Рим и другие столицы
Одно из вроде бы очевидных сравнений — поход на Рим 1922 года, после которого Бенито Муссолини стал фактическим лидером Италии и оставался им в течение двух десятилетий. Тогда фашисты шли на столицу четырьмя колоннами, в составе которых было немало ветеранов Первой мировой войны, не нашедших себя в мирной жизни. Но еще до того как колонны вошли в Рим, король Виктор Эммануил III фактически капитулировал перед Муссолини, согласившись назначить его премьер-министром, несмотря на отсутствие у фашистской партии парламентского большинства.
Однако в Италии Муссолини изначально претендовал на власть — и целенаправленно шел к этой цели, используя шантаж и насилие и отвергая предлагавшийся ему компромисс в виде включения нескольких фашистских министров в состав правительства. Пригожин на власть не претендовал, о чем прямо и заявлял. Но дело не только в этом — в конце концов, заявления могут быть и ложными. Главное, что одновременно с походом на Москву шел активный переговорный процесс, в котором вопрос о власти вообще не поднимался. Что, кстати, и привело к достаточно быстрому развороту вагнеровцев и, как следствие, к стремительной деэскалации.
Точно так же не представляется перспективным обращение к истории многочисленных путчей в странах Латинской Америки или Африки. Любой путч, более или менее удачный, бескровный или кровавый — это также борьба за власть. Нигерийский подполковник Бука Сука Димка (советские африканисты по понятным филологическим причинам очень любили поэпатировать своих знакомых таким примером) в 1976 году организовал убийство президента и выступил на радио с программным заявлением как новый лидер страны, но был арестован и расстрелян вместе с несколькими десятками сторонников. Боливийский полковник Альберто Натуш Буш в 1979 году оказался удачливее: в условиях затяжного политического кризиса он во главе группы офицеров буквально прорвался к власти и продержался немногим более двух недель, занимаясь по большей части подавлением протестного движения, в том числе расстреливая недовольных с вертолетов. Долго это продолжаться не могло — и Натуш Буш был вынужден уйти, пожаловавшись на неблагодарных политиков, которые якобы обещали ему поддержку, но обманули.
Нетрудно заметить, что ничего похожего на пригожинскую историю в этих и других аналогичных примерах нет.
Давление на власть
Действия Пригожина больше похожи не на перевороты, а на примеры демонстративного давления военных или парамилитарных структур на государственную власть с целью достижения какого-либо конкретного результата.
Яркий пример — события в Эквадоре 1986-1987 годов. Главнокомандующий вооруженными силами генерал Франк Варгас в марте 1986 года поднял мятеж, потребовав уволить министра обороны и группу военачальников, которых он обвинил в коррупции. При этом президента страны Леона Фебреса-Кордеро генерал сместить не предлагал. В результате мятежа обвиненные Варгасом деятели подали в отставку, но был арестован и сам Варгас; в результате конфликта пролилась кровь — погибли несколько человек. Многие политики требовали амнистировать популярного Варгаса, за это проголосовал и конгресс, в котором доминировала оппозиция, но президент выступил против. В январе 1987 года сторонники генерала захватили президента и нескольких лояльных ему военных — и здесь не обошлось без перестрелки, охранник главы государства погиб, были раненые — и отпустили их в обмен на освобождение Варгаса и амнистию для них, которую президент, оказавшись на свободе, отказался подтвердить. Позднее Варгас занимался политикой, но не слишком удачно — трижды баллотировался в президенты, однако избран не был. Сторонники называли его «народным генералом», но народ в конечном счете его не поддержал.
В российской истории военные демонстрации тоже были, но к аналогиям и здесь стоит относиться осторожно. На первый взгляд, на такого рода демонстрацию похоже восстание декабристов, которые вывели на площадь солдат и не предпринимали других активных действий против правительственных войск. Однако, опять-таки, декабристы целенаправленно боролись за власть, но Николаю I удалось опередить их в вопросе о присяге — и следовательно, легитимности. Когда план рухнул, запасного варианта не нашлось.
Выступление генерала Лавра Корнилова в 1917 году похоже не на демонстрацию, а на попытку спецоперации в условиях, когда главком Корнилов и премьер Александр Керенский не смогли четко сформулировать общие приоритеты и в конце концов просто не поняли друг друга. Неудивительно, что спецоперация провалилась. Еще один пример — действия в 1919 году красного командарма, бывшего казачьего войскового старшины Филиппа Миронова, раскритиковавшего наркомвоенмора Льва Троцкого и организаторов одиозного «расказачивания». Но тогда Миронов повел войска не на Москву, а, наоборот, на фронт — в этом была принципиальная разница, которая, кстати, в то время спасла ему жизнь (расправились с ним позже).
Так что наиболее напрашивающиеся примеры военными демонстрациями не являются. Но в гражданскую войну было множество других историй — от знаменитого Кронштадтского восстания под лозунгами «Власть Советам, а не партиям» и «Советы без коммунистов» (но при этом матросы перед самым восстанием отпустили главу ВЦИК Михаила Калинина и вообще не относились к нему как к врагу) до менее известных акций. Например, в феврале 1921 года взбунтовался комбриг Первой конной армии Григорий Маслаков. «Ухожу на Дон с обиженным знаменем», — заявил комбриг и несколько месяцев сражался с красными во главе нескольких сотен соратников: то называл Ленина и Троцкого «засевшими императорами», вел антисемитскую агитацию и призывал очищать советские учреждения от «саботажников и бандитов», то порывался поехать к Ленину и рассказать ему всю правду. В конце концов его отряд был разбит, а самого Маслакова убили разочарованные подчиненные. И таких случаев разных масштабов было немало — причем история Маслакова показывает, как военная демонстрация превращается в довольно затяжные боевые действия. Большевики относились к ним непримиримо, стремясь как можно раньше локализовать и затем ликвидировать эти акции, пока они не получили более широкого развития и не подорвали их власть.
В любом случае сами воспоминания о российской смуте ХХ века выглядят крайне тревожно, даже с учетом того, что тогдашние реалии существенно отличаются от нынешних — прежде всего тем, что большевики сами силой узурпировали власть, создав тем самым прецедент. Речь идет о том, что государство лишается монополии на применение силы, а это является одной из его важнейших функций. Не менее важно и то, что такие демонстрации под флагом борьбы за справедливость с высокой долей вероятности ведут к человеческим жертвам — действия «человека с ружьем» обычно непредсказуемы.
Мнение редакции может не совпадать с точкой зрения автора