Злой умысел: зачем российским силовикам видео с признаниями задержанных
Наблюдатели уже отметили сходство обстоятельств задержания блогера Юрия Хованского с недавним громким арестом сооснователя телеграм-канала Nexta Романа Протасевича. В обоих случаях важным элементом стало громкое и «с перебором» признание обвиняемых под телекамеры. Практика, ранее известная по примерам из соседней Белоруссии или Чечни (регионом с явной правовой спецификой), теперь все чаще используется в России, например, в отношении участников зимних политических протестов. Можно ли говорить о новой тенденции?
Показательный приговор: кого будут сажать в тюрьму за мирный протест
Признание как сделка
В российском суде большая часть дел содержит признание вины. Так, в начале 2010-х, как показал анализ более 10 000 приговоров, таких дел в районных судах было около 92%. Однако это признания совершенно другого рода.
В обычном уголовном деле признание (и возможные пытки, направленные на получение этого признания) нужно для получения объективных доказательств, которые в противном случае придется долго и сложно искать. Скажем, признающий свою вину вор показывает, кому он продал украденный ноутбук, проводится очная ставка с покупателем, и получается объективное доказательство. Убийца показывает, где спрятал труп и так далее. После того как благодаря признанию полиция получила информацию, дальше уже можно от признания и отказаться, но полученные улики все равно будут представлены в суде. Большая часть российских обвиняемых предпочитает от признания не отказываться.
Кризис в умах: стоит ли ждать массовых протестов
Это не уникальная российская ситуация. Исследования показывают, что во многих странах мира в середине 2010-х большая часть приговоров выносилась в рамках процедур, предполагающих признание вины. Наиболее частым является так называемый приказ о наказании (penal order), когда наказание назначает прокурор без передачи дела в суд и «сделка со следствием» (plea bargain), когда суд, по сути, просто утверждает достигнутое обвинением и обвиняемым соглашение. Так, в США таких решений 98%, на Тайване — 87%, в Швейцарии — 80% и так далее.
Прочитать мысли
Дела Протасевича, Хованского и подобные им принципиально иные, с одной стороны, а с другой — очень похожи. Дело в том, что множество составов преступления, вменяемые в таких случаях, содержат такой криминализующий признак, как умысел. Например, п. «б» части 1 ст. 213 УК РФ «Хулиганство» криминализирует «грубое нарушение общественного порядка, выражающее явное неуважение к обществу» при условии, что оно было совершено «по мотивам политической, идеологической, расовой, национальной или религиозной ненависти или вражды».
Это означает, что следствию (даже российскому следствию и в российском суде, который оправдывает менее чем одного обвиняемого из 500) нужно как-то обосновать, что (а) имело место грубое нарушение общественного порядка, (б) это нарушение выражало явное неуважение, и (в) оно было совершено по определенным причинам. С первыми двумя пунктами все просто: вот полицейский протокол, фиксирующий факт нарушения общественного порядка, вот показания свидетелей о том, что они увидели тут «явное неуважение». С третьим пунктом сложнее.
Следователь должен как-то проникнуть в голову подозреваемого и доказать мотив. Это можно сделать посредством сложных экспертиз высказываний подозреваемого. Можно — через свидетельские показания, когда свидетель сообщает, что подозреваемый сказал ему, что собирается сделать то-то и то-то, потому что ненавидит такую-то национальную группу. Но это трудно. Гораздо проще в таком случае получить признание.
Дело государственной важности: чем история Ивана Сафронова отличается от других судов о госизмене
Со статьями, по которым обвиняют Хованского или, скажем, Протасевича, история похожая. С одной стороны, там все выглядит как-то объективнее. Их обвинения: «публичное оправдание терроризма» (ст. 205.2 УК РФ) и «организация групповых действий, грубо нарушающих общественный порядок» (ст. 342 УК РБ). Казалось бы, все проще. Но на самом деле квалифицировать некоторые эмпирически наблюдаемые действия (публиковал информацию о митингах, спел песню) как «публичное оправдание» или «организация действий» — непростая задача. Нужно доказать, что именно к этому стремился автор или, как говорит уголовное право, «был обязан предвидеть последствия своих действий».
Как доказать, что спетая песня будет оправдывать терроризм и исполнитель это понимал? Есть путь долгих «лингвистических» экспертиз, которые потом, как в случае Pussy Riot, вызывают удивление, а к диссертациям экспертов возникают вопросы. Гораздо проще, когда сам обвиняемый говорит: «хотел публично оправдать», «хотел организовать» и так далее. Отказ от признательных показаний в суде, даже если он будет, суд расценит как «стремление уйти от ответственности», и все будет хорошо (для следователей).
Тонкий умысел
Именно поэтому в вале признательных показаний важно не только и не столько стремление следственных органов сделать себе хорошую телевизионную картинку. Размещение признаний в сети — это относительно новая история, но долгие годы практика получения самих показаний была той же. Просто признания видели не широкие массы, а те немногие, кто прорывались в зал суда. Сама проблема гораздо шире и гораздо больше.
Если мы криминализуем некоторые действия как таковые (скажем, убийство), мы можем не особо волноваться по поводу умысла. Воткнул человеку нож в печень, был вменяем, значит хотел убить. Но как только мы переходим к экстремизму или экономическим преступлениям, все становится сложнее. Спел песню, чтобы оскорбить или просто не подумав? Подписал контракт, чтобы намеренно обанкротить компанию или просто ошибся и сделал рисковую инвестицию? В каждом из таких случаев возникает вопрос умысла. А установить его объективно очень и очень сложно. В случае с экономическими преступлениями российское следствие такой умысел просто приписывает, а в случае с политическими нередко предпочитает добиваться признания.
И тут возникает принципиальный вопрос — можно ли вообще вводить уголовную ответственность, привязанную к такому принципиально недоказуемому предмету, как «умысел»? По мере того как в России экономические и политические действия все чаще становятся предметом регулирования не гражданского, а уголовного права, этот вопрос встает все острее. И с этой точки зрения любой предприниматель должен понимать, что механизмы, которые заставляют следователей получать признание от блогера Хованского, те же, которые сработают, когда следствие будет пытаться доказать, что конкретная неудачная инвестиция была растратой с использованием служебного положения (ч. 3 ст. 160 УК, до шести лет).
Мнение редакции может не совпадать с точкой зрения автора