Выпускник Йельского и аспирант Калифорнийского университетов, отучившись и проработав в США восемь лет, добившись признания и практики в лучшей клинике Лос-Анджелеса, он внезапно переехал в Москву. Доктор Владимир Носов, руководитель Клиники гинекологии и онкогинекологии Европейского медицинского центра, рассказал, зачем он вернулся, почему не бывает классической онкологии, чем голливудские пациенты отличаются от наших, и что нужно, чтобы победить смертельную болезнь.
Вчера у меня была операция, которая длилась семь часов. Женщине больше года назад не полностью удалили опухоль, которая в итоге дала столько метастазов, что удалить их заняло у нас семь часов. Онкологические операции обычно длятся по три-пять часов и больше. Главное в нашей работе — полностью удалить опухоль, метастазы и, если надо, лимфоузлы вокруг. Это самое сложное и долгое занятие, но и самое важное: нет метастазов, с большой вероятностью не будет и рецидива. Именно за это я выбрал онкологию, здесь сразу виден результат: смотришь, что было до операции и что стало после, и получаешь колоссальное удовлетворение.
Рак может быть излечим, это всего лишь диагноз, а не приговор. Хотя у нас до сих пор многие образованные люди думают иначе. Научно доказано, что если в течение пяти лет после лечения опухоль не появилась вновь, то она вряд ли уже появится. Другой вопрос, что выживаемость в течение первых пяти лет разная в разных странах. Например, после рака яичников в США выживают около сорока процентов пациентов, в России, даже по официальным данным, на десять процентов меньше. Тут многое играет роль: ранняя диагностика, качество химиотерапии, но главное, это оптимальный объем операции, когда полностью удаляют опухоль и все метастазы — это главный залог успеха. В России это делают, мягко говоря, далеко не всегда.
В медицину меня привела драка и осложненная травма челюсти. Мне было десять лет, четыре часа я пролежал на операционном столе, несколько дней в реанимации с заражением крови, три недели в палате. Тогда я будто заново родился, и в этой моей второй жизни я уже твердо хотел быть врачом, спасать людей, как спасли меня. Но стоматологов боюсь до сих пор.
После пятого курса медицинской академии я оказался в Йельском университете первый раз, выиграв президентскую стипендию. Потом вернулся в Россию, поступил в ординатуру. Как-то на ночном дежурстве старшая коллега прямо заявила, что не возьмет меня на операцию, потому что просто так учить и растить себе конкурентов не собирается. Тут меня и перемкнуло. Ординатуру я вскоре бросил, сдал подтверждающие диплом экзамены в Америке и поступил в резидентуру Йеля. На первом же дежурстве в клиническом центре Йельского университета мне вручили скальпель, и я самостоятельно сделал кесарево сечение.
Главное различие российского и американского опыта: здесь ты учишься два года в ординатуре и после этого считаешься специалистом, при том, что к серьезным операциям тебя старшие коллеги подпустят лет через пять-десять. В Американской резидентуре я проучился пять лет, и это были самые сложные годы в моей жизни, но и самые полезные: работать приходилось иногда по сто-сто двадцать часов в неделю, по двое суток без сна. В Йельском университете престижно учиться, но пациенты там попадаются самые разные — и бомжи, и беременные наркоманки, и жертвы насилия. Это был бесценный опыт. Потом я поступил в fellowship, что-то вроде аспирантуры, в Калифорнийский университет UCLA. За три года там я сделал больше девятисот операций. В России многие не верят, что это возможно, а в Америке все врачи проходят такую школу.
Мне доводилось лечить известных людей в UCLA, это же Лос-Анджелес. Я лечил маму Анджелины Джоли. Это уже не предмет врачебной тайны, о своей тяжелой наследственности Анджелина много рассказывала в прессе. Мне кажется, об этом важно говорить, чтобы как можно больше женщин знали о такой возможности, это поможет сохранить многим жизнь. От общения с семьей Анджелины у меня остались самые теплые воспоминания, очень приятные и совершенно не заносчивые люди. Мне кажется, что решение Джоли профилактически удалить молочные железы и яичники, совершенно обосновано. Рак груди мы часто можем поймать на ранних стадиях, если регулярно обследоваться, но вот с раком яичников гораздо сложнее, в восьмидесяти процентах случаев мы его находим на последних стадиях, когда шансы успешного лечения невелики. Поэтому, если у женщины есть мутация гена BRCA, мы рекомендуем после 35 лет профилактически удалять яичники и трубы, это снижает риск на порядок.
Проработав в Америке восемь лет, я почувствовал, что качественное развитие закончилось, как закончились уровни в компьютерной игре. Наверное, я бы мог постараться стать заведующим отделением, открыть собственную практику, но это не было бы чем-то особенным. Делать обычную карьеру в рамках американской системы было скучно. Тогда я купил билет в Москву.
Мне нравится возможность сделать нечто такое, чего больше никто или почти никто вокруг не делает. Возможность поменять систему или построить свою, научить кого-то из молодых хирургов тому, что умеешь сам. Сделать нечто качественно новое. Этим я здесь и занимаюсь.
Я не верю в «классическую онкологию». По-моему, за красивым словом скрываются устаревшие методы, которые далеко не всегда оправданы — большие полостные операции и полное удаление органов. Например, при раке шейки матки удаляют и шейку, и всю матку, и даже яичники. Конечно, после этого женщина уже никогда не может иметь детей. Однако часто с тем же успехом можно удалить только шейку, а матку и яичники сохранить, чтобы женщина могла выносить ребенка. Даже если при том же раке шейки матки нужно удалить матку и провести затем лучевую терапию, мы можем сохранить яичники и подшить их выше в брюшную полость, чтобы они не попали в зону облучения. Это важно для молодой женщины. Конечно, самостоятельно она родить не сможет, но можно взять ее яйцеклетки, искусственно оплодотворить спермой мужа и подсадить суррогатной матери. Многие мои пациентки, которые прошли через это, смогли завести собственных детей. Другая проблема «классического» подхода — полостные операции, хотя давно уже те же операции можно делать лапароскопически через небольшие разрезы. Так избегаешь огромных шрамов, но главное, пациентка гораздо быстрее поправляется. А время для нее очень дорого, ведь после операции часто нужна химия или лучевая терапия, чтобы уничтожить оставшиеся микроскопические узелки. Если рано начать терапию после операции, то шансы победить болезнь гораздо выше.
Я перешел из государственной медицины в Европейский медицинский центр, потому что здесь есть все возможности для работы на уровне, к которому я привык в Америке. Абсолютно те же условия и все оборудование вплоть до робота «Да Винчи» последней модели, который позволяет делать сложные операции с ювелирной точностью. Но главное, в ЕМС понимают, что компетентность врачей составляет основной капитал компании. Расхожее выражение «мировые стандарты» здесь наполнено реальным смыслом, врачи практикуют современную доказательную медицину. Мне, как человеку американской школы, это очень близко. Как и то, что в ЕМС во главе угла стоит пациент, потом — врач, а уж потом — все остальные.
В онкологии многое зависит от первой встречи с врачом. Меня учили, что важно с самого начала дать понять пациенту, что он не должен бороться с болезнью один на один, что этот тяжелый путь ему предстоит пройти вместе с врачом, который проходил его не раз и не два.
Во всем мире с раковыми больными работают не только онкологи, но и психотерапевты, помогая пациенту перестать бояться болезни и начать с ней борьбу. Есть целая наука психоонкология о том, как больному адаптироваться, как переключиться с разрушительного упаднического настроя на созидательный. В России это редкость, мы - одни из немногих, кто учит врачей и пациентов этим вещам.
Я заметил, что пациентки в России склонны к фатализму и не любят принимать решения. Говорят, мол, доктор, я запуталась, скажите, как надо, так и сделаем. А американцы, наоборот, обычно выпытывают у врача все детали и хотят сами принимать решения. На самом деле и фатализм, и перекладывание ответственности уменьшают шансы на успешное лечение. Если человек не хочет бороться, теряет инициативу, он быстро утопает в депрессии и жалости к себе, такого пациента едва ли вылечишь.
Одна пациентка скрыла от меня, что принимает китайские травы. После операции у нее было очень странное внутренне кровотечение, очень тяжелые осложнения. Я против БАДов, никто не знает, как они работают и какие у них побочные эффекты. Ничего не имею против гомеопатии, но только не для лечения рака, конечно. У меня были пациентки, которые отказывались от операции в пользу красного вина, трав и антиоксидантов, потом возвращались через год, когда уже ничего сделать нельзя.
Ни родственники, ни врач не имеют права скрывать диагноз. Чем больше у пациента будет времени, чтобы осознать проблему и пройти все стадии от шока до принятия, тем лучше. Скрывая правду, мы только обкрадываем пациента, это никогда не бывает на пользу.
Европейский медицинский центр
Ул. Щепкина, д.35
+7 (495) 933 66 55