Одним из основных лейтмотивов российского дискурса является возвращение — возвращение к духовным основам, к советскому опыту, к индустриальной экономике, к прежним геополитическим доктринам. Власть, похоже, упорно и последовательно хочет найти точку опоры, обнаружить какие-то преимущества в сегодняшнем положении страны, протянуть в пространстве и времени линии исторической преемственности.
Однако слишком многое говорит сейчас о том, что такая стратегия в нашем положении выглядит целиком и полностью контрпродуктивной. Мир меняется слишком быстро, чтобы его можно было трансформировать, опираясь на уроки истории и на принципы ушедших времен.
Взглянем на геополитику. В России она трактуется в основном в макиндеровском изложении: мы стремимся контролировать «срединные земли» в Центральной Азии, рассматриваем в качестве нашего главного преимущества огромные пространства страны, тщимся изобразить себя «соединителями» Европы и Азии. При этом, оказывается, мы не понимаем простой истины: в XXI веке экономики лучше всего соединяют не «солидные просторы» континентов, а «пустота» океанов. Это в XIX веке важнейшими промышленными регионами были упрятанные вглубь от береговой линии Рур и Силезия, Урал и район Великих Озер — сегодня около 70% глобального валового продукта создается на территориях, отстоящих от океанического побережья менее чем на 100 миль, а 77% мирового товарооборота обеспечивается морским транспортом. Экономика изменилась, и она никогда не станет такой, как прежде. Именно поэтому в США с середины ХХ века разобрали 2/3 всех построенных в стране железных дорог, мы же по-прежнему бредим Транссибом. Страны, которые сумели использовать к собственной выгоде свободу передвижения по «пустыне» Мирового океана и приблизили свои экономические центры к побережьям, переиграли тех, кто увлекся расширением и освоением своей континентальной территории.
Посмотрим на экономику. Где в последние 30–40 лет сформировались самые современные глобальные экономические центры? Сингапур и Дубай, Доха и Эр-Рияд — они появились там, где недавно были пустыни или небольшие деревни. Пудонг, новый район Шанхая, или Цяньхай рядом с Шэньчжэнем, где создается китайская «Кремниевая долина», — это тоже территории, до последнего времени остававшиеся очевидным greenfield’ом. Не привязанные к тем или иным сложившимся производственным и организационным цепочкам, они стали идеальным местом, где реформаторам удалось претворить свои планы в жизнь. Выбрав кусок безжизненных барханов и построив там самый крупный в мире пассажирский аэропорт, власти эмирата Дубай идеально использовали «пустоту» как конкурентное преимущество, за несколько лет превратив виртуальную реальность авиаперевозок между Европой и Азией в главный источник пополнения своего бюджета. В России же мы «модернизируем» аэропорты, выстроенные под потребности экономики советского типа, и, наращивая кольцевые дороги вокруг Москвы, консервируем зацикленность на освоенных пространствах и их дальнейшем использовании.
Обратимся к технологиям. Сегодня нет более успешных компаний, чем те, что сделали ставку на освоение виртуального пространства, — вне зависимости от того, глобальны они или локализованы. Американская JDS Uniphase проложила в США оптические кабели, которые cпособны обслужить в пять раз больше интернет-трафика, чем сейчас генерируют все американские пользователи, — но обанкротилась из-за распространения беспроводных систем передачи данных. Социальные сети, облачные технологии и многое другое, что существует в виртуальном пространстве, обеспечивают своим создателям и акционерам вполне конкретные миллиарды долларов. Даже аутсайдеры технологического прогресса получают от него выгоду, создавая центры для хранения данных, занимаясь процессингом платежных систем или располагая на своей территории кол-центры глобальных корпораций. И только Россия пытается построить свою собственную систему платежных карт, сохранить данные своих компаний и граждан под своим контролем, ограничить использование новых возможностей интернета. Похоже, мы упорно стремимся к осязаемости в мире, где пустота становится лучшей средой для бизнеса, а виртуальность — важнейшим из конкурентных преимуществ.
Оценим стиль и образ жизни. Сегодня между богатыми и бедными странами существует масса различий, но одним из наиболее разительных выступает отношение к мегаполисам: если в бедных странах они каждый год притягивают к себе до 30 млн человек, то в богатых они теряют жителей, предпочитающих жить вдали от городских неудобств. Креативные экономики требуют творчества и допускают автономную занятость, тогда как хозяйственные системы, основанные на массовом производстве и/или управляющиеся централизованно, склонны к гипертрофированному сосредоточению ресурсов и людей. Именно поэтому в той же Америке сегодня дисперсия регионального подушевого ВВП составляет 2,15 раза, а в «единой» России — 16,8 раза. Но нам враги не указ — в России по-прежнему нет «освоения пустоты», нет центробежных тенденций; напротив, все большая часть населения и все большее количество ресурсов сосредотачиваются в Москве, а структуры власти и управления не только не принимают сетевого характера, но коснеют все больше.
Наконец, коснемся идеологии. Модернизация, как показывает опыт нескольких последних десятилетий, наиболее успешно проходит там, где у народов не остается в прошлом позитивного опыта, который можно рассматривать в качестве определенного идеала. В Корее и на Тайване после поражения в гражданских войнах, в Сингапуре после изгнания из Малайской Федерации, в странах Восточной Европы после падения просоветских диктатур — везде основным стремлением было создать новую страну, чтобы как можно дальше уйти от страшного прошлого. И в каждом случае модернизационный успех был следствием масштабного социального проектирования, не восстанавливавшего традиции, а уничтожавшего их. Мир XXI века — это, наверное, самая податливая среда, которая только существовала в истории цивилизации, и возможности социального инжиниринга сейчас велики как никогда. Соответственно, и в этом случае «пустота» будущего — это лучшее место для эксперимента и развития, чем заполненное обломками исторических конструктов прошлое. Самыми успешными народами в наше новое время обречены быть те, кто имеет самую плохую историческую память. И опять-таки в России власти стремятся к совершенно обратному…
Мы вступаем в мир, где наибольшей ценностью является свобода маневра, а наибольшим преимуществом — «благословенная пустота», понимаемая в геополитическом, экономическом, технологическом, культурном и идеологическом смыслах. Уничтожение любых рамок, максимальный уход от привычности и канона — единственный залог успеха развивающихся стран в XXI столетии. Конечно, есть и иной вариант, вариант приверженности традиции и patrimoine, сохранения существующего и максимальной его «капитализации». Этот путь тоже реален, но чтобы идти по нему, нужно, во-первых, иметь что капитализировать, а во-вторых, смириться с тем, что развитие будет медленным. Сохранять лидерство таким образом можно, но добиться его нельзя. Думаю, что окончательные выводы применительно к России читатель сделает сам.