Дауншифтеры или банкроты: как понимать последнее заявление Германа Грефа
Публика живо обсуждает высказывание Германа Грефа на Гайдаровском форуме в РАНХиГС о том, что Россия попала в разряд «стран-дауншифтеров»: возможности ресурсной модели исчерпаны, мы проиграли конкуренцию, технологическая зависимость уже стала фатальной и т.п. Если называть вещи своими и русскими именами, страна, согласно этой оценке, тихо отползает на обочину глобального прогресса и в обозримом будущем ей, похоже, ничего не светит. Вообще ничего.
Публичная оценка этого громкого заявления примерно такая: мы и без Грефа про все это давно знали; сенсация лишь в том, что такое признание сделал, наконец, человек Системы, из первого эшелона. После такого заявления более нельзя отрицать, что в рамках официоза уже открыто обозначился идеологический раскол. Подобные сентенции — явный и безжалостный троллинг в отношении всей генеральной линии «вставания с колен» и возрождения державы, с которой «считаются».
В самом деле, какой дауншифтинг, когда вождь то и дело на равных общается с лидерами мировых держав?
Телевизор буквально захлебывается от скромной гордости сообщениями об очередном телефонном разговоре, состоявшемся не иначе как «по инициативе американской стороны». А тут вдруг какой-то начальник сберкассы на каком-то форуме второй очереди, с категорическими оценками на грани самоуничижения...
Для понимания этого интересного события полезно учитывать ряд обстоятельств.
Греф – не рядовая фигура в системе, но «вся экономика» первой половины путинского правления. А поскольку экономика тогда была в центре внимания, это еще и «вся стратегия». Герман Оскарович (ударение на первом слоге) в свое время спланировал во власть прямо из Александр-хауса, из знаменитого ЦСР – из центра не каких-нибудь, а именно стратегических разработок. Там на заре путинизма обсуждались не частные проблемы, а комплексное «решение по стране» (например, перспектива возрождения монархии через серию промежуточных легислатур). Но в сухом остатке выделилась именно экономическая стратегия. Власти тогда можно было предъявить категорическую претензию: рассказывайте что угодно, но Греф сейчас — это «ваше все». Как Гайдар при Ельцине.
С тех пор многое изменилось, но не все.
На какие бы синекуры этого фигуранта сейчас ни отправили, его слова весят много и стоят дорого. Скорее наоборот: нынешняя позиция Грефа более располагает к откровенности и позволяет ему сказать то, чего не могут позволить себе Улюкаев, Набиуллина и Силуанов, хотя он и Германович. Не говоря о Медведеве.
Далее, при всей своей системности (я бы даже сказал максимальной системности) Греф всегда был в этой вертикали если не белой вороной, то во всяком случае отдельным персонажем, позволявшим себе достаточно экзотические высказывания. Причем регулярно. Особенно распоясался мыслитель после ухода из правительства. Только одна цитата из моей статьи в Forbes 2012 года: «Прогрессивная общественность бурлит по поводу выступления Германа Грефа на питерском форуме, где он искал выход из кризиса управления вместе с рядом выдающихся экспертов в этой области. Глава Сбербанка заявил ошарашенной публике, что участие народа в управлении — «страшная вещь», что лучшие умы человечества неизбежно приходили к необходимости держать массы в неведении, поскольку люди, обладающие знанием, не хотят, чтобы ими манипулировали, а без манипулирования непонятно, как управлять». Знакомая манера: пошутить с абсолютно серьезным лицом так, чтобы потом вся пресса (за единичными исключениями) распиналась о том, какой Греф тоже фашист. Вот только в данном случае никакой иронии и никаких подмигиваний – все строго и буквально, по словам выверено. Прямо под протокол.
И наконец, общий идейно-политический контекст. Ситуация в стране близка к экстремальной. В начале прошлого века о. Георгий Флоровский написал пронзительные слова: «И вдруг все стало очень серьезно». Это про нас, все повторяется. Тут уже давно не до шуток. Тем более что стиль политического официоза резко изменился: он стал надуто приподнятым, зацикленным на внутренней дисциплине и консолидации. Никакой самодеятельности! В этот стиль жесткой, хотя и виртуальной Византии Греф со своими артистическими эскападами не вписывается совершенно. А значит, все это уже вовсе не дозволенные игры любимого и умного шута при государе, а настоящий знак беды. Потом такие заявления историки начинают трактовать как выстрелы, спустившие лавину. Или как приговор первой инстанции (из официальных).
Но есть в этом высказывании Грефа одна немаловажная деталь. Если ты позаимствовал что-то иностранное, не надо ничего выдумывать. В советское время страшной бедой были самодеятельные рационализаторы, совершенствовавшие импортную технику до полной ее недееспособности. Это вековая традиция, у Лескова про это все сказано. С тех пор ничего не изменилось, в том числе на уровне макрополитики. Импортная оболочка скрывает напрочь переделанную начинку. Это про демократию и рынок.
С дауншифтингом то же самое.
В источнике это изящное и по-своему благородное движение, в котором люди сознательно и добровольно отказываются от карьеры и прочих составляющих «успеха» и обращаются к «простой жизни» с естественными, почти природными ценностями. Можно подумать, что Герман Оскарович просто забыл другие импортные слова: аутсайдер, лузер, бахер. Или как особо дипломатичное у Лаврова: дебилы и пр. Но Греф не таков. Он подсознательно приукрашивает ситуацию, хотя и высказывается почти экстремально. Это глубоко под коркой, вне рациональности, тем более что само это диковинное слово 99 и 9 в периоде процентов населения вовсе не выговаривают. А этот выговаривает, хотя и мимо смысла.
Дауншифтинг – удел людей сравнительно успешных, но еще далеко не реализовавшихся полностью. Этот эпатажный вольт делают на подъеме, на взлете, именно вопреки логике продвижения. Даже обсуждать такие решения в ситуации острейшего кризиса, а точнее накануне обвала просто неприлично. Сначала поправьте дела хоть как-то.
Дауншифтинг – идеология сравнительно молодого поколения (20-25 лет). Надо иметь запас решимости, прочности и почти юношеской крутизны, чтобы отказаться от благ и всеобщей социальной нормы. У нас же это скорее агония, усугубленная неправильными родовыми схватками. Из банкрота дауншифтер не может получиться по определению. Просто надо называть вещи своими именами, без иноязычных рюшей и прочего украшательства.
Теперь три варианта. Либо Греф начнет извиняться перед Путиным, как Сенченко перед Кадыровым (после убедительного звонка). Либо его задвинут куда подальше, хотя и не сразу. Либо его слова вызовут цепную реакцию сокрушительной и откровенной критики, и через некоторое время наказывать острослова будет уже просто некому или не по силам.
Когда при Медведеве говорили о модернизации, слова опережали реальность, причем безнадежно. Теперь наоборот, слова от реальности безнадежно отстают. Все признается задним числом, с подобием хорошей мины на перекошенном и обвислом лице. Отползать на кладбище система намерена с гордо поднятой головой и хлопая ресницами: мы ничего не знали, все так неожиданно, но мы и не с таким справлялись.
Это как продавать оперативность и героизм МЧС на фоне им же допущенных катастроф.
Василий Мельниченко, выдающийся фермер, тролль и член кудринского Комитета гражданских инициатив, недавно сказал: «Не страшно то, что страна наша в заднице, страшно то, что она начала там обустраиваться». Сейчас официоз начинает риторически обустраиваться в ситуации если не краха, то необратимой деградации.
Нынешнее начальство все больше напоминает Остапа Бендера, ухитрявшегося зарабатывать деньги, торгуя билетами у Провала. Чтобы «не очень проваливался».
P. S.
Уже после написания этого текста появилось сообщение: вице-спикер нижней палаты Николай Левичев потребовал, чтобы Греф подал в отставку. Сильный ход и по-своему справедливый. Но одна, одна только мысль терзает меня. Значит ли это, что если Греф вдруг все же окажется прав и подобные высказывания завтра станут обычным делом, в том числе в официальной риторике, то в отставку должны будут подать сам Левичев и все, кто сейчас разделяет его возмущение? Ведь нынешнее положение страны – результат нежелания слушать и безответственного, безмозглого казенного оптимизма, как выясняется, до сих по не изжитого.