Новый виток мирового противостояния с терроризмом, старт которому дала парижская трагедия, неизбежно заострит вопрос о политике России на Северном Кавказе. Хотя ситуация там сейчас выглядит стабильнее, чем несколько лет назад, регион продолжает быть основным внутренним «поставщиком» экстремизма в нашей стране. Кроме того, ряд группировок в северокавказских республиках публично заявляют о связях с террористическим «Исламским государством» (ИГ, группировка запрещена в РФ. — Forbes), так что угроза мирового терроризма, идущая «через Кавказ», тоже очевидна.
В стремлении защититься от этой угрозы важно не совершить на Северном Кавказе ошибок, которые только усугубят имеющиеся там проблемы. Вероятность таких ошибок увеличивается из-за мифов, активно тиражируемых в публичном пространстве.
Миф о «правильном исламе»
Как любому государству, среди граждан которого значительное количество мусульман, России важно продемонстрировать, что борьба с террором не является борьбой с исламом как религией. Более того, государству важно и среди мусульман найти для себя опору. Проблема состоит в том, как именно эти цели достигаются.
Общим местом в экспертных оценках стал тезис, будто на Северном Кавказе есть ислам «традиционный», «пророссийский», а есть «сектантский», «исламистский», и государство должно поддерживать первый и максимально ограничивать влияние второго. Но как предлагается провести между ними границы? Казалось бы, есть очевидный критерий — уважение мусульманами российского законодательства.
Собственно, только такой критерий и возможен в правовом государстве, где «свои» — это все те и только те, кто соблюдает Закон.
Но это будет означать, что государство должно вести диалог с большим количеством разных мусульманских авторитетов и групп, часто не ладящих между собой. В большинстве северокавказских регионов мусульманское сообщество вовсе не монолитное — в том числе и в той части, которая не призывает к насилию и войне. Однако «духу времени» подобная плюралистическая политика соответствовала бы мало. В рамках модного сегодня «государственнического» подхода от властей скорее ожидается прямое указание на единственного носителя «правильного» пути, с предоставлением остальным возможности либо подстроиться под этого избранника, либо быть отлученными от какого-либо партнерства с властью.
В реалиях Северного Кавказа это отлучение означает не просто отсутствие диалога с местными чиновниками, но и давление со стороны правоохранителей, поскольку хорошо известно, что в так называемые списки экстремистов еще в начале 2000-х люди нередко попадали не из-за проблем с законом, а просто из-за принадлежности к исламскому течению, отличающемуся от «традиционного». Фигуранты списков могли подвергаться длительным проверкам на каждом блок-посту, что, впрочем, было самой безобидной из грозящих им проблем.
Политика деления ислама на «правильный» и «неправильный» на практике означает, что вся господдержка достается региональным Духовным управлениям мусульман: их лидеры, представляемые ими течения признаются «традиционными» и «пророссийскими», тестом на лояльность государству по сути становится лояльность руководству духовных управлений.
Сотрудничество государства с духовными управлениями северокавказских республик, как с влиятельными исламскими структурами, сформировавшимися еще в 1990-е годы, необходимо. Но строить политику на представлении о том, что северокавказский ислам делится без остатка на две группы — на мусульман, близких духовным управлениям, и на террористов, — значит невольно подыгрывать последним.
Притча о двух шейхах
Как это может работать, покажу на примерах из Дагестана, региона с самой насыщенной на сегодняшнем Северном Кавказе мусульманской жизнью.
Одним из основных исламских течений в сегодняшнем Дагестане является суфизм — мистический ислам, в основе которого ученичество у наставника (шейха). Последователи суфизма образуют верхушку Духовного управления, из-за чего суфизм в целом часто получает ярлык «традиционного ислама». Однако в действительности есть и немало шейхов, с Духовным управлением не сотрудничающих, по личным или доктринальным причинам.
И вот реальная история. Дагестанское село в предгорной местности. Один выходец из него добился крупных успехов в бизнесе в 1990-е, а в 2000-е укрепился и в политической элите региона. В родном селе ему противостоит довольно многочисленная и активная оппозиция, обвиняющая его в том, что он плохо защищает интересы села. Сам он является сторонником одного из ныне живущих дагестанских шейхов, близкого Духовному управлению. А вот большинство сельской оппозиции — ученики другого шейха, персонально с Духовным управлением не связанного, временами с ним конфликтовавшего.
Представим себе, что государство объявит «радикалами» сторонников этого шейха — сельских оппозиционеров, как нелояльных Духовному управлению. Тогда реальные радикалы, которым, кстати, авторитетный среди оппозиции этого села шейх последовательно и публично противостоял, наверняка получат шанс призвать сельчан под свои знамена, используя в пропаганде то, что государство сочло их «чужими».
Возможно, такой сюжет покажется слишком местечковым, чтобы видеть в нем серьезную угрозу. Но подобных историй в Дагестане много, как много там и исламских групп, не имеющих отношения к террору и экстремистской пропаганде, но по тем или иным причинам дистанцирующихся от духовных управлений.
Еще более важная для борьбы с радикализмом тема, касается отношения дагестанских мусульман к террористическим группировкам Ближнего Востока.
Дело в том, что последовательные противники этих группировок, убежденные в том, что их действия несовместимы с основами религии, есть во многих направлениях дагестанского ислама — и близких Духовному управлению, и резко ему антагонистичных. Среди последних немало проповедников, авторитетных среди городской молодежи. И успех борьбы с терроризмом будет зависеть в том числе и от того, будет использован их потенциал или им будет отказано в сотрудничестве.
Забыть большевиков
Исследователи политики большевиков на Северном Кавказе давно пытаются ответить на вопрос о том, почему в первые десятилетия своего существования советская власть в этом регионе была так увлечена «нациестроительством». Всех коренных жителей региона спешили распределить по национальностям, нередко проводя границы довольно причудливым образом или объединяя в одну национальность группы жителей, четко не осознавшие единства друг с другом.
Одно из объяснений, вытекающих из последующего хода коммунистического строительства, состоит в том, что национальности создавались «под единоначальное управление»: в каждой национальности обязательно выращивался партийный лидер, через которого и предполагалось осуществлять ее советизацию. Очевидно, здесь срабатывали представления об архаичной, племенной природе северокавказской жизни.
Важным представлялось найти удачного «вожака» и на его единоличном влиянии строить политику в отношении с «туземцами».
Беда в том, что не все понимают, насколько серьезно Северный Кавказ с тех пор изменился. Массовый переезд в города с их обилием разных социальных ниш и жизненных укладов, имеющийся у значительной доли населения опыт жизни в других частях России, разнообразие источников информации — все это делает недееспособной модель, в которой жителям региона дается роль статистов в отведенных им нишах, закрепленных за «проверенными руководящими кадрами».
В сфере религии этот подход особенно бесперспективен и чреват поражением государства.
Там можно ориентироваться только на многообразие, на диалог, допуск к которому — не произвольно определяемая чиновником «правильность», а исключительно соблюдение закона. Такой подход плохо дается и мало поощряется даже в более благополучных регионах. Но на Северном Кавказе в свете сегодняшних угроз он насущно необходим.