Политическая история в высокой степени зависит от случайностей, спонтанных или чрезмерно продуманных шагов. Попытка после дефолта 1998 года удержать ситуацию под контролем и найти компромисс между президентской и парламентской властями вынесла на самый верх Евгения Примакова – он стал премьером и автоматически претендентом на пост главы государства. Его сильно левое и немолодое правительство много чего затевало вредного для экономики, но так и не реализовало эти меры – в силу слабой способности их администрировать, а может быть, нерешительности или, в ряде случаев, неторопливой мудрости. В результате рыночная экономика, оставшись один на один с самой собой, без регулятивного пресса, быстро восстановилась.
А кабинет Примакова по иронии судьбы вошел в историю как едва ли не самый либеральный.
Та же политическая целесообразность заставила Бориса Ельцина искать альтернативную Примакову фигуру. Началась вся эта чехарда: Аксененко, Степашин, Путин… Если бы не торопили тогда историю, как не склонен был торопить события выросший в Тбилиси Примаков, может быть, не получили бы того, что получили сегодня. Когда стало очевидным, что Евгений Максимович больше не игрок, один очень крупный политолог, сегодня успешно работающий на власть, а тогда ставивший на Примакова (а кто на него не ставил?) сказал: «Ну все, теперь у нас будет полицейское государство».
И это притом что несостоявшийся президент России был консервативным политиком. Точнее, так: в советское время он был либеральным – политиком, чиновником, директором академического института, советником первого лица (во времена Михаила Горбачева), депутатом Верховного Совета, ведущим дружеского стола, наконец. В постсоветское время он стал консервативным – министром иностранных дел, членом Госдумы, главой СВР, премьером.
Много лет он был «селебрити» – мой приятель, близко работавший с Примаковым в Думе, и после расставания с шефом держал на рабочем столе фотографию Евгения Максимовича. Посетители кабинета благодаря этому признавали крутизну обладателя памятного фото – еще бы, он был запечатлен практически в обнимку с самим «Примусом» (таким было прозвище Примакова в околополитических кругах).
Много лет Примаков был политическим тяжеловесом – даже в его неторопливой манере говорить и ходить было что-то чрезвычайно значимое. Хотя тексты Евгения Максимовича и его рассуждения оригинальностью не отличались. Скорее, были банальны. Но и похожи на самого Примакова: в либеральные времена оказывались консервативными, в консервативные времена – либеральными.
Недаром его записали в последние месяцы жизни в «седьмую» колонну – в число тех, кто оказался сторонником рациональной внешней политики и восстановления отношений с Западом.
И это совершенно не могло испортить его отношений с Путиным, который к Примакову относился с величайшим пиететом, как к старшему боевому товарищу, мудром старику, приверженцу Realpolitik. Собственно, Примаков и мог стать российским Генри Киссинджером, для этого, правда, ему не хватало глубины и масштаба, но типаж – с поправкой на местные условия – был примерно такой же: признавать реалии, действовать в рамке заданных обстоятельств, но при этом пытаться улучшить внешнюю среду. В меру своего понимания, разумеется.
Конечно, самый яркий политический жест Евгения Примакова – разворот самолета над Атлантикой. 24 марта 1999 года премьер летел с визитом в США и, узнав о намерении НАТО бомбить Югославию, развернул свой самолет, уже летевший над Атлантическим океаном. Есть большой соблазн провести логическую цепочку от этого неординарного действия к решению Путина о присоединении Крыма. Но, наверное, совсем уж прямой политической преемственности между двумя этими акциями нет.
Примаков никогда бы не стал присоединять Крым – просто потому, что это не его стиль.
А тот его жест – как к нему ни относись – именно стилистически был шикарным. И уж точно вошел в мировую историю.
Один мой знакомый был соседом Примакова по тбилисскому дому. Мы, рассказывал мой старший по возрасту друг, не очень-то его любили, потому что он всегда был такой правильный мальчик, аккуратненький, нам, дворовой шпане, неизменно его ставили в пример. А мы-то знали, что он не такой, знали, чем он занимается во дворе и в подъезде – был, в общем, нормальным мальчишкой, похулиганистей нас. Ну да, это раздвоение – важное качество для политика-реалиста, который успешен при любом режиме. И при любом режиме придерживается той самой середины – при либералах он консерватор, при консерваторах – либерал.
Примаков – из уникального поколения, которое застало все этапы советской и постсоветской истории. Можно по-разному относиться к роду занятий, бэкграунду, личным политическим взглядам, даже административным талантам, но эта генерация стала отражением биографии страны. Евгений Примаков оказался последним масштабным и авторитетным политиком из этого поколения, воплощением его упований и неудач, компромиссности и прорывов. И даже – нереализованной альтернативой. Что-то подсказывает: хуже бы точно не было…