Вторая волна раздражения: как страх перед новым локдауном обострил недоверие россиян к власти
Эта статья основана на материалах фокус-групп. Цитаты из реплик участников фокус-групп выделены курсивом.
Вести о второй волне пандемии сильно будоражат публику. Как и во всей ситуации с коронавирусом, любому слуху верят, но всегда не до конца, любой факт учитывают, но ставят под сомнение. О второй волне думают, что она уже пришла, что она вот-вот придет и что никакой второй не будет, а будет длиться и длиться первая. Сколько будет длиться? Три месяца, год, три года, а может, это вообще теперь навсегда…
Состояние общества можно обозначить словом «раздражение». Это чувство, которое не побуждает к действиям, а скорее наоборот, отбивает охоту действовать, прилагать усилия, в том числе умственные и волевые. Разумеется, есть люди, которые в эти же самые времена вкалывают и думают, рассчитывают и решают, любят и торжествуют. Но раздражение остальных и для них есть фон, от которого им приходится отстраиваться, чтобы жить ему вопреки.
Вирус и власть
Можно считать, что раздражение вызвано вирусом, не до конца понятной опасностью. Но из того, чем делятся люди на фокус-группах и в интернете, получается: пусть глубинная причина — темная природная сила, но поводы для раздражения сугубо социальные. Людей раздражают люди. Отчасти те, что вокруг, но больше те, что наверху. Министры, губернаторы и выше.
Особо много претензий к ним накопилось у тех, кто лишился доходов и до сих пор в долгах, просроченных кредитах. А теперь еще вторая волна, и все по новой — куда же мы тогда?
Не все бюджетники пережили без потерь это время, но видно, что многие. Они со сдержанной гордостью говорят: А нам все время так и платили, ну, может, надбавки кое-какие слетели, но платили… Их соседи, потерявшие работу в частном секторе, комментируют: Да, показали нам, кто у государства нашего сынки, а кто пасынки. Когда им говорят, что вашему хозяину, наверное, выделяли же какую-то поддержку, чтоб он вам платил, — это выводит их из себя. Это если бы он чей-то там приятель или родственник был, а наш — сирота и с властями не вась-вась, потому он ничего не получал.
«Самоизоляцию» иные поминают добром: с ребенком была, сколько хотела, без этих слез, что надо в садик, что мама уходит. Но часто вспоминают с тяжелыми чувствами.
Проблема дистанции
Несколько слов о призыве «соблюдать социальную дистанцию». Само словосочетание «социальная дистанция» позаимствовано у социологов, почти сто лет назад назвавших этими словами не расстояние в полтора метра, а меру готовности или неготовности людей разных рас и сословий взаимодействовать друг с другом — ходить по одной улице, работать в одном помещении, соседствовать в одном доме, жить в одной семье. Однако у нас словосочетание «социальная дистанция» заменило сегодня (очевидно, как более респектабельное) неприятную формулу «санитарная дистанция».
Ладно, социологам не жалко. Но и для того чтобы вспомнить об исконном социологическом понимании этого термина, коронавирусная эпопея дает немало поводов. Вот ведь в какую сложную ситуацию она нас поставила. Во-первых, иной раз те, кто назывались «близкими», оказались слишком надолго и слишком близко друг к другу в наших однушках-двушках. Столь сильное сокращение социальной дистанции, как рассказывают, выдержали не все. От близости, не от разлуки развалились некоторые браки (мы об этом писали, но такой оборот своей неожиданностью продолжает волновать людей).
Во-вторых, иногда социальная дистанция, напротив, оказывалась непомерно увеличенной. Родные друг другу люди не могли быть рядом, общались только по телефону. Наконец, в-третьих, в каждой культуре, в том числе и нашей, есть нормы: на каком расстоянии друг от друга надо держаться на улице влюбленным, на каком — друзьям, на каком всем остальным, не знакомым друг с другом людям. Они должны не слишком приближаться — не нарушать персональное пространство друг друга, но и не слишком отдаляться, не отстраняться от человека. Преувеличенная дистанция — это знак: «я не хочу иметь с тобой ничего общего», или «я тобой брезгую», или «ты у меня в подчинении». А теперь в транспорте и в публичных местах со всех стен и из всех громкоговорителей людям предлагали держаться именно что на этом расстоянии, выражающем негативное отношение человека к человеку.
Это не просто случайное совпадение. Пусть нам не говорили этого прямо, но подтекст ясен: каждого, кто рядом с тобой, надо считать носителем смертельной опасности для тебя. Отсюда недалеко до того, чтобы увидеть в нем врага, а значит, и отнестись к нему враждебно. С тем раздражением, о котором говорилось в начале, люди рассказывают, как ведут себя другие в метро. Они никто масок не носят! И плюхаются рядом! Те же, кто не носят, объясняют это или своим свободолюбием: Не могу в наморднике! Или своей смелостью: Да не боюсь я вашего ковида! Или легким характером: А мне пофиг! Но и они включают, бывает, агрессию, если им делают замечание «Наденьте маску!»
О социальной дистанции, только измеренной не в метрах, а в тысячах километров, приходится задумываться, и когда слышишь жалобы респондентов на то, что закрыты границы, никуда поехать нельзя. Мы знаем, что многие россияне уже привыкли выезжать раз, а то и два-три раза в год за рубеж. Для многих хороший отдых на удалении от родных мест дает возможность сносить тяготы труда или некомфортного быта у себя дома. Но образовалась за последние годы, оказывается, еще и категория, для которой эта вошедшая в обычай поездка в Европу или в Индию не просто развлечение, но и «глоток свободы», позволяющий сносить дефицит таковой в отечестве. Без этого им трудно. Вторая волна, разрушившая их планы на эту долгожданную микро-политэмиграцию, явилась тяжелым ударом.
Маленькая свобода
Проблематика пандемии — это, если вдуматься, вообще проблематика свободы и несвободы. Свобода одного человека заканчивается там, где начинается свобода другого. Эта мысль Бакунина о том, как должно быть по справедливости устроено социальное пространство, верна и для толкучки в наших общественных местах, где одни пытаются, а другие не пытаются соблюсти «социальную дистанцию».
Люди обрадовались малой свободе, объявленной летом московским мэром, хотя многие понимали, что она пополам с несвободой и подарена лишь для того, чтобы мы пришли и сами своими голосами затвердили: то, как сейчас — это навсегда. Это понимание вызывает раздражение, которое обращают и на себя, и на несгибаемую городскую власть, которой все же пришлось прогнуться.
Наши граждане с трепетом ждут: будут ли по случаю второй волны вводиться в наших городах уже опробованные ограничения на свободу передвижения? Их тоже хотят и не хотят. Не хотят сидеть взаперти, но не хотят и толкаться в толпе. Сознание, что тебя мучают и клаустрофобия, и агорафобия разом, вызывает раздражение. А кто виноват: коронавирус или начальство? Оно ведь так же невидимо и всюду присутствует, как и вирус. Но у вируса нет цели, а у власти есть: не давать нам воли, чтоб не натворили чего. Не вполне в шутку, но и не вполне всерьез выражают в интернете мысли о том, что власти под благовидным предлогом эпидемии опробуют режимы «закрытого общества».
Здесь один из источников ковид-диссидентства и ковид-нигилизма. Нет никакого вируса, это выдумали для укрепления авторитарной власти. Чтоб ее сделать сверх-авторитарной. А потому долой эти намордники! Вряд ли даже самые яростные ковид-отрицатели полностью уверены, что вируса нет и от него не умирают. Но они уверены, что они полностью разгадали цель власти: использовать эпидемию в своих интересах. Они пытаются разжечь страхи, чтобы мы сами себя сделали послушными. А мы не будем! В таком дискурсе неважно, настоящая эпидемия или выдуманная.
Ковид в головах: что думали россияне о пандемии, карантине и вакцинации
Далеко ли до власти
Социологи используют понятие дистанции еще в одном случае — для обозначения социального расстояния между правящими и управляемыми, каким оно представляется и тем и другим. В России этот показатель — один из самых высоких в мире. Жаловаться тут некому, да и не на кого. Можно думать, что это начальники вознеслись над народом, но верно и то, что сам народ возносит свое начальство, считая, что настоящая власть — это те, кто недосягаемо высок. При этом респонденты со вздохом расхваливают жизнь в небольших скандинавских странах: Там президент на велосипеде на работу ездит, а не с охраной в бронированном ЗИЛе проносится.
История пандемии в России была, помимо всего прочего, полна попыток со стороны власти сократить вышеназванную дистанцию, или, как это у нас называлось в советское время, «стать ближе к народу». Начальники, рассказывая о ситуации с вирусом, являлись перед камерами без галстуков, пробовали изъясняться разговорным языком, подбавить в речь «человеческого тепла». Наши исследования не зафиксировали никакого эффекта от этих попыток. От власти ждали не сочувствия, а помощи и правды.
О том, что обещанная помощь то и дело не доходит, что она не кажется людям достаточной, сказано не раз. О том, что потеряно доверие к сообщаемым сведениям о пандемии, тоже. Надо уточнить, что нет не только полного доверия — полного недоверия тоже нет. Существовала ситуация половинчатости и неполной определенности. Публика верит и не верит сообщаемым цифрам, будь то о росте, будь то о снижении заболеваемости. За сообщаемой официальной цифрой смертей или выздоровлений видят не факт, а умысел. Они говорят, что снижается/повышается, потому что им надо, чтобы мы… Если в первую волну многие считали, что цифры заразившихся занижены, то теперь наоборот, их специально завышают, чтобы запереть людей, никуда не пускать.
Запрос на правдивую информацию очень велик. Сообщения о том, что главврачей, сказавших правду о происходящем в их больницах, наказывают, рождает бурю негодования. Особенно бесит то, что их начальство (….) кипятком не потому, что боится, что мы (люди) правду узнаем, а потому, что его начальство узнает, что подчиненный проговорился. Даже тут им на нас на….ть.
Мы уже писали о том, что вирус и власть, вмешавшись в отношения между людьми, не сделали нас в целом ближе друг к другу. Не сделалась короче и дистанция между людьми и властью.
Мнение автора может не совпадать с точкой зрения редакции