Две премии: почему Нобелевский комитет перестал интересоваться мнением Москвы
Мотивы присуждения
Нобелевские премии мира можно условно разделить на три группы. Первая — это «премии поощрения», когда норвежский Нобелевский комитет отмечает людей или организации, внесшие, по его мнению, «весомый вклад в сплочение народов, ликвидацию или сокращение численности постоянных армий или в развитие мирных инициатив» (именно такая формулировка содержится в завещании Альфреда Нобеля), исходя из того, что властями соответствующих стран вручение премии будет воспринято сугубо положительно. Примеров можно привести множество — от советского лидера Михаила Горбачева до финского политика Мартти Ахтисаари, от генсека ООН Кофи Аннана до президента США Барака Обамы. Конечно, могут быть нюансы: присуждение премий демократам Джимми Картеру и Элу Гору вряд ли было приятно тогдашнему республиканскому президенту Джорджу Бушу-младшему и рассматривалось экспертами как опосредованная критика его политического курса. Но публичной критики не было — наоборот, нобелиаты пользовались всеми приличествующими знаками внимания.
Вторая — это «премии поддержки», когда речь идет о фигурах или структурах, которые в своих странах не преследуются на момент вручения премии властями, хотя и не слишком ими поощряются. Например, борец против сексуального насилия из Демократической республики Конго Дени Муквеге или защитница прав коренного населения Гватемалы Ригоберта Менчу. Можно с высокой долей вероятности предположить, что будь воля властей этих стран, премию получил бы кто-нибудь другой, более для них удобный. Но желания вступать в конфликт с мировым сообществом и создавать неблагоприятные информационные поводы у властей не было, поэтому вручение премий не рассматривалось как враждебный шаг, а лауреаты оставались в своих государствах persona grata.
Наконец, третья группа — это «премии конфликта», таких случаев немало. В России сразу же вспоминают Нобелевскую премию, присужденную в 1975 году академику Андрею Сахарову, когда советские власти не выпустили его из страны, и его нобелевскую лекцию прочитала Елена Боннер. Также можно вспомнить о присуждении премии лидеру польской «Солидарности» Леху Валенсе или архиепископу из ЮАР Десмонду Туту — Нобелевский комитет не интересовало, что о нем подумают генерал Войцех Ярузельский или президент ЮАР времен режима апартеида Питер Бота. Конечно, в конфликте есть и элемент поддержки — но со здравым пониманием того, что она (по крайней мере, в ближайшее время) вряд ли что-то изменит в судьбе нобелиата.
Степень конфликта
Присуждение «премий конфликта» не означает, как это нередко думают, что та или иная страна находится в жестком и системном конфликте с западным миром. Яркий пример — два раза присуждение премии столкнулось с резким негативом в Китае: в 1989 году, когда ее вручили Далай-ламе, и в 2010-м — лауреатом того года стал правозащитник Лю Сяобо, находившийся в тюрьме. Присуждение премии не повлияло на его судьбу — он остался в заключении и, более того, никто из его родных и близких не смог выехать в Норвегию для участия в торжественной церемонии. Лишь в 2017-м, перед смертью от тяжелой болезни, Лю Сяобо был условно-досрочно освобожден и вскоре умер. И все это время Китай оставался для западного сообщества вполне приемлемым партнером, страной, открытой для зарубежных инвестиций, превратившейся за это время в «мастерскую мира». Можно вспомнить, что и с Леонидом Брежневым западные политики продолжали общаться и после того, как Сахарова не выпустили для получения премии в Норвегию. Поэтому моральное осуждение со стороны правозащитников, которое влияет на мнение Нобелевского комитета, не обязательно имеет конкретные политические последствия. Степень и характер конфликта могут быть разными.
Однако с современной Россией ситуация является принципиально иной — на фоне конфликта на Украине и жесткой изоляции Москвы со стороны Запада премия была присуждена правозащитной и историко-культурной организации, которую российская власть стигматизировала (присвоением статуса иноагента), а затем суд официально ликвидировал. В прошлом году присуждение премии Дмитрию Муратову вписывалось в логику «премии поддержки» — хотя российские власти отнеслись к этому без энтузиазма, но Дмитрий Песков официально заявил, что можно поздравить нобелиата, который «привержен своим идеалам, талантлив и смел». А во время встречи с участниками клуба «Валдай» Муратова лично поздравил Владимир Путин — впрочем, сконцентрировав внимание не на его профильной журналистской деятельности, за которую премию и присудили, а на благотворительной.
Существует мнение, что, решая вопрос о присуждении премию Муратову, Нобелевский комитет хотел укрепить моральный авторитет главного редактора «Новой газеты» — не для противостояния с российской властью, а для диалога с ней от имени правозащитного движения (неформальным полпредом правозащитников в таком диалоге долгие годы была Людмила Алексеева, но после ее смерти место осталось вакантным). Нобелевская премия должна была повысить статус Муратова внутри России, но этого не произошло — диалог с правозащитниками был для власти уже к тому времени сюжетом из прошлого, возврата к которому не было.
Прошел год — и банальное «прошла эпоха» здесь абсолютно к месту. «Новая газета» в марте объявила о приостановке работы, что не помогло ей избежать аннулирования регистрации по требованию Роскомнадзора. В российской власти никто больше не думает о том, что скажут на Западе — но и там уже перестали с вниманием относиться к любым ее аргументам. Любой диалог сейчас невозможен, и логика присуждения премии стала напоминать о сахаровской номинации 1975 года. Как и реакция на нее в российском лоялистском пространстве — в интернет-обсуждениях можно встретить осуждающие формулировки советского времени типа «махровых антисоветчиков».
Перед вручением премии ходили слухи — как и в прошлом году — что ее могут присудить Алексею Навальному (возможно, вместе со Светланой Тихановской). Но Нобелевский комитет принял другое решение — возможно, потому, что продолжает действовать «комплекс Аун Сан Су Чжи», когда нобелиат-политик из Мьянмы, придя к власти, повела себя не как правозащитник, разрушая образ морального авторитета, что нанесло ущерб репутации премии. Присуждение премии действующим политикам становится слишком рискованным — никто не знает, как они поведут себя спустя десятилетия. К общественникам, хранящим память о преступлениях сталинского режима и защищающим права человека, такие опасения никак не относятся.
Мнение редакции может не совпадать с точкой зрения автора