Кризис, настигший человечество в 2020 году, носит цивилизационный характер. Под вопрос поставлено все то, что мы в ХХ — начале XXI века считали высшими достижениями цивилизации. Люди по праву гордились здравоохранением, которое победило эпидемии и на треть увеличило среднюю продолжительность жизни, образованием, которое стремительно развивало новые технологические возможности, демократиями, тонко и точно отвечавшими на любые общественные вызовы, всемогущей наукой, свободными и непредвзятыми средствами массовой информации, глобальной подвижностью населения. Все это в 2020 году оказалось под вопросом.
В отсутствие воздействий экономические системы стремятся к гомеостазису — они «засыпают». Мировая экономическая теория знает всего два способа, которыми происходит развитие: это либо внешний удар в виде катастрофы, извержения вулкана, эпидемии, который заставляет систему развиваться («шоковая» схема Гарольда Демсеца), либо накопление знаний, смена ценностей и предпочтений («кумулятивная» схема Дугласа Норта). Нынешний кризис уникален тем, что обе схемы развития сработали одновременно. Мы получили внешний удар от пандемии, а домашний арест, под который попало примерно 3 млрд человек во всем мире, стал уникальным историческим экспериментом, заставившим людей крепко подумать о тех вещах, о которых раньше никто не задумывался. Это означает, что ценностный сдвиг, лежащий в основании механизмов развития, уже происходит.
Карабас-Барабас и кукольная экономика: чем грозит миру нынешняя политика правительств и регуляторов
В июле-августе Российская венчурная компания совместно с Институтом национальных проектов и моими коллегами из МГУ провела исследование с целью выяснить, как повлияли события первой половины года на уровень доверия в обществе. По формальным цифрам этот показатель практически не изменился: в целом по России 25% считало и по-прежнему считает что «большинству людей можно доверять»; в мегаполисах этот показатель незначительно вырос. Однако, как мне кажется, это не застой, а равнодействующая двух разнонаправленных сил. С одной стороны, санитарная политика разобщала людей и продолжает их разобщать, оказывая десоциализирующее влияние. С другой стороны, там, где власть бросила людей и не могла ничего противопоставить кризисной ситуации, людям пришлось вступать в гораздо более тесное общение между собой, чем обычно. Наконец, как было сказано выше, у многих появилась возможность сесть и задуматься.
В итоге власти некоторых государств не узнали своих избирателей, вышедших из карантина, — люди стали вести себя необычно. В качестве примера можно привести не только Белоруссию, но и США, где в общественном мнении произошли очень серьезные подвижки. И они напрямую связаны с тем «ударом по голове», который общества получили во время коронавирусного кризиса. Очевидно, еще больших сюрпризов можно ожидать в ближайшем будущем.
Политический иммунитет: как коронавирус повлиял на рейтинги лидеров стран с крупнейшим ВВП
В чем проявляются эти перемены в сознании? В 1932 году великий экономист Джон Мейнард Кейнс совершил поездку в СССР, впечатления от которой побудили его сформулировать «невозможную трилемму»: «Нельзя одновременно максимизировать свободу, справедливость и эффективность». В прежнем «доковидном» мире свобода была главной доминантой этой триады, но сейчас колесо Сансары поворачивается. Главным приоритетом, по крайней мере в России, становится эффективность государства. Справедливость сохраняет за собой второе место. Свобода уходит на третий план.
О смене приоритетов свидетельствуют социологические опросы. Заметен рост патерналистских настроений: если, согласно нашим исследованиям, в 2017 году 41% россиян считали, что государство должно позаботиться о каждом (а большинство полагало, что роль государства — лишь создать условия), сейчас этот показатель вырос до 51%. Этот социально-психологический поворот в России зрел уже давно. Прежний социальный контракт общества и государства был заключен в 2014 году, когда общество согласилось пожертвовать часть благосостояния в обмен на чувство принадлежности к великой державе. В последующие годы шло снижение реальных располагаемых доходов населения — прежний контракт был оплачен 10%-ным падением доходов. Окончательно этот контракт был расторгнут, на мой взгляд, в 2018 году. Экономика, выходящая из кризиса 2014–2015 годов, уже начала давать позитивные результаты для верхних слоев, в то время как внизу продолжалось падение. Это подняло вопрос о социальной справедливости, отодвинув прежний геополитический контракт: Венесуэла, Ливия и Донбасс уже никого не интересовали, а технически плохо проведенная пенсионная реформа ускорила «расторжение брака».
Принятие поправок к Конституции 1 июля означает заключение своего рода нового авторитарно-социального контракта: в обмен на снятие ограничений, связанных с ротацией власти, общество получило набор социальных обязательств, вшитых в текст Основного закона. Сделка состоялась: эффективность государства поставлена на первое место, справедливость — на второе, свобода — только на третье. В целом это на сегодняшний день отвечает структуре общественного спроса.
Вопросы к будущему: какими мы выйдем из пандемийного кризиса
Меняющемуся спросу на государство в мире противостоят три основных варианта предложения. Первый — то, что предлагает Китай, ставший первым цифровым тоталитарным государством XXI века. Он решил важнейшую проблему тоталитаризма: следить одновременно за всеми подданными всегда было чрезвычайно дорого. При наличии цифровых технологий это дешево: в Китае создана система, которая отреагировала на шок комплексно и, судя по цифрам, эффективно.
Второе предложение создала маленькая Швеция. Это социал-демократический вариант, попытка стоять на прежних ценностях, уважать права населения и договариваться с ним. В той же области ищут свой путь Германия и Франция. Думаю, что с победой демократического кандидата на президентских выборах в США у этого предложения появилась более радикальная версия, связанная с «новой этикой», социальными квотами и т. п.
В России налог традиционно воспринимался как золотоордынская дань — чтобы государство отстало и больше не приходило
Наконец, третье предложение — квазигосударства цифровых платформ (китайских, российских, американских). На мой взгляд, они могут стать очень серьезным конкурентом государственных институтов. Пандемия не только способствовала колоссальному форсированию цифровизации, но и показала, что цифровые платформы с их агрегаторами, репутационным отбором, рейтингами намного эффективнее офлайн-институтов. Там есть свои проблемы — к примеру, пользовательское соглашение изменить труднее, чем национальную конституцию, однако исследования показывают высокое доверие «цифровым квазигосударствам» со стороны общества. По нашим данным, собранным в июле-августе, уровень доверия россиян правительству составляет 49% — это больше, чем доверие региональной, муниципальной власти или суду. При этом доверие цифровым платформам достигает 59%.
Вирус против бедных: как пандемия повлияла на социальное неравенство в России
Наличие такого конкурента побуждает правительства что-то предпринимать. На мой взгляд, премьер Мишустин как раз пытается дать цифровым конкурентам цифровой ответ, связанный с развитием сервисного государства. Сервисному государству соответствует иная природа налогов, чем та, что утвердилась у нас. В России налог традиционно воспринимался как золотоордынская дань — чтобы государство отстало и больше не приходило. А в сервисном государстве налог есть плата за общественные блага, которые производит государство. Обратим внимание, что в России уже появился первый налог такого типа — дополнительные 2% НДФЛ для людей с доходом выше 5 млн рублей в год. Он не будет растворен в казне, а целевым образом пойдет на лечение детей с орфанными заболеваниями.
Уровень доверия россиян правительству составляет 49% — это больше, чем доверие региональной, муниципальной власти или суду
Хотя сервисное цифровое государство всего лишь один из вариантов ответа на общественный запрос, такой тренд очень важен. Если идея цифровизации на принципах клиентоориентированности соединится с преобразованием налогов в плату за общественные блага с возможностью голосовать налогом за определенные цели, — практикой партиципаторного бюджетирования, — это создаст определенную перспективу для общественного развития страны.
Россия, слава богу, не предъявляет спроса на тоталитаризм: 54% наших сограждан считают, что их персональные данные принадлежат им и только им, а 40% — что государство может использовать их данные только для борьбы с преступностью и эпидемиями. Хотя пока не развился и спрос на социал-демократию. Может быть, налоговая демократия в сочетании с цифровым сервисным государством окажется нашим вариантом ответа на современные вызовы.
Мнение автора может не совпадать с точкой зрения редакции