Ощущение такое, что умер большой ребенок. Жалко до невозможности.
Она приходила в редакцию, дыша духами и туманами. Нежно целовалась и обнималась с сотрудниками. Отзванивалась маме, которую называла «Фунтиком». Вручала каждому встречному какую-нибудь вкусную шоколадную конфету от отечественного производителя вроде «Мишки косолапого». Классические советские шоколадные конфеты — единственное, что могло бы примирить ее с советской властью. Но не примиряло.
Валерия Ильинична Новодворская садилась на свободное место или пристраивалась у краешка стола. Тихонечко писала от руки в пределах часа. И, даже не зная о том, что такое знаки с пробелами, аптекарски точно попадала в размер колонки. Требовала немедленного прочтения еще не перепечатанной статьи и реакции, желательно содержательной. Ссылки на редакторскую занятость не принимались. Текст, написанный аккуратным четким ученическим почерком с очень сильным нажимом, никогда не нуждался в литературной правке. Бюро проверки нечего было с ним делать. Аллюзии оказывались безупречны, цитаты, воспроизведенные по памяти из любого классика, безукоризненно точны. Текст никогда никого не щадил. Как и последняя ее колонка в The New Times, где она расправилась с Исааком Бабелем за соглашательство с той самой советской властью. Конармия под пером Леры, наконец, потерпела свое историческое поражение…
Если Валерия Ильинична случайно попадала на редакционную летучку — или в старом «Новом времени» в 1990-е, или в The New Times, — театр одного актера был обеспечен. Ее предложения по улучшению журнала, разумеется, выходили за границы традиционного осмысления новостной повестки и страшно веселили редакторат. Про себя я думал, что было бы, если бы мы решились выпустить один номер, special issue, состоявший из идей Новодворской. Закрыли бы издание, скорее всего, просто с лету…
Зато красиво бы ушли…
Лера не знала полутонов в политике. Не знала компромиссов, в том числе в своих текстах. У нее был один — не либеральный даже, а либертарианский эталонный метр, которым она измеряла даже персонажей далекого прошлого. Если вдруг с ней пытались спорить, в слабой надежде выкинуть из статьи чересчур жесткий фрагмент, она искренне недоумевала — как человек, сидящий перед ней, соратник, единомышленник, либерал, разделивший ее страсть к шоколадным конфетам, может допускать мысль о смягчении текста, о каком-то там компромиссе?
«Об искренности в литературе» — это она. Искренность — главное слово. Именно поэтому Владимир Путин молниеносно прислал соболезнования: он наверняка знал, что Новодворская считает его врагом, но не сомневался, судя по всему, в том, что это чувство не конъюнктурное и не за бабки, а искреннее, бескорыстное, дистиллированной диссидентской чистоты. Может быть, ему докладывали, как ей сломали здоровье в советской психушке и сколько сухих голодовок она держала. Уж он-то точно не считал ее юродивой. Таких несгибаемых врагов уважают. И хотели бы иметь среди своих соратников. А то кругом одни измены да шубохранилища. «Все интриги, вероятно, да обжорство», как писал столь любимый Лерой поэт, градус бескомпромиссности которого вполне ее устраивал.
С Новодворской было весело. Новодворскую любили. Но она была одинока. В организованном диссидентском движении ее, судя по всему, уважали, но и там она выбивалась за все и всяческие рамки. В нашем старом «Новом времени» ей дали писать не статьи и памфлеты — это для нее слишком прямолинейные и пассионарные форматы, а театральные рецензии — она глубоко разбиралась в театре, но и в этих, по замыслу, «технических» статьях она ухитрялась уязвить власть, соглашательство и все семь людских пороков.
Она была непримирима и бескомпромиссна, но и столь же наивна, на грани христианской святой — если бы не оставалась городским человеком, разговаривала бы, как Франциск Ассизский, с птицами. Иногда влюблялась и идеализировала людей, которых совсем не стоило бы идеализировать. Например, твердой была ее вера в Звиада Гамсахурдиа. Но это — часть характера и внутреннего, очень трогательного и светлого устройства, которые влияли на политические пристрастия. По тем же причинам она влюблялась и в достойных людей, не обманываясь в них, — например, боготворила Егора Гайдара.
Нашлись люди, которые публично заранее швырнули несколько камней в ее могилу, потому что, видите ли, она была врагом России. Да нет же, она была самым горячим патриотом России.
Только у нас с этими господами разные родины и разные России.
Это та правда, которую доказывала Новодворская, и которую мы, ее редакторы, пытались смягчить, надеясь, что это не так. А Лера в своем радикализме чистейшего «первого» отжима была права. И говорила то, что мы стеснялись сказать вслух.
Противники Леры считали ее жестоким человеком. Это не так. Валерия Ильинична была очень доброй. В простом бытовом, человеческом смысле слова. Просто они никогда не получали от нее в подарок конфету «Мишка косолапый».
Потому и кажется, что умер большой ребенок. Щедрый, беззащитный и безоглядно правдивый.