Неудобная трагедия: почему Беслан не вписался в официальную историю России
Российская история может быть исключительно историей побед. Поэтому 3 сентября Владимир Путин отправится отмечать 80-ю годовщину победы над японцами на Халхин-Голе, а не 15-ю годовщину теракта в Беслане (комментарий Кремля). Преимущество Халхин-Гола еще и в том, что едва ли существенная часть россиян помнит о том, в чем состоит смысл отмечания и что такого произошло между советскими и японскими войсками на этой монгольской территории. 17-я годовщина еще одного теракта — в театральном центре на Дубровке в Москве состоится в октябре, но российская власть, скорее, обратит внимание на чрезвычайно важный с точки зрения «безопасности» договор сталинского СССР с нацистской Германией в октябре 1939-го или на столь же «важную» дату — начало Зимней войны с Финляндией в ноябре 1939 года, чем на «Норд-Ост». Хотя и то, и другое события имели тяжелейшие последствия для страны, сегодня они снова считаются победами.
Для существенной части населения Беслан и «Норд-Ост» — это сильно дистанцированные в истории события. Их смысл и содержание или забылись, или не известны.
На оценку исторических событий и даже происшествий путинской эры, которые выглядят как произошедшие в далеком прошлом, влияет присоединение Крыма и последующий патриотический подъем. В 2015 году, после инкорпорации полуострова, согласно данным «Левада-центра», общественное мнение все еще испытывало последствия этого цунами, и в целом позитивно оценивало обстановку на Северном Кавказе. Больше того, стало преобладать мнение, что с терактами вроде «Норд-Оста» ничего толком сделать нельзя, и при этом росла уверенность в том, что ФСБ и МВД способны защитить россиян: уверенность абсолютно декларативная при высокой степени боязни новых терактов.
Примерно в той же логике менялось и отношение к Беслану. Детали забывались, а государственная пропаганда старалась не обращать внимание на, деликатно выражаясь, пикантные нюансы трагедии, которые свидетельствовали о несколько небрежном отношении российских властей и спецслужб к жизням заложников (как и в случае с «Норд-Остом»). В этом смысле героическое, без преувеличения, поведение Виктора Черномырдина в 1995 году во время теракта в Буденновске, когда премьер-министр не постеснялся во имя спасения человеческих жизней пойти на переговоры с террористами, воспринималось как неправильное поведение. Правильное — это когда на переговоры с террористами власти принципиально не идут, вне зависимости от того, к каким жертвам эта «собственная гордость» может привести. И это на фоне того, что тревога по поводу возможности террористических актов в России растет («определенно да» ответили 42% респондентов «Левада-центра» на вопрос об угрозе новых терактов в 2017 году, сразу после взрыва в петербургском метро, по сравнению с 15% в 2016-м, по последующим годам данных нет).
В 2005 году как непрофессиональные оценивали действия спецслужб во время теракта в Беслане 19% респондентов, в 2019-м — 8%. Это отражение общего тренда на оправдание действий властей во всех ситуациях. Например, после Крыма резко изменились оценки причин поражений СССР в первые месяцы после начала Великой Отечественной войны. Если раньше россияне считали, что это прежде всего ошибки Сталина, то теперь — что главной причиной стала «внезапность» нападения (притом, что вся вполне доступная историография говорит о том, что нападение было каким угодно, только не внезапным).
Кроме того, окрепла уверенность в том, что теракты совершают некие внутренние и внешние враги России, о чем свидетельствовал опрос «Левада-центра» о теракте 2017 года в Санкт-Петербурге — суммарно 23%, 9% опрошенных считали, что это сделали «украинские спецслужбы». Жаль, нет этой опции в опросе про Беслан — она бы много объяснила российскому обывателю…
Такие цифры — следствие нежелания вникать в детали и всерьез их оценивать. Враг виноват, а остальное не имеет значения. Начальство говорит, что все было правильно — значит, так оно и есть. Власть всегда права, потому что она власть. Отношение к Беслану — часть того же тренда в массовом общественном мнении. Год назад, в 2018-м, социологи «Левада-центра» спрашивали о том, все ли возможное сделали власти для спасения заложников в Беслане. «Определенно да» ответили 26%, что на 14 процентных пунктов выше, чем в 2010 году, в докрымский период.
А для высшего начальства теракт 2004 года оказался головной болью еще и потому, что «Матери Беслана» де-факто стали в результате оппозиционной организацией. Точнее, в таковую ее превратил вполне очевидный курс на забвение обстоятельств этого события. Один из главных принципов исторической политики — не вспоминать поражения или позорные страницы в истории страны. Беслан — поражение и позорная страница. Не стоит уделять ему внимание именно потому, что борьба с терроризмом в государственной пропаганде должна быть исключительно успешной, ну, примерно как «красивая» бомбежка в Сирии, показанная по телевизору.
Впрочем, благостной картинке мешает уклончивая поддержка респондентами «Левада-центра» той точки зрения, что гибель заложников — результат действий и террористов, и спецслужб. Так считают 34%, или треть опрошенных, и это довольно много. Это измеритель подозрений по поводу того, что спецслужбы не так уж могущественны и не столь уж ревностно стоят на страже безопасности россиян.
Социология показывает ставшее классическим раздвоение сознания россиян, характерное для посткрымских лет: с одной стороны, символическая поддержка государства как института, с другой — недоверие к нему же, когда речь идет о конкретных действиях и «сервисах».
А Беслан… Беслан должен быть забыт. Вспомним лучше о Халхин-Голе. «Там, в далекой пустыне, бок о бок с монголами сражаясь против вторгшихся в Народную Монголию японцев, армия первой в мире страны социализма с оружием в руках выполнила свой интернациональный долг» — писал о тех событиях Константин Симонов. Словосочетание «интернациональный долг» мы слышали потом не один раз. В том числе так говорили о войне в Афганистане, которая стала одной из причин морального падения СССР. И которую теперь, что характерно, тоже официально пытаются оправдать.