Абхазские весы: как протесты стали способом смены власти в республике

Круговорот политиков

В начале февраля 2025 года в Абхазии состоятся досрочные президентские выборы. Если бы не внутриполитический кризис, захлестнувший республику, они прошли бы по плану — в марте. Сегодня в экспертных кругах популярна шутка, что в абхазскую Конституцию необходимо внести следующую поправку: «Президент Абхазии избирается всеобщим, равным, тайным, прямым голосованием и отрешается от должности посредством протестных акций». 

В каждой шутке, как известно, есть доля истины. На протяжении последних 10 лет руководители Абхазии трижды покидали свои посты, не доработав до конца положенных президентских каденций. В июне 2014 года вследствие массовых протестных акций произошла отставка Александра Анкваба, избранного в августе 2011-го. В январе 2020 года пришел черед Рауля Хаджимбы. Впрочем, тут была своя изюминка: этот политик проработал до конца свой первый президентский срок (2014–2019 годы), но ушел в отставку уже через четыре месяца после переизбрания. И вот теперь, после новой волны протестов, о своем уходе с поста главы республики заявил Аслан Бжания. Впрочем, он не закрыл для себя возможности участвовать в досрочной кампании. До выборов президентские обязанности будет исполнять вице-президент Бадра Гунба. Останутся на своих постах и министры, входившие в команду, за исключением премьера и экс-президента Александра Анкваба, ушедшего вместе с главой республики. 

Для полноты картины стоит вспомнить и масштабный кризис 2004–2005 годов, когда благодаря протестам по итогам президентских выборов главой республики стал Сергей Багапш. Сегодня многие в Абхазии вспоминают его правление как золотой век республики. Выборы проходили в срок, внутриполитическая обстановка стабилизировались, Россия признала независимость Абхазии, а сам Багапш, на которого в Москве изначально смотрели с некоторой опаской, стал едва ли не образцовым партнером Кремля. Он начал «расшивать» имущественные споры, возникшие по итогам грузино-абхазского этнополитического конфликта. Не говоря уже о том, что тогдашний лидер республики сумел встать над внутриэлитными конфликтами, выступая в роли эффективного медиатора. 

Но одними воспоминаниями сыт не будешь — республике нужно решать системные проблемы, которые невозможно откладывать до бесконечности. И одной смены лиц в республиканских кабинетах тут мало. Тем более, что, по сути, происходит не столько смена, сколько круговорот политиков. Вчерашние лидеры переходят в стан оппозиции, а вчерашние оппозиционеры возвращаются во власть. А дальше повторяется все, как встарь. 

Например, фронтмен нынешних протестов Адгур Ардзинба в 2015–2020 годах работал вице-премьером и министром экономики Абхазии, был даже зампредом российско-абхазской межправительственной комиссии по социально-экономическому сотрудничеству. Другой видный оппозиционер, Кан Кварчия в недавнем прошлом исполнял обязанности мэра Сухума. И, напротив, и Аслан Бжания, и Александр Анкваб побывали оппонентами властей. Бжания, выступивший против ухода Анкваба под влиянием уличных протестов, в 2014-2020 годах был главным оппозиционным политиком. Анкваб же, поссорившись с первым президентом республики Владиславом Ардзинбой, и вовсе несколько лет был вынужден провести за пределами Абхазии, поддерживая своих единомышленников дистанционно. И, победи завтра тот же Адгур Ардзинба на президентских выборах, тоги оппозиционеров уже будут примерять на себя представители команды Бжании. Так же, как ранее их уже надевали сегодняшние критики.

Вне геополитической конкуренции

Для адекватного понимания причин этого политического круговорота крайне важно отказаться от привычных измерительных систем, применяемых российскими экспертами для оценки внутренних процессов на постсоветском пространстве. Уже стало общим местом рассмотрение этих сюжетов в контексте непрекращающегося противостояния России и Запада, в котором те или иные силы выступают как прокси Москвы или Вашингтона. Но в Абхазии внутреннее противостояние не имеет геополитической основы, прежде всего потому, что республика имеет ограниченную международную легитимацию. Ее независимость признана Россией и еще несколькими странами Латинской Америки, Океании и Ближнего Востока. И понятно, что Сирия или Никарагуа не имеют специфических интересов на Кавказе и не выступают как конкуренты России в регионе. Внутри абхазских элит нет расколов по поводу внешнеполитического выбора. Нет его и в обществе. Согласно октябрьскому опросу Фонда развития Евразийского сотрудничества, 94% жителей Абхазии считают Россию главным союзником и другом страны, тогда как Турцию — 5%, Грузию и государства Евросоюза — менее 1%. Подавляющее большинство жителей республики являются гражданами России — там они получают образование, работают, налаживают деловые и дружеские связи. 

Заметим, что в 2022–2024 годах в Абхазии весьма активно обсуждалось принятие местного варианта закона об иностранных агентах. Поводом для этого стал отказ Евросоюза признавать российские паспорта, выданные в Абхазии. Но практика оказалась сложнее теории, так как многие абхазские гражданские активисты, получавшие и получающие иностранное финансирование, главным образом по линии Программы развития ООН (UNDP), принимали участие в вооруженном конфликте с Грузией в 1992–1993 годах (в республике эти события называют отечественной войной народа Абхазии), награждены боевыми наградами, занимали посты в правительстве и президентской администрации, избирались в парламент.

Абхазские дилеммы

Но почему же тогда республику регулярно лихорадит? Для ответа на этот вопрос нужно не конструировать некие геополитические абстракции, а посмотреть на внутриабхазскую динамику. Абхазия застряла на переходе от конфликтной повестки к повестке развития. Внутренних источников для модернизации у нее нет и не предвидится. Доходов от туризма не хватает — республика давно не является всесоюзной здравницей. Грузинские инвестиции для нее неприемлемы в силу опыта борьбы за самоопределение, а турецкие невозможны: во-первых, из-за нежелания Анкары признавать Абхазию, а во-вторых, из-за вовлечения в этом случае в российско-турецкую конкуренцию с вероятными издержками для самого населения республики. Значит, Россия остается единственным источником развития и модернизации.

И с этим не спорят ни власти, ни оппозиция. Споры начинаются вокруг цены вопроса. Абхазы, титульная нация в республике, на протяжении полутора веков испытали три мощных этнодемографических потрясения: Лыхненское восстание 1866 года, «грузинизацию» времен Грузинской ССР и конфликт с Грузией в 1992–1993 годах. В итоге в обществе и политической элите силен страх остаться в меньшинстве на своей земле при отсутствии другой родины и, как следствие, необходимость дополнять любую политэкономическую дискуссию основательными социально-психологическими аргументами. Добавим к этому факторы экологии, сохранения исторического наследия и уникальной этнической культуры. 

Таковы абхазские весы, которые время от времени еще испытывают на себе влияние глобальных трансформаций, ибо Абхазия и российско-абхазское асимметричное союзничество развиваются не в вакууме. Когда оппозиция становится властью, она стремится ускорить модернизацию даже ценой отказа от уникальности республики, но когда она снова возвращается к критике президента и правительства, то становится главным экологом и блюстителем национального своеобразия. И все это — на фоне дефицита политической культуры согласования и компромисса.

Впрочем, нельзя не заметить, что во время всех прошлых кризисов абхазские политики доказали, что умеют не пересекать красные линии. Но перманентного балансирования на грани недостаточно. Важно общими усилиями найти решение непростой задачи — развитие в условиях ограниченной глобализации с сохранением этнокультурного и природного своеобразия республики без форсированных «скачков» и попыток построить эксклюзивную властную систему. 

Мнение редакции может не совпадать с точкой зрения автора