Понимаем ли мы до конца, что значит для России отток человеческого капитала? Рост потребления в 2000-х годах позволил власти говорить о преодолении последствий системного кризиса советской модели. Но факт остается фактом: наш кризис длиной в 10 лет при 43%-ном падении ВВП, возможно, было тяжелее перенести, чем Великую депрессию 1930-х годов в США. Она была короче и не сопровождалась ломкой вообще всего — от идеологии до границ. И важная деталь: не было массового оттока людей из Америки; напротив, туда бежали интеллектуалы от европейского кризиса и фашизма.
СССР и Россия не первыми пережили массовую эмиграцию. В XIX веке Европа пережила несколько волн эмиграции в США — ирландцы, итальянцы, евреи, украинцы и поляки… Но итальянская эмиграция, например, носила экономический характер, эмигрировали ведь в основном выходцы с бедного юга. А средний класс никуда не уезжал.
В этом и заключается главное различие с постсоветской эмиграцией. Гигантские потери населения в Грузии, на Украине, в Молдавии, очень значительные у России. Западные рынки втягивают «синих воротничков» — турок, китайцев, арабов и африканцев. Но в США и Европе в массе нет такого явления, как русские владельцы продуктовых лавок или русские сантехники. Россия — уникальный пример страны на мировом рынке труда, которая поставляет нефть, вывозит доходы от нефти и еще экспортирует образованных людей — от студентов до маститых ученых. И что хуже для России, уезжая, они создают «социальную инфраструктуру» для следующих волн.
Сколько их, «новых иностранных русских»? Оценить масштабы этого явления трудно, но оценка «более 2 млн человек», думаю, близка к действительности. Мы стесняемся их подсчитать, и это грустно. К примеру, диаспоры в Берлине и Лондоне оцениваются примерно в 300 000 человек в каждом городе. Сколько их в США, вообще неизвестно. Они не сжигают мосты: не меняют гражданства, не рвут социальных связей, многие даже сохраняют недвижимость. Для них выгоднее быть российскими гражданами, чтобы не связываться с оформлением виз при въезде в Россию. Но отток представителей «креативного» класса, науки и бизнеса очевиден. Лет через пять-семь они начинают говорить: «Ну почему вы не наведете у себя порядок? Я бы сразу вернулся…» — а сами дом уже купили… Они скептически относятся к новостям с родины, говорят о возвращении, но не верят в него. Посмотрите: возвращаются только те, кто уперся в объективный потолок карьеры за рубежом, и в случае если работа дома подкреплена весьма высокими зарплатами.
Россия, с ее научными и державными традициями, может извлечь из двадцатилетней истории много уроков. Средний класс, если судить по Восточной Европе 1990-х, выдерживает кризис в течение лет четырех-пяти на глубину 5–20% ВВП. Но если это целых 10 лет (как у нас), то люди теряют надежду и уезжают. И остановить этот поток очень трудно.
Не менее важен и изначальный уровень амбиций страны. Мировая экономика в состоянии абсорбировать группу переходных стран с развитием на уровне $5000–15 000 на душу населения, которые не составляют большой конкуренции на рынках сложной продукции, если они, конечно, аккуратно обращаются с финансами. Если у страны нет амбиций, а ее элита и средний класс согласны на роль производителя недорогих полуфабрикатов, поставщиков рабочей силы и объекта инвестирования, то «нет проблем». Такой путь включения в мировую экономику дает относительную устойчивость, но исключает самостоятельную большую науку, предполагает экспорт высокообразованного класса и зависимость от чужих технологий, стандартов жизни и поведения. Как следствие, происходит не просто деиндустриализация бизнеса, но и деинтеллектуализация страны.