Диктаторы — существа, хотя и встречающиеся чаще, чем хотелось бы, но все же наукой недостаточно изученные. Однако и здесь в последнее время есть некоторый прогресс, благо материала для исследований XX век и начало нынешнего дали предостаточно.
Чем объясняется «линия жизни» диктаторов, их траектории? Одни авторитарные лидеры неплохо начинают, подают надежды, но затем скатываются к насилиям и зверствам. Другие, наоборот, придя к власти сомнительным путем, постепенно обретают человеческое лицо и даже создают условия для перехода своих стран к демократии по окончании своего правления. Этим вопросом задаются Шаун Ларком (Кембридж), Тим Виллемс (Оксфорд) и Мар Сарр (Университет Кейптауна).
Роберт Мугабе, старейший на момент написания этого текста глава государства (91 год), фактически возглавил Зимбабве (экс-Родезия) в 1980 году, 35 лет назад. На карте мира появилась еще одна страна, освободившаяся от колониального гнета. «Под его руководством страна стала историей успеха. Его разумная экономическая политика оживила аграрный сектор» — так прославляла в 1986 году Мугабе The New York Times, рассказывая далее о терпимости в межрасовых отношениях, которую он успешно прививает стране. Благодаря вкладу в примирение белых и черных Мугабе даже был в шорт-листе Нобелевской премии мира — 1980. В первые годы правления Мугабе был завален международными наградами: королева Елизавета II произвела его в рыцари, он получил приз за борьбу с голодом и т. д.
Считалось, что Мугабе компетентен и работает на благо родины.
Зимбабве росла двузначными темпами, уровень грамотности повысился с 45% до 80%, а доля обучающихся в средней школе — с 2% до 70%.
Были и тревожные звонки. Первым делом Мугабе стало соглашение с Ким Ир Сеном, по которому северокорейцы подготовили для Мугабе личный спецназ — 20 000 отборных воинов. А лидер конкурирующей партии Джошуа Нкомо, возглавивший МВД, вскоре был обвинен в подготовке заговора и бежал. Вспыхнувшее вскоре восстание племени, к которому принадлежал Нкомо, было жестоко подавлено, погибло 50 000–100 000 мирных жителей. Военная операция поэтически называлась «ранний дождь, смывающий мякину перед весенними ливнями». NYT возвеличивала Мугабе уже после этого кровавого «дождя», когда репрессии против оппозиции только усиливались. «Гитлер добивался одного — справедливости, суверенитета, признания независимости для своего народа и его права на владение собственными ресурсами, — говорил Мугабе. — Если это вы называете Гитлером, то тогда я трижды Гитлер».
Дальше пошло хуже. К концу третьего десятилетия правления Мугабе 90% зимбабвийцев были безработными, пятая часть — ВИЧ-инфицированными, четверть населения бежали из страны. В ходе земельного передела были убиты десятки белых поселенцев-фермеров. Из африканской «житницы» Зимбабве превратилась в страну, зависящую от продовольственной помощи. Мугабе стал пожизненным президентом. В 2008 году инфляция достигла 231 млн процентов, продолжительность жизни мужчин за 1990–2006 годы сократилась с 58 до 45 лет, а женщин — с 61 до 34. Как так получилось?
Почему неплохо начинавшееся правление заканчивается разрухой, кровью и тиранией?
Мугабе не один такой, отмечают Ларком и коллеги. Калигула, в начале правления вернувший выборы магистратов, наказавший доносчиков, процветавших при жестоком императоре Тиберии и возвративший на родину изгнанников, быстро перешел к конфискациям, самодурству и зверствам, требовал для себя божеских почестей. Кваме Нкрума, основатель Ганы, получивший PhD в Лондонской школе экономики, начинал со строительства школ и больниц, но троекратный рост цены какао его испортил. Полное изъятие ренты у фермеров привело к восстаниям, их кровавому подавлению, репрессиям. На шестой год правления Кваме разрешил заключать в тюрьму без суда, на 12-й провозгласил себя пожизненным президентом. На 14-й смещен в результате заговора военных, бежал за границу. «Он прошел точку невозврата», — справедливо заключала тогда NYT. Первые годы филиппинского диктатора Маркоса были отмечены прогрессом в строительстве дорог, образовании, промышленности, сельском хозяйстве. Дальше обычный сценарий: коррупция, устранение конкурентов, репрессии, убийства, изгнание. Асад в Сирии, Чаушеску в Румынии, Каддафи в Ливии, Фухимори в Перу...
Но есть и другой сценарий. Ганский президент Джерри Ролингс начинал «людоедски», но затем провел экономическую либерализацию, политику национального примирения, привлек иностранные инвестиции и сделал Гану стабильной демократией. Добровольно ушел от власти и разъезжает по миру с лекциями об устойчивом развитии. Замбийский президент Кеннет Каунда начал с репрессий и запрета оппозиционных партий, а впоследствии их легализовал и после 27 лет у власти бескровно отдал ее лидеру партии, победившей на выборах. Кенийский президент Даниэль арап Мои начинал со смертных казней для своих противников, а закончил демократизацией: его преемник проиграл на демократических выборах и возглавил страну только десятилетие спустя. Правда, при Мои гигантский масштаб приобрели коррупция и непотизм. К демократическим реформам в последние годы прибег и корейский президент Чон Ду Хван, мишень советской пропаганды начала 1980-х. Это не спасло его от последующей опалы и обвинений в коррупции, но сделало Корею демократией.
Почему одни диктаторы «мутируют» от терпимого или даже хорошего к плохому, а другие — в обратном направлении? Ларком и коллеги полагают, что дело в том, насколько велик запас совершенных диктатором преступлений, накопленный к моменту, когда у оппозиции есть шанс отстранить его от власти. Если велик, то вариант мирной жизни на пенсии исключен и диктатору приходится обороняться путем репрессий. Мугабе не может перестать быть президентом, говорят его бывшие соратники: ему сразу вспомнят операцию «ранний дождь», он давно стал пленником своего прошлого. Если же преступлений относительно немного и шансы на мирную старость не утеряны, диктатор может отпускать вожжи, постепенно демократизируя страну, идя на уступки оппозиции и готовя свой уход.
Когда линия, за которой уход стал невозможен, перейдена, усиление оппозиции ведет только к ужесточению репрессий, а возможность мирного исхода становится еще меньше.
Чем сильнее оппозиция и меньше реальная поддержка народом диктатора, перешедшего черту, тем сильнее репрессии (выбор между репрессиями и демократизацией описан еще в модели Аджемоглу — Робинсона). Получается, диктатор может стать «хорошим автократом» только в том случае, если оппозиции удалось мобилизоваться рано — прежде чем накопленный запас преступлений автократа сделал невозможным его спокойную старость. Тогда есть шанс его «дисциплинировать», как это произошло с Ролингсом в Гане.
Три интересных следствия из модели Ларкома: 1) даже диктатор-садист может закончить «хорошим автократом», если оппозиции удалось быстро мобилизоваться; 2) даже умеренный автократический лидер может под конец оказаться кровавым тираном, если он увеличивает свой «багаж преступлений», а оппозиция упустила момент, пока он не перешел черту; 3) деяния диктатора в начале срока не коррелируют с последующей политикой (как в хорошем варианте, так и в случае зверств). Такова «банальность зла», пишет Ларком, вспоминая Ханну Арендт.
Нефтяные автократии при прочих равных живут дольше, показывает исследование Барбары Геддес (Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе) и двух ее коллег: нефтяные деньги позволяют «покупать» граждан и поддерживать аппарат репрессий. Еще один фактор, способствующий долгожительству диктаторов, — военные расходы, показал Джефф Картер из университета в Миссисипи.
Готовность диктаторов уйти зависит не только от них, но и от поведения нетерпеливых революционеров.
Просвещенный египетский министр финансов Бутрос Гали (выполнял в правительстве Мубарака функции Кудрина) был арестован в 2011 году, после революции. Слушание дела продолжалось 6 минут, Гали приговорили к 30 годам тюрьмы и штрафу в $8,6 млн за использование служебного принтера в целях избирательной кампании и служебного авто — в личных целях. Гали обвинения отрицал и позже был отпущен в Великобританию, где получил политическое убежище. Разумеется, такие истории подталкивают авторитарных лидеров и их команду цепляться за власть до последнего: они понимают, что спокойная жизнь на родине не гарантирована даже тем, за кем нет больших грехов.
Получив гарантии неприкосновенности (как правило, в изгнании) и имея за границей средства, некоторые диктаторы уходят добровольно — в момент, когда протест против них становится слишком сильным. Так сделали Иди Амин и Менгисту Хайле Мариам — одни из самых кровавых тиранов XX века, а также Фердинанд Маркос. Первые двое долго доживали свой век на чужбине. Это совершенно не удовлетворяет чувства мщения и справедливости, но позволяет избежать изрядного количества смертей.
Однако с момента создания Международного уголовного суда в Гааге реализовать такой сценарий стало сложнее: суд может обязать страну, давшую экс-диктатору убежище, выдать его родине.
Неизбежность последующего наказания может заставлять диктаторов и их соратников досиживать на царстве до последнего вздоха.
В 2008 году Мугабе был готов уйти в отставку, но генералы убедили его остаться. Как сказал один из них: «Старик остается, поскольку я не собираюсь закончить в Гааге».