Тело короля: как здоровье Путина стало главной темой российской политики
5 марта, аккурат в годовщину смерти Сталина, в России исчез президент. Ничего необычного в этом факте не было: Владимир Путин, видимо, неоднократно исчезал и раньше, и телезрителей кормили так называемыми «консервами» — заранее записанными сюжетами его рабочих встреч. Но на сей раз, в зловещей атмосфере после убийства Бориса Немцова, в которой лишь громыхали «сливы» различных версий этого преступления, пустота в Кремле ощущалась особенно остро. Вездесущие журналисты обнаружили факт пропажи Путина и показа несвежих записей по ТВ и забили тревогу.
В напряженном ожидании прошло десять дней, между воспоминаниями о предсмертном сталинском «дыхании Чейна-Стокса» и анекдотических трансляциях «Лебединого озера» (как назло, тут же случилась годовщина смерти Черненко). За глухим рычанием кремлевской «схватки бульдогов под ковром», за фантастическими версиями похищения Путина инопланетянами и обывательскими слухами о вертолетах над Кремлем все явственнее вставала медицинская тема. В переживании отсутствия Путина было что-то патологическое, словно вся нация писала историю болезни: говорили о гриппе и инсульте, о травме спины, полученной во время полета со стерхами, и о раке поджелудочной железы, но еще больше говорили о медицине праздничной, позитивной: о пластической хирургии, плановой прокачке ботоксом и даже о поездке в Швейцарию, в кантон Тичино, где гимнастка и депутат Алина Кабаева родила то ли сына, то ли дочь. Жизнь и смерть Путина, его внешний вид, репродуктивная функция, его мозг, лицевые мышцы, позвоночник — все это стало центром политического дискурса, по сути, его единственным содержанием.
Столь пристальное внимание к телу суверена — древняя и почтенная традиция, идущая из позднего Средневековья и Нового Времени.
Ей посвящена знаменитая книга немецко-американского историка-медиевиста Эрнста Канторовича «Два тела короля». Согласно Канторовичу, в XII-XIII веках христианское представление о двойственной природе Бога (Отец и Сын) и человека (душа и тело) смешалось с античной юридической традицией и породило концепцию двух тел короля: тела физического, которое бренно и существует во времени, и «тела политического», которое священно и пребывает в вечности. Нация и есть то самое политическое тело — но при этом она кровно связана с физическим телом короля, с его анатомией. Король уже не вполне обладает своим телом: его судьбу решает нация. В качестве примера Канторович приводит английскую революцию, когда в январе 1649 года парламент судил и казнил Карла I. Это трактовалось тогда не как восстание подданных против монарха, но как законное действие политического тела короля (того, что называлось «король в парламенте») против его физического тела.
Помню, меня эта мысль поразила в Версале, который был по сути огромным театром, где нации (представленной двором) являлось королевское тело во всех его ипостасях. Король во дворце был практически лишен приватности, все его физиологические отправления были максимально публичны: в одном месте король спал, в другом являлся подданным в ночной рубашке, в третьем сидел на горшке и умывался, подчас также в присутствии придворных. Зал для родов королевы с особыми местами для наблюдения. Покои любовниц короля: его продуктивность, мужское здоровье -- тщательно оберегаемый ритуал, залог политического здоровья нации. И не случайно, так же, как в Англии, французская революция устами Робеспьера заявила: «Людовик должен умереть, дабы жила Республика» — и 21 января 1793 года казнила короля, а вслед за ним и его жену Марию-Антуанетту и сестру Елизавету. Политическое тело нации избавлялось от физического тела монарха. В России подобный акт был совершен в подвале дома Ипатьева в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля 1918 года. Но по иронии судьбы, избавившись от одного тела государя, нация тут же инсталлировалась в другое, которое до сих пор лежит неупокоенное в Мавзолее.
Россия в ходе путинской демодернизации была опрокинута в ту же самую политическую теологию «тела короля».
Медицина ворвалась в политику с приходом Бориса Ельцина: сама его массивность давала эффект телесного присутствия. После дряхлых кремлевских старцев и оживленного Горбачева Ельцин ввалился в политику грузным сибирским медведем. Его привычки, слухи о выпивке и любовных похождениях становились фольклором, а болезнь и операция на втором сроке, постоянная «работа с документами» — метафорой слабеющего политического организма. На этом фоне в Кремль пришел Владимир Путин: молодой, спортивный, без вредных привычек, зато с ореолом советского Джеймса Бонда.
С его приходом телесность лидера из антуража власти становится предметом осмысленного имиджмейкинга, объектом пристального внимания общества — появляются двусмысленные полуобнаженные фото в темных очках, нарочитая демонстрация торса, публичные практики мачизма (дзюдо, охота, плавание, верховая езда). Одновременно распространяются слухи о мужской состоятельности суверена, о разводе с женой и о романе с Алиной Кабаевой. На фоне православного ренессанса и пропаганды семейных ценностей это выглядит особенно неуместно, но в логике суверена это «позволено Юпитеру»: Путин выведен за рамки традиционалистской морали для того, чтобы реализовать свое чрезвычайное право альфа-самца. И не случайно уже в 2002 году появилась песня «Хочу такого, как Путин»: Президент стал идеальным женихом русских женщин, которого так долго им обещал Владимир Жириновский, вошел в сексуальный пантеон постсоветского сознания.
Тело Путина стало объектом гламура. Он дитя эпохи глянцевого чекизма, пелевинского «гламура и дискурса», культа молодого тела и пластической хирургии, когда моложавый загорелый президент на богатом приеме вдруг садится за белый рояль и задушевно играет «С чего начинается Родина» и Blueberry Hill. Сытые нефтяные нулевые породили глянцевое президентство, основанное на политических симуляциях и пластических манипуляциях, на рейтинге и ботоксе. Тело суверена расширилось до размеров нации, вошло в каждый дом, стало смотреть на нас с маек и обложек школьных тетрадей, что привело Вячеслава Володина к закономерному выводу: «Есть Путин — есть Россия, нет Путина — нет России».
И вдруг — слухи о болезни и возможной смерти; политическая теология сменилась политической патологией и танатологией. Тело нации затрещало по швам, политическая система на мгновение пошатнулась (и не факт еще, что обрела равновесие). И даже появление на публике помолодевшего и разгладившегося Путина уже не воспринимается как возвращение в политическое тело: наблюдатели говорят, что царя подменили, что Путин уже не тот и улыбается как-то странно — как та девочка, которой мама слишком туго затянула косичку. Травматический опыт десятидневного отсутствия президента и слухов о его болезни поставил нас перед медицинским фактом: тело Путина стало политическим телом нации, заменило нам политику. Вместо исполнительной власти — позвоночник Путина, вместо рабочего графика — поджелудочная железа, вместо парламентской дискуссии — анализ походки и «крепкое рукопожатие». У нас нет институтов, кроме тела суверена, и любые надежды на политические перемены связаны исключительно с этим телом, мы все его заложники. Точно так же, как все жители СССР были заложниками тела Сталина в марте 1953 года, а в марте 1985-го и сам Союз стал заложником дряхлеющего тела Черненко (как до того — смертельно больного Андропова, подключенного к искусственной почке) и распадался на глазах.
Чтобы вырваться из этой средневековой модели, разорвать зависимость от тела короля, нам необходимо проделать ту же работу, что сделало Новое Время: заменить тела институтами, отделить личность правителя от функции правления — чтобы Россия, наконец, стала гражданской нацией, а президент — обычным человеком из плоти и крови со своими болезнями и слабостями, а не вместилищем абстрактных идей и сакральных смыслов, ходячей скрепой. Только тогда мы будем избавлены от периодической необходимости со священным трепетом вслушиваться в дыхание Чейна-Стокса и с привычной усмешкой смотреть по телевизору танец маленьких лебедей.