Короткая «телеграмма»: что означает арест американского репортера Эвана Гершковича

18+ НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ КОЛЕСНИКОВЫМ АНДРЕЕМ ВЛАДИМИРОВИЧЕМ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА КОЛЕСНИКОВА АНДРЕЯ ВЛАДИМИРОВИЧА

История ареста иностранного репортера за шпионаж беспрецедентна даже по меркам самых темных времен СССР, когда корреспонденты иностранных медиа каждую свою публикацию вынуждены были относить в специальную цензорскую контору, располагавшуюся в здании Центрального телеграфа. В кейсе Эвана Гершковича важно то, что он — американец, работающий на одну из главных американских газет. Молодой, активный, талантливый, невероятно плодовитый и контактный — идеальный образец репортера, не считавшегося с возможной слежкой за иностранным журналистом, отправляющегося в поездку по России. И его задержание, да еще со скоординированными комментариями пресс-секретарей — это прежде всего «телеграмма» Белому дому: в гибридной войне с США российская сторона готова идти на хорошо темперированную и осознанную эскалацию. 

Борьба с угодничеством

Одновременно это и месседж внутренней аудитории, причем как конформистской (мол, видите, американские шпионы не дремлют), так и нон-конформистской: вы все под контролем, что журналисты, что общественники, что просто обычные граждане, недовольные происходящим в стране и ее окрестностях. 

В самой истории необычайных приключений иностранных журналистов в России были и медовые месяцы (причем иногда буквально месяцы), и просто периоды нормальной рутинной работы. Во времена союзнических отношений Второй мировой войны все складывалось более или менее благостным образом. В 1945 году группа американских журналистов побывала в СССР, а годом позже, уже после обмена нелицеприятными посланиями, знаменовавшими начало холодной войны — выступлением Сталина в Большом театре в феврале 1946-го и Фултонской речью Черчилля в марте того же года — в Соединенные Штаты отправилась бригада советских журналистов. Точнее, даже писателей, потому что среди трех гостей США были Константин Симонов и Илья Эренбург. И в том же 1946-м, когда антисемитизм еще не стал в полной мере государственной политикой, гостем Еврейского антифашистского комитета оказался американский журналист, организатор поездки Соломона Михоэлса в США в 1943 году, Бен Цион Гольдберг.

Тем не менее, с временами краткой союзнической оттепели все стало ясно почти сразу после войны. Еще осенью 1945 года Молотову досталось от Сталина за то, что он на приеме в Наркомате иностранных дел в честь годовщины Октябрьской революции дал разрешение на снятие цензурных ограничений на корреспонденции иностранных журналистов. И это было, как и в случае с Эваном Гершковичем, частью более общей и серьезной проблемы — ухудшения отношений со Штатами в частности и западным миром в целом. 10 ноября 1945 года Сталин, оправившийся от инсульта, случившегося в октябре, направил* Молотову, Маленкову, Берии и Микояну телеграмму, выражая неудовольствие опубликованием речи Черчилля «с восхвалениями России и Сталина. Восхваление это нужно Черчиллю, чтобы успокоить свою нечистую совесть и замаскировать свое враждебное отношение к СССР… У нас имеется немало ответственных работников (намек на Молотова), которые приходят в телячий восторг от похвал со стороны Черчиллей, Трумэнов, Бирнсов… С угодничеством перед иностранцами нужно вести жестокую борьбу».

Шпионы там, шпионы здесь

В 1948 году в Советском Союзе был прекращен выпуск журнала «Америка». К 1949-му в Советском Союзе осталось всего пять американских журналистов, четверо из них были женаты на гражданках СССР, которым не давали выездные визы. Пятым был знаменитый Гаррисон Солсбери, автор книги «Россия в пути», за которой уже после смерти Сталина последовал сборник очерков «Россия перестраивается» и… запрет на въезд в Советский Союз. В феврале 1949 года основательница газеты Moscow News Анна Луиза Стронг была арестована за шпионаж, объявлена невменяемой, а затем выслана из СССР по указанию Сталина.

Конец 1940-х-начало 1950-х — как раз эпоха борьбы с космополитами, расцвета шпиономании и антиамериканизма. И любой иностранный, особенно американский, репортер оказывался в глазах советской внутренней аудитории шпионом, причем хорошо, если избежавшим внутренней же Лубянки. Возможности осуществлять профессиональную деятельность у журналистов, находившихся под постоянным давлением и контролем советских спецслужб, практически не было. Того же Солсбери везде открыто сопровождали загадочные личности, и он был уверен в том, что его номер и офис в «Метрополе» прослушиваются. Разрешение на репортерскую поездку за пределы Москвы приходилось ожидать месяцами, если не годами (разрешение на посещение завода ЗИС пришло спустя пять лет после запроса, то есть уже после смерти Сталина). В одном из писем Солсбери называл свое положение «осадным». Собственно, в столь же изолированном положении находились и американские дипломаты. В записях Джорджа Кеннана — не меньше схожих ламентаций. Собственно, автор знаменитой «длинной телеграммы» и статьи «Истоки советского поведения» закончил свою дипломатическую карьеру в СССР в статусе persona non grata.

Репортерам здесь не место

Но стоило Сталину умереть, как ситуация начала быстро меняться. Уже в конце марта 1953 года группа американских журналистов была приглашена в СССР по линии Всесоюзного общества культурной связи с заграницей. Работа репортеров все равно была крайне затруднена. Как писал историк Дмитрий Нечипорук, милиционеры задерживали иностранных корреспондентов, когда они что-либо фотографировали. Однако гораздо более интересно то, что бдительность проявляли простые советские граждане, сообщавшие всякий раз тому же Солсбери, что снимать локальные пейзажи и ландшафты запрещено. Журналистка Мэгги Хиггинс, путешествовавшая по Сибири в 1954 году, 16 раз задерживалась милицией во время фотографирования.

В годы уже зрелой оттепели и серьезной десталинизации, в 1961 году, цензура с иностранных корреспонденций была снята. Проблемы, естественно, оставались, но это уже были иные возможности и другая журналистка. Что уж говорить о временах перестройки, которые оказались самыми вдохновляющими и для советской журналистики, и для зарубежной.

В сущности, если суммировать годы перестройки, реформ, и даже период раннего Путина, свобода слова для всех продержалась как минимум четверть века. А вот в кейсе Эвана Гершковича сошлось все — и смысл, и содержание политических изменений в России, и обозначение внешнеполитического вектора страны, который на следующий день после ареста американского репортера нашел свое воплощение в новой, расчетливо изоляционистской, Концепции внешней политики. 

* Рудольф Пихоя. Москва. Кремль. Власть. Сорок лет после войны 1945 – 1985, М., АСТ, 2007, с.169

Мнение редакции может не совпадать с точкой зрения автора