«Умная законность»: почему глава КС предлагает отказаться от «импортного правосудия»

Председатель Конституционного суда России Валерий Зорькин поделился тезисами своего выступления на Х Всероссийском съезде судей. В них призывы главы КС к «консолидации судебной системы» соседствуют с требованиями «максимальной самоотдачи каждого по решению вверенных ему задач», «сохранения конституционной идентичности» — с необходимостью сохранения «сакральности судебной власти». Важное место отводится возражению против смертной казни. Но там же имеется и детальное объяснение механизма, с помощью которого мораторий на нее можно преодолеть.

Каждый из 10 тезисов статьи заслуживает отдельного внимания, но особо стоит остановиться на третьем тезисе. В отличие от прочих, носящих, возможно, более острый и актуальный характер, он предлагает изменить не норму закона и даже не закон целиком, но закрепить изменение базового отношения к правовой норме.

Закон и законность

Третий раздел в статье главы КС посвящен законности. Прежде всего Зорькин вводит понятие «умной законности». В тексте она именуется «так называемой умной законностью», однако нам такое понятие не встречалось ни в отечественной, ни в зарубежной литературе, так что можно отнести ее изобретение на счет автора. 

«Умная законность» — это, как следует из тезиса, защита от юридической некомпетентности и от злоупотребления правом. Не закон, а именно умная законность должна, по мысли председателя КС, защищать от «дурака и мерзавца». Раскрывая понятие «умной законности», Зорькин пишет о роли судов, которые обязаны при отсутствии необходимых законов применять в ходе отправления правосудия «общие принципы». 

Оставим в стороне термин «злоупотребление правом», который присущ исключительно гражданским, но не уголовным правоотношениям. Он все настойчивее применяется в отношении участников уголовного судопроизводства, а в особенности — защитников подсудимых. Теперь, вероятно, он будет употребляться в судебной практике еще чаще и смелее. Остановимся на понятии «умной законности» как оно есть.

Первое, что приходит на ум, — это то, что существование «умной законности» подразумевает и обязательное существование законности «глупой». Однако очевидно, что «глупая» законность при умных законах была бы бессмыслицей. «Умная» же законность при глупых законах — произволом. Поэтому, как не бывает осетрины второй свежести, так не может быть никакой другой законности, кроме законности как таковой. Законы могут быть хорошие и плохие, полезные и вредные, умные и глупые. Законность же — правовая категория более высокого порядка. Она находится вне политической конъюнктуры, над ней и независимо от нее. Законность как способ следования законам — это основа стабильности всякого общественного строя. И наоборот, умная законность, в противоположность законности «неквалифицированной», означает избирательное следование законам.  

Закон и чутье

Идея множить законности, по примеру Карла Линнея, разделившего живые организмы на роды и виды, пришла к нам вместе с большевиками в 1917 году. С отменой старых законов и в отсутствие новых их место заняло революционное правосознание. Применитель права, отчасти вынужденно, был одновременно и его производителем. По выражению видного правоведа времен ранней Советской Республики Арона Трайнина, на смену дореволюционным законам пришел революционный инстинкт, который «служил одновременно и критерием, и источником судебной истины». 

Напротив, закон гораздо определеннее революционного чутья. Даже самый деспотичный закон, возлагая обязанности на граждан, в то же время обязывает и власть, как минимум ограничивает ее идейное или служебное рвение верхним пределом санкции и процессуальными правилами. Поэтому любой закон, по замечанию того же Трайнина, всегда есть и самоограничение власти. Подмена подчинения суда закону подчинением цели, даже сколь угодно возвышенной, — это победа человеческой способности угадывать, улавливать, интуитивно понимать над правовой нормой, что по сути означает узаконение произвола. 

Не остановившись на выделении подкласса «умной законности», глава КС развивает идею. Осудив «ностальгию об «импортном» правосудии», Зорькин противопоставляет ему тезис о «суверенной законности». 

Представляется, что «суверенная законность» — это чтение справа налево части 4 статьи 15 Конституции. Действительно, в таком случае международное законодательство имеет не приоритет над национальным, а наоборот, — должно ему соответствовать. 

В несуверенных демократиях суверенным может быть право, закон. Именно поэтому, например, «импортный» ЕСПЧ требует прохождения заявителем всех инстанций на национальном уровне, а в решениях указывает большей частью на противоречие обжалуемых судебных актов национальному же законодательству страны заявителя. 

Суверенность законности в правовом государстве — это нонсенс. Законность может быть суверенной только в одном, сугубо внутреннем, прикладном смысле — субъектом правоприменения может выступать только суд. Принципы законности — ее единство и всеобщность, верховенство закона, защита прав человека, приоритет общегуманитарных ценностей — универсальны для всех правовых государств стран и для каждого в отдельности. Все-таки, как правило, не Всеобщая декларация прав человека должна соответствовать национальному законодательству, а наоборот. 

За 12 лет до Всеобщей декларации в сталинскую Конституцию 1936 года вошли нормы о том, что правосудие в РСФСР осуществляется только судом (статья 107), разбирательство дел во всех судах открытое, а обвиняемому гарантируется право на защиту (статья 115), судьи независимы и подчиняются только закону (статья 116). На деле эти конституционные нормы нарушались как самими судами, так и внесудебными органами. Потому что «диктатура, — как писал Ленин в работе «Пролетарская революция и ренегат Каутский», — ... есть власть, завоеванная и поддерживаемая насилием..., власть, не связанная никакими законами». То есть большевистский вождь не отрицал существование законов при такой власти. Но провозглашал, что власть обязанностью соблюдения законов не обременена. Вот это как раз и есть суверенная законность.

Первая с октября 1917 года попытка упорядочить уголовные правоотношения в РСФСР относится к 1922 году, когда был принят первый советский уголовный кодекс. Таким образом, чтобы понять неэффективность государственной модели, основанной на суверенной законности, советской власти понадобилось всего пять лет. Чтобы преодолеть ее, стране не хватило и ста.

Читая в программной статье Валерия Зорькина об умной и суверенной ипостасях законности, мы должны отдавать себе отчет, что их предъявление обществу не равно призыву руководителя КС к «максимальной самоотдаче по решению вверенных задач». Умная и суверенная законности — не призрачная цель и не проходные фигуры речи. Это декларация положения вещей, в известной степени уже составляющего нашу реальность. Будучи оформленной в официальную доктрину, она может вернуть российское право на 100 лет назад, во времена споров о том, что же все-таки является руководящим принципом судебной деятельности — правовая норма или идеологически обусловленный инстинкт правоприменителя.

Мнение редакции может не совпадать с точкой зрения автора