Затемнители и прагматики: почему борьба против закона о просвещении имеет смысл
Умышленная размытость
Принятый на прошлой неделе Госдумой закон о регулировании просвещения стал очередным примером «силового» охранительного законотворчества, для которого характерна крайняя размытость норм. Депутаты призваны лишь публично обосновать необходимость нового закона и проголосовать за него, как это было и с другими охранительными документами, вроде разрастающегося законодательства об иностранных агентах.
Как именно будет регулироваться просветительская деятельность, неясно — это должно быть разъяснено в подзаконных актах. Идеологическая рамка определена следующим образом: не допускается сообщение «недостоверных сведений об исторических, о национальных, религиозных и культурных традициях народов». А что такое «недостоверные сведения» — в законопроекте не прописано, что оставляет возможности для самых разных толкований, особенно в связи с тем, что сами традиции нередко сконструированы уже в более позднее время. И возникает парадокс: как раз попытки разобраться в том, что на самом деле происходило в прошлые века, может быть расценено как посягательство на традицию, в которой предки выглядят более благородными и благочестивыми, чем они есть на самом деле.
В таких условиях просветительство может превратиться в минное поле, причем попасть на него может не только оппозиционер, которого этим законом явно хотят в очередной раз ограничить. В современном мире хватает жалобщиков, готовых ловить на недостаточном патриотизме историков, социологов, политологов и культурологов. Для них норма о традициях — прекрасная возможность поупражняться в эпистолярном жанре, сигнализируя властям об очередных проявлениях неблагонадежности. Вспомним классический советский фильм «Доживем до понедельника», когда школьница извиняется перед учителем за своего отца, который всем письма пишет, «даже министру культуры, зачем артистов в кино в таких позах снимают». Такой тип доносчика неистребим вне зависимости от времени и места. Другое дело, что государственная власть может отреагировать на его кляузы, а может и нет, да и реагирование может быть формальным и не очень. Однако в любом случае попортить нервы такой неравнодушный гражданин вполне способен.
Но есть и встречная проблема, которая проявилась в ходе правоприменительной практики по закону о лайках и репостах. Когда уже местные силовики стали соревноваться по количеству выявленных нарушителей, это привело к тому, что под ударом оказались вполне лояльные граждане, из любопытства перепостившие спорный текст для нескольких десятков своих читателей. Система функционирует таким образом, что размытость закона, понимаемая как возможность привлечь юридически подкованного оппозиционера, превращается в простой способ увеличить число нарушителей. Но это вызывает недовольство уже со стороны лоялистов, искренне не понимающих, в чем вина не каких-то врагов и экстремистов, а обычных людей. В результате закон пришлось уточнять и существенно смягчать, чтобы не плодить протест на ровном месте. И здесь получилось, что успехи в правоприменении — увеличивавшееся число дел — обернулись неудачей и привели к тому, что силовикам в данном конкретном случае пришлось отступить. А более прагматичные представители власти в качестве аргумента предъявляли данные об общественном мнении, которое в таких ситуациях не склонно одобрять слишком жесткие действия.
Ограничитель для Перехват-Залихватского
Можно вспомнить и более давние примеры. В середине XIX века николаевская Россия стремилась отгородиться от европейских революций не слишком оригинальным набором мер. С одной стороны, демонстративно жесткое подавление даже слабой нелегальной оппозиции (разгром кружка Петрашевского). С другой — охранительная политика в сфере образования: увольнение просвещенного консерватора графа Уварова, приход на министерскую должность реакционера князя Ширинского-Шихматова, свернувшего преподавание философии в университетах под лозунгом «польза философии не доказана, а вред от нее возможен» (в современных реалиях философию можно заменить на просветительство).
И в то же время поступать, как щедринский градоначальник Архистратиг Стратилатович Перехват-Залихватский, который «въехал в Глупов на белом коне, сжег гимназию и упразднил науки», в реальной жизни было невозможно. Упраздняли на несколько лет (потом восстановили) философию, зато в 1850 году, вскоре после того как Ширинский-Шихматов стал главным просветителем (или, как тогда горько шутили, затемнителем), ведущий русский западник Грановский был утвержден университетским профессором всеобщей истории. И читал лекции о французских Людовиках и английских Генрихах — но так, что их слушала образованная Москва, которой было душно от затемнительской политики.
«Проще не будет точно»: чего ждет бизнес от закона о просветительской деятельности
Просветитель брежневского времени, Натан Эйдельман, рассказывал о том, как не повезло человеку яркому и карьероориентированному — действительному статскому советнику Липранди, когда-то храброму офицеру, затем разведчику и контрразведчику, знакомому Пушкина (прототипу Сильвио из «Метели») и склонному при этом к тайным комбинациям и агентурной деятельности в духе графа Мерзляева из рязанского «Бедного гусара». Вдохновенный провокатор даже пытался свести Петрашевского со специально обученными агентами, призванными изображать соратников имама Шамиля — и таким образом превратить питерский интеллигентский кружок в сообщников горских повстанцев. Судьба Липранди напоминала мерзляевскую — успех (раскрытие «заговора Петрашевского») обернулся изоляцией в среде прагматичных государственных служащих, которые шарахались от слишком ревностного охранителя. В результате он не только не получил ожидаемой «анненской звезды», но и горестно писал, что был подвергнут закулисной казни, то есть негласному запрету на дальнейшее продвижение по службе.
Прошло более полутора веков, а стилистика государственной службы изменилась не столь сильно по сравнению с общественным устройством. И здесь многое в судьбе нынешнего российского просветительства будет зависеть от соотношения сил между современными прагматиками и затемнителями. А оно в немалой степени будет обусловлено ощущением масштаба внешнеполитических рисков. Если холодная война будет усиливаться, это расширит возможности для проведения затемнительской политики. Если нет, то прагматичный подход, опирающийся на общественное мнение (причем не постфактум, когда уже многие просветительские инициативы могут быть упразднены, а превентивно, пока этого еще не случилось), получит свой шанс.
Мнение автора может не совпадать с точкой зрения редакции