В России опять август? К чему приведут страну неусвоенные уроки минувших кризисов
Для новейшей истории России август — тяжелый месяц. Сначала в августе 1991 года мы пережили путч ГКЧП и политический кризис, по сути предрешившие распад СССР, а затем 17 августа 1998 года правительство объявило о неспособности платить по долгам, после чего рубль обесценился в 4 раза и наступил глубокий финансовый кризис. Какие уроки были извлечены из этих кризисов, а какие остались невыученными?
Урок практической макроэкономики, усвоенный «не по учебнику»
Причины кризиса августа 1998 года очевидным образом были связаны с финансовой дестабилизацией, начавшейся даже не при Ельцине, а на последнем этапе существования СССР. Именно тогда, в отсутствие денег на покрытие расходов — как военных, так и социальных — сперва стали брать займы на Западе, а затем попытались запустить печатный станок. Это привело сначала к коллапсу советской экономики, а затем, в 1990-е годы, к фундаментальной деградации государственного аппарата.
Это стало ключевым ограничением для новой власти, так как осознанная реализация любой политики предполагает, что у правительства есть адекватный аппарат — бюрократия, способная проводить политику в жизнь и собирать необходимые для этого налоги. Новой России в наследство от СССР достался старый госаппарат, который был сформирован для работы в совершенно другой среде. Но на содержание даже этого госаппарата у правительства хронически не было денег.
В результате российская экономика в 1990-е в основном функционировала не за счет сбора налогов, а за счет источников ренты, оставшихся от советской плановой экономики (разрывы в ценах между внутренним и внешним рынком, игра на валютном курсе, активы приватизированных предприятий), а также за счет займов: внешних — от МВФ, Всемирного банка и Парижского клуба, и внутренних — на рынке ГКО. Кризис 1998 года стал закономерным финалом такой «экономики перераспределения».
Дефолт по ГКО и девальвация рубля привели к существенным потерям для среднего класса и для среднего бизнеса (прежде всего в торговле). Высшая элита потеряла по минимуму. Но финансовые потрясения привели также к политическому кризису — впервые с 1991 года в состав правительства вошли коммунисты, а вице-премьером по экономике в правительстве Евгения Примакова стал Юрий Маслюков, бывший член Политбюро ЦК КПСС и последний председатель Госплана СССР.
На этом фоне элита понимала, что повторение кризиса будет чревато для нее потерей активов, приобретенных в 1990-е годы. И это понимание стало стимулом для начала переговоров о новой модели функционирования государства и экономики, важной частью которой стала политика макроэкономической стабилизации.
Парадоксальным образом в этом вопросе совпали интересы всех трех ключевых групп в «правящей коалиции», сложившейся в явной форме между расстрелом парламента в 1993 году (где высшая бюрократия оперлась на силовиков) и президентскими выборами 1996 года (когда был заключен союз с олигархами). Крупному бизнесу и высшей бюрократии был нужен дееспособный госаппарат, обеспечивающий поддержание согласованных «правил игры» в экономике и сбор налогов для бюджета. А для силовиков обеспечение финансовой стабильности было вопросом национальной безопасности.
Те займы и кредиты, которые еще в советское время правительство брало на Западе, фактически обуславливали возможность давления на политический курс страны, что однозначно воспринималось как угроза для национального суверенитета. Но речь шла не только о внешних угрозах. Один из уроков 1990-х заключался в том, что денег тогда не было не только на зарплаты учителям или переговоры с шахтерами, которые приходили стучать касками около Белого дома, но и на то, чтобы платить милиции. В результате милиция в лучшем случае контролировалась региональными властями, которые что-то доплачивали из своих бюджетов, но при этом влияли на кадровые назначения. Для центра это означало фактически потерю контроля над местными структурами МВД. В худшем же случае эти структуры начинали контролироваться криминалом.
Таким образом, пройдя через кризисы 1991 и 1998 годов, элиты усвоили урок: макроэкономическая и финансовая дестабилизация чреваты большими политическими потрясениями. Итогом стала взвешенная макроэкономическая политика, которая начала проводиться после 1998 года и проводится до сих пор. Но этого оказалось недостаточно для развития.
Видение будущего и его отсутствие как факторы экономической динамики
1991 и 1998 года Россия смогла пройти потому, что в обществе было определенное видение будущего: наивно-романтическое в 1991 году и гораздо более прагматичное в 1998 году. Тем не менее в обоих случаях речь шла о рыночной экономике, об интеграции в мировое сообщество, о политической свободе и о том, что если мы наконец начнем делать все, как нормальные люди, то у нас все получится.
Для формирования таких настроений в обществе важную роль играл консенсус в элитах. В 1991 году он был сформирован «от обратного», так как не было альтернатив переходу к рыночной экономике. В 1999–2000 годах этот консенсус в элитах (включавший в себя взвешенную макроэкономическую политику) скорее был ориентирован на «государство развития», построенное по образу стран Юго-Восточной Азии. Здесь достаточно вспомнить сингапурского лидера Ли Кван Ю, который в 2000-е был очень почитаемой фигурой в российском высшем истеблишменте.
Создавая Инвестфонд и госкорпорации, запуская «великие стройки» в Сочи и Владивостоке, правящая элита строила, безусловно, не свободную рыночную экономику, а госкапитализм с тесным сращиванием между бизнесом и бюрократией — как, собственно, это было в Южной Корее, на Тайване, в Гонконге или Малайзии. Но тем не менее в основе было стремление построить экономику, способную конкурировать на глобальных рынках. Весьма характерной в этом отношении можно считать коллективную монографию с говорящим названием «Российское экономическое чудо: сделаем сами», написанную в 2007 году под руководством Андрея Белоусова, нынешнего помощника президента России по экономике.
Однако этот сценарий не реализовался. Кризис 2008-2009 годов показал, что модель «госкапитализма с корейским лицом» в условиях динамично меняющейся глобальной экономики XXI века уже не работает. В период правления Дмитрия Медведева последовали попытки модернизации этой модели — с возобновлением диалога с бизнесом, усилиями по улучшению делового климата в регионах, а также «перезагрузкой» отношений с США. После речи Путина в Мюнхене в 2007 году и войны с Грузией в 2008 году отношения России с Западом были уже отнюдь не безоблачными. Тем не менее базовые установки правящих элит оставались прежними: они хотели интегрировать Россию в мировой рынок, и сами хотели стать членами глобального «элитного клуба».
В 2011 году «арабская весна» в сочетании с массовыми протестами в Москве против фальсификаций на выборах в Госдуму (которые правящая элита восприняла как «вражеские происки») положили конец такому видению будущего. Не желая повторить судьбу Каддафи и Мубарака, большие начальники сделали ставку на силовое противостояние с Западом. Именно в этот период доминирующей группой в правящей коалиции становятся силовики, которые еще в 2003 году оттеснили олигархов на роль «младших партнеров», а теперь то же самое сделали с высшей бюрократией.
Проблема, однако, в том, что за семь лет реального правления страной силовики не смогли предложить обществу ничего, кроме сценариев Изборского клуба, который в 2013 году предполагал, что через пять-семь лет (то есть как раз к 2018-2020 годам) глобальная финансовая олигархия развяжет против России и других развивающихся стран третью мировую войну и единственным выходом для страны является переход на режим «осажденной крепости».
Кольцо врагов, иностранные агенты и проплаченная оппозиция — это, конечно, цельная модель мира, однако если элита не имеет никакой модели развития (а начиная с 2012 года ситуация, увы, выглядит именно так), то никакого развития и не будет. И на этом фоне даже самая взвешенная макроэкономическая политика не убережет страну от сползания в новый системный кризис. Предотвращение такого кризиса возможно только через поиск решений в диалоге элит с активной частью общества, но, как показывают события нынешнего августа, власть к этому принципиально не готова. А это значит, что нас всех ждут серьезные потрясения, на фоне которых 1998 год может показаться хорошим сценарием, а 1991 год — отнюдь не худшим исходом.