Нынешний кризис часто сравнивают с Великой депрессией 1930-х или с Великой рецессией 2008-2010 годов. Однако по сути сегодня мы имеем дело не с экономическим кризисом, а с экономическими последствиями системного катаклизма. Точнее и правильнее всего сравнивать этот шок с войной — и в экономическом, и в социальном, и в философском смысле.
Как во всякой войне, общество оказалось перед экзистенциальным выбором — сохранять экономику или человеческие жизни. При этом надо понимать, что выбора на самом деле не существует: экономический коллапс сам становится опасным для физического выживания людей. В 2020 году, как и на войне, правительства многих стран должны были принимать непростые решения, причем не столько на основе экономических расчетов, сколько исходя из понимания ценности человеческой жизни и уровня доверия граждан к национальным институтам. Сравнения с войной звучат в выступлениях лидеров многих стран, и это не дань моде на героизм — это точное описание стоящего перед человечеством вызова.
Экономика военного времени. Как пандемия 2020 года изменит мир
Сегодняшний вопрос: в какой степени закрытие экономик поможет спасти человеческие жизни и в какой — приведет к депрессиям и тяжелым социальным проблемам. Мир движется на ощупь. В разных странах выбор зависит от отношений общества и государства. Кто-то может позволить себе жесткие меры в стиле Китая, Сингапура или Южной Кореи. Кто-то, как Австралия, в силу географических причин может практически закрыть страну. Высокий уровень общественного доверия позволяет Швеции выбрать путь выработки коллективного иммунитета, ограничиваясь рекомендательными мерами. Большинство европейских стран, в том числе Россия, пошли по пути поиска баланса между крайностями.
Из этой оценки ситуации следует несколько выводов.
Прежде всего идет структурная и организационная перестройка экономики («перевод на военные рельсы»). Наиболее существенные и зримые перемены — в резком росте дистанционных форм взаимодействия людей и организаций, в усилении роли пространственной организации производства, в переоценке роли здравоохранения и отчасти образования.
Одна из самых важных развилок сегодняшнего дня — какие из институциональных и организационных новаций являются временными, а какие останутся надолго или навсегда? Здесь уместна аналогия с ростом государственного регулирования экономики в годы Первой мировой войны. Тогда было неясно, является ли это чисто военным феноменом, который уйдет с наступлением мира, или происходит формирование социально-экономической модели будущего. Недооценка устойчивости новых институтов и попытка вернуться к старым (например, к золотому стандарту) в 1920-е годы на Западе стала важным фактором социально-экономической катастрофы 1930-х.
Новый статус Кремля: как Путин и пандемия разрушают миф о вертикали власти
Нам предстоит оценить перспективы дистанционных технологий в организации государственного управления и в других сферах жизни общества. Сейчас много спорят о перспективах дистанта в образовании — но это только наиболее видимая для всех проблема. Уйдет ли образование в онлайн? Или оно разделится на дорогое индивидуальное и общедоступное цифровое? А возможно, полностью вернется к привычному формату? Вопрос о будущем облике образования, о соотношении в нем доступности и элитарности еще только предстоит осознать, не говоря уже о нахождении социально приемлемых решений.
В центре внимания будет и здравоохранение. Пока понятно только, что модели, еще недавно считавшиеся успешными, в прекрасном новом мире вряд ли будут образцами для подражания. В какой мере модель страхового здравоохранения отвечает вызовам времени? В России со времен Н. А. Семашко была традиция поддержания коечного фонда — и сейчас этот фактор оказался жизненно важным.
Сегодня должно быть переосмыслено и понятие государственных резервов. С середины ХХ века считалось, что это прежде всего зерно, тушенка и боеприпасы, но ведь резерв системы здравоохранения не менее, если не более, значим для государства.
Почти как война: как пандемия ломает устоявшиеся экономические модели
Усиливается роль технологических компаний, трансформируется сектор услуг, возникают новые задачи организации производства и логистики (например, учет требований социального дистанцирования). Наблюдаются и совсем неожиданные последствия: в Великобритании обсуждается сокращение числа присяжных по эпидемиологическим соображениям — подобные решения по другим причинам принимались во время Второй мировой войны.
Что произойдет с транспортом — станут ли люди меньше путешествовать? И что произойдет с деловыми поездками? В 2020 году выяснилось, что огромное число командировок просто не нужны. Останутся ли в привычном формате рестораны и магазины? Можно предположить, что рестораны останутся, поскольку людям надо где-то общаться, а магазины или превратятся в некие культурные пространства, или вовсе постепенно исчезнут.
Диджитализация нашей жизни ставит вопрос о масштабных социальных проблемах. Приведет ли «цифра» к снижению неравенства, как думают многие, или к его нарастанию, чего также нельзя исключить? Будет ли она способствовать ограничению человеческих контактов или резко повысит их ценность?
Вирус против бедных: как пандемия повлияла на социальное неравенство в России
В какой мере современные технологии создают условия для реализации старой коммунистической мечты — о переходе к «единой фабрике» с «единой бухгалтерией» как минимум в рамках государственного сектора? Попытки создания такой системы в ХХ веке провалились — это оказалось технологически невозможно. Сейчас же мы видим принципиальную возможность решения этой задачи. Но не обернется ли это опять катастрофическим падением эффективности? Или «единая и всемогущая цифра» решит все проблемы?
Приведет ли нынешний кризис к усилению роли государства? Скорее всего, да. Сейчас реакция правительств на происходящее более или менее однотипна: это противоэпидемические меры плюс меры поддержки экономики. Если не говорить о снижении учетных ставок, которые во многих странах снижать дальше некуда, речь идет о бюджетном стимулировании. Если у денежно-кредитной политики есть естественные пределы, то бюджетная политика ограничена лишь ростом государственного долга. Однако бюджетные инструменты работают только в случае кризисов спроса, а в случае кризиса предложения есть риск попасть в ловушку стагфляции, как это происходило на Западе в 1970-х и в России в 1990-х.
Впрочем, согласно оптимистичному взгляду некоторых экономистов, мир вообще ушел от высокой инфляции: она переместилась на фондовый рынок, превратившись из инфляции потребительских цен в инфляцию активов. Однако это всего лишь экономическая гипотеза. Одна из отличительных черт нынешнего кризиса — очень неясная макроэкономика. Просто потому, что ничего подобного происходящему сегодня человечество не переживало никогда.
Коронавирус открыл ящик Пандоры: закрыть экономики оказалось возможно
И, наконец, главный вопрос: реализуется ли прогноз Дж. Оруэлла о «Большом Брате»? Каждое технологическое решение имеет две стороны — как писали в «Букваре» моего детства, «атом может быть и грозным, атом может быть и мирным». Как сделать так, чтобы надежда на высокую эффективность и всеобщее счастье не реализовалась в виде антиутопии? Как в очередной раз не превратить желание сделать «как лучше» в безнадежное «как всегда»?
В этой статье больше вопросов, чем ответов. Но это, по моему убеждению, и есть наиболее честный ответ при обсуждении ближайших перспектив. В переломную эпоху гораздо проще прогнозировать отдаленное будущее, чем давать оценки году наступающему.
Мнение автора может не совпадать с точкой зрения редакции