда слушатели ошибочно принимают за честность и прямоту отсутствие элементарной вежливости, хорошо знаком тем, кому довелось пережить правление сомнительного популиста: например, Сильвио Берлускони в Италии, Владимира Мечьяра в Словакии, Дональда Трампа в США. Я думаю, что допустила бы оплошность, не упомянув о сходстве ораторских стилей Трампа и Джима Джонса, которые одинаково любят придумывать волнующие, зажигательные клички своим оппонентам (например, «Фейк Ньюс» и «Продажная Хиллари» Трампа аналогичны «Тайным правителям» и «Небесному Богу» Джонса). Даже когда их заявления не имеют под собой никаких рациональных оснований, крылатых фраз и зажигательного исполнения будет достаточно, чтобы завоевать аудиторию. Когда кто-то с трибуны произносит такие высказывания, которые большинство из нас не позволили бы себе произносить даже в обществе самых близких друзей, это всегда завораживает. Как писал в 2019 году штатный обозреватель The Atlantic Джордж Пэкер, сила популистского языка Трампа состоит в его открытости: «Здесь не требуются экспертные знания… Так разговаривают люди, когда у них отключены тормоза».
Со временем запоминающиеся прозвища и инсайдерская терминология обретают сильный эмоциональный заряд. Когда какое-нибудь отдельное слово или фраза получают столь образную нагрузку, что одно их упоминание способно вызывать такие эмоции, как страх, горе, ужас, ликование, благоговение (все что угодно), лидер культа может воспользоваться этими ассоциациями, чтобы начать управлять поведением своих последователей. Некоторые психологи называют такой сленг образным языком.
Иногда образный язык функционирует, искажая значение существующих слов до неузнаваемости, пока новое значение не затмит старое. Подобно тому, Джим Джонс определил «несчастные случаи» как «события, которые никогда не случаются, если только мы не заслуживаем их». В других случаях образный язык принимает форму вводящих в заблуждение эвфемизмов. Конечно, ни для кого не секрет, что, когда авторитетные фигуры употребляют слишком много расплывчатых речевых оборотов, такое большое количество может говорить об отсутствии у них логики или о чем-то зловещем, что кроется в подтексте. Также абсолютно верно, что эвфемизмы, не неся в себе заведомого негатива, могут смягчать неприглядные истины. В повседневном языке существует множество табуированных понятий, например, смерть. Связанные с ней эвфемизмы («скончаться», «уйти из жизни», «сыграть в ящик») мы можем использовать из соображений вежливости, чтобы не допустить дискомфорта и так или иначе воспротивиться смерти.
Но в эвфемизмах Джонса и Эпплуайта смерть переосмысливается как активно вдохновляющее явление. Джонс называл эту мрачную реальность «перемещением» или, находясь в более маниакальном настроении, «Великим переходом». В «Ленте смерти» он называет умирание второстепенной проблемой «безмятежного перехода на следующий уровень». Эпплуайт никогда не упоминал таких слов, как «умереть» или «совершить самоубийство», — вместо этого он использовал выражения «покинуть транспортное средство», «окончить обучение», «завершить переход» или «выйти из контейнеров для наследования тел следующего этапа». Эти термины являлись инструментами, необходимыми для того, чтобы последователи Эпплуайта свыклись с идеей смерти, отказались от естественного страха перед ней.
В репертуаре каждого лидера культа имеется сопутствующий инструмент образного языка: так называемое клише, прекращающее мысли. Изобретенный в 1961 году психиатром Робертом Дж. Лифтоном, этот термин относится к броским фразам, которые призваны препятствовать выдвижению аргументов против сказанного и критическому мышлению и не позволяют продолжить нить рассуждений.
С тех пор, как я узнала об этой концепции, нахожу ее повсюду — например, в политических дебатах, в афористичных хэштегах, засоряющих мою ленту в соцсетях. Чтобы тотчас отвергнуть инакомыслие или рационализировать порочную логику, лидеры сект нередко обращаются к клише, прекращающим мысли, также известным как семантические стоп-сигналы. В своей книге «Реформа мышления и психология тотализма» Лифтон пишет, что с помощью этих стандартных изречений «самые серьезные и сложные человеческие проблемы сжимаются в краткие, очень избирательные, категорично звучащие афоризмы, которые легко запомнить и выразить. Они становятся началом и концом любого идеологического анализа». Таким образом, тогда как образный язык способствует усилению эмоций, семантические стоп-сигналы служат командой прекращения мысли. Проще говоря, при их перекрестном использовании тело последователя вопит: «Делай все, что говорит лидер», а его мозг шепчет: «Не думай о том, что может произойти дальше», — и это очень коварная комбинация.
В сфере культов такие клише вовсе не являются чем-то экстраординарным. Как это ни парадоксально, рассуждения о «промытых мозгах» тоже могут быть семантическим стоп-сигналом. Невозможно вступить в диалог с человеком, если он заявляет с порога: «Этому промыли мозги» или: «Вы состоите в секте». Подобная тактика просто неэффективна. Я вижу: каждый раз, когда ее применяют в социальных сетях, споры заходят в тупик. Как только эти фразы произносятся, они заглушают диалог, не оставляя надежды получить ответ на вопрос: что стоит за резким расколом в убеждениях?
Помимо ожесточенных споров, такого рода клише возникают и в наших бытовых разговорах. Возьмем такие выражения, как: «Что есть, то есть», «Мальчики останутся мальчиками», «Все происходит не просто так», «Все в руках Божьих» и, конечно же, «Не думай об этом слишком много». Общаясь с представителями движения «Нью-эйдж», я обнаружила, что семантические стоп-сигналы могут принимать форму таких туманных изречений, как: «Истина — это концепт», «Ничто из этого не имеет смысла в масштабах Вселенной», «Я предполагаю наличие множества параллельных реальностей», «Не позволь страху управлять собой» или: «Отметайте любые тревоги или сомнения как ограничивающие стереотипы».
Эти нравоучительные лозунги эффективны, потому что смягчают когнитивный диссонанс, неприятное ощущение дисбаланса, которое возникает, когда человек пытается придерживаться двух противоречивых убеждений одновременно. Например, у меня есть знакомая, которую недавно уволили с работы. Она жаловалась мне, какой неуместной была реакция людей на ее плохие новости. Они реагировали фразами типа: «Все происходит не просто так». На самом деле увольнение произошло из-за стечения скверных, запутанных обстоятельств, таких как спад в экономике, плохой менеджмент в компании, и, наконец, скрытый сексизм и неуравновешенный темперамент ее шефа, т. е. причин было много. Но друзья и старые коллеги моей знакомой не хотели думать об этом, потому что в противном случае им пришлось бы встревожиться и внезапно осознать, что, в принципе, жизнь тяготеет к энтропии, а им хотелось выглядеть в глазах этой женщины сочувствующими людьми. Поэтому ей скармливали фразу: «Все происходит не просто так», что позволяло упростить ситуацию и покончить со всеобщим когнитивным диссонансом.
Клише, прекращающие мысли, это такой успокоительный психотропный препарат. У Джонса был заготовлен целый набор этих фраз, которые он выкрикивал, когда сомневающийся или взволнованный последователь пытался задать вопрос или просил тишины. «Во всем виноваты СМИ — не верьте им!» — звучало каждый раз, когда кто-то сообщал новость, противоречащую мнению Джонса. В день трагедии он произносил такие фразы, как: «Это не в нашей власти», «Выбор сейчас не за нами» и «Все смертны», чтобы заткнуть рты таким оппозиционеркам, как Кристин Миллер.
Лидеры «Врат Рая» Ти и До нередко повторяли заученные фразы вроде: «Каждая религия меньше, чем Истина», потому что не желали обсуждать другие системы верований. Чтобы приструнить обвинителей, уличающих их теории в нелогичности, они утверждали, что, мол, если «ИСТИНА об Эволюционном Уровне Сверхчеловека» еще не открылась вам, то они не виноваты. Значит, вы еще просто не научились «различению».
Подобные клише, прекращающие мысли, пускались в ход всегда, когда у адептов возникали неудобные вопросы. Например, как Джонстаун может быть для нас наилучшим вариантом, если мы все тут голодаем? Или: существует ли способ достичь просветления без самоубийства? Вы получали простой ответ: не беспокойтесь. Поиски дополнительной информации — яд для человека, злоупотребляющего властью, клише, прекращающие мысли, подавляют самостоятельное мышление. Они одновременно ставят последователя на место и освобождают его от ответственности. Если мысль «во всем виноваты СМИ» выжжена клеймом в вашем мозгу, вы быстро научитесь воспринимать СМИ как козла отпущения и не принимать во внимание никакие другие причины ваших страданий. Если у вас возникает слишком много вопросов, значит, что у вас просто нет дара различения, и в конце концов вы перестанете задавать вопросы, потому что дар различения — это то, что вам хочется иметь больше всего на свете.
Даже если кто-то заметит, что вы используете эту тактику, и захочет высказаться против нее, то на этот случай в самых репрессивных сектантских общинах заготовлены стратегии, которые могут заставить этих людей молчать. И Эпплуайт, и Джонс не позволяли своим последователям контактировать не только с внешним миром, но и друг с другом. Поселившись в Джонстауне, участники «Храма народов» вскоре заметили, что «Земля обетованная» — фикция и ничего более. Но как товарищи по несчастью могли сблизиться между собой? Запрещено. Джонс ввел «правило тишины», и потому всякий раз, когда его голос звучал по лагерной системе громкой связи (что случалось нередко), никому другому не разрешалось взять слово. Во «Вратах Рая» речь адептов также тщательно регламентировалась. Фрэнк Лайфорд вспоминает, что все должны были говорить тихим голосом или не говорить вообще, чтобы не потревожить других членов общины. Нет общения — нет единомышленников. А значит, никаких шансов найти выход из ситуации, которая тебя не устраивает».